Дело Йозефа Фритцля

Клиника Моствиртель в Мауэре, прибежище Элизабет, детей подземелья и Розмари, скорее напоминает крепость: снаружи — вооруженные полицейские, внутри — сотрудники службы безопасности, камеры, отслеживающие каждый дюйм, чтобы держать мировую прессу подальше от самой знаменитой в Австрии семьи.

Этот психиатрический центр по праву считается одним из лучших в Европе. Но у него мрачное прошлое. Призраки эсэсовских убийц продолжают следить за палатами, в которых семьи делают первые, неуверенные шаги на пути к выздоровлению. Во времена Третьего рейха клиника была центром эвтаназии, где «бесполезные едоки и прихлебатели» государства — умственно и физически отсталые, с генетическими нарушениями, а зачастую и просто медленно мыслящие — безжалостно убивались все теми же добрыми австрийцами, которые приветствовали повсеместное уничтожение евреев во время Второй мировой войны.

«Первым шагом на пути искоренения унаследованных и душевных заболеваний была стерилизация» — такова запись в журнале, запечатлевшем нацистский период. Почти триста сорок человек погибли  в результате смертоносных инъекций в этой клинике. Пациентов отправляли также и в Гуггинг, недалеко от Вены, где доктор Эмиль Гельни прославился своими убийствами. Доктор Гельни посетил клинику в Мауэре в 1944 году, чтобы своими руками убить тех, кто, по его мнению, был «лишними ртами». Он умертвил по меньшей мере тридцать девять человек такими средствами, как веронал, люминал и морфин. В конце войны Гельни бежал в Вену, оттуда — поначалу в Сирию, а затем в Багдад, где работал врачом и мирно скончался в 1961 году, причем жертвы его остались неотомщенными.
Элизабет казалась намного старше своих лет, лишившись почти всех зубов, страдая от хронического авитаминоза и внутренних шрамов, полученных отчасти в результате неправильных родов, отчасти — в результате нежелательного сексуального контакта. У мальчиков, Штефана и Феликса, атрофировалась мускулатура. Вначале они особенно тяжело переносили дефицит витамина D, и им назначили строгую программу упражнений. У всех кожные покровы были обескровлены, они страдали разными формами заболевания десен, повреждением сетчатки глаза и хроническим гипотонусом иммунной системы.

Но все это внешнее, видимое. Найти ключ к тайнам их истерзанного мозга гораздо сложнее. Терапия может растянуться на годы, вплоть до старости, и будет стоить не одну сотню тысяч евро.

Хотя Элизабет и ее дети испытывают радость от свежего воздуха и солнечного света, голубого неба и открытых дверей, душевные раны вряд ли когда-нибудь затянутся. Возможно, только маленький Феликс избежит демонов прошлого. Он уже не раз доводил больничный персонал до слез своим искренним изумлением перед распахнувшимся миром. Никакие компьютерные игры не нужны: простая поездка в машине и мимолетный взгляд на грозовые облака приводят его в неподдельное изумление. Врачи считают, что он достаточно быстро поправится.

Одной из самых нелегких задач было заставить Элизабет вернуться к слову, начинающемуся на «У» — уважение. Прежде всего имеется в виду уважение бывшей узницы к самой себе. Отец с корнем вырвал у дочери это чувство.

Наташа Кампуш — единственный сходный случай, к которому могут апеллировать эксперты. Похищенная в 1998 году в возрасте десяти лет, она восстала после восьми с половиной лет заключения, освободившись из рук своего истязателя, Вольфганга Приклопиля, в 2006 году.

Кампуш хранила в величайшей тайне факты своего заключения. Она никогда не говорила о своих подлинных чувствах к своему похитителю. Весной того года некая австрийская газета опубликовала материалы полицейских допросов, в которых Кампуш признавалась, что некоторые совокупления происходили по взаимному согласию: она до сих пор носит его фотографию в сумочке; она рыдала над его гробом, когда он покончил с собой через несколько часов после ее бегства, обвиняя полицейских как «убийц». А в мае 2008 года она приобрела Дом ужасов у престарелой матери покойного. Во многом Наташа Кампуш остается пленницей своей тюрьмы, и вот именно эту связь с прошлым люди, ухаживающие за Элизабет, должны прервать. Примененный к ней терапевтический курс включает повторение про себя коротких мантр типа: «Я ни в чем не виновата, я сделала все, что было в моих силах»; «Это он был плохим»; «Он не может больше причинить мне боль»; «Я в порядке»; «Те, кто воистину любит меня, заботятся о том, чего я хочу, о чем я думаю и что чувствую».

«Стокгольмский синдром», описывающий эмоциональную привязанность, складывающуюся между пленником и похитителем, был обнаружен по меньшей мере у некоторых детей Фритцля. Но только не у Элизабет! Ненависть, которую Элизабет испытывает к отцу, хранит ее от этого синдрома, но она с трудом находит ответы, когда дети спрашивают ее: «Почему мы, мамочка? Неужели ты ничего не могла сделать, чтобы он выпустил нас раньше? Почему ты не обращалась с ним поласковее и не дала нам шанс освободиться скорее?»

Еще одно слово, начинающееся на «Р», полезно в процессе лечения: рутина. Элизабет установила собственное расписание для своих детей. Годы заключения учили узницу самой планировать время, организовывать его, заполнять, ценить.

Элизабет постепенно узнавала мать и ежедневно встречалась с Розмари в соседнем отделении в течение первого месяца свободы. Они готовили завтраки из рулетов, кофе, хлопьев, фруктов, ветчины и сыра, пока дети заправляли свои койки.

В свои сорок два Элизабет еще вполне может найти партнера, который будет заботиться о ней и разделит с ней свою жизнь. Психиатрическое лечение проходит успешно. Ей прописали курс психотропных средств, чтобы уменьшить навязчивые симптомы страха, беспокойства и самоуничижения. Хотя ее продолжительное заключение и надругательства не имеют себе равных в современности, она не одинока. Во внешнем мире есть и другие жертвы, претерпевшие многое и оставшиеся в живых.

Встреча между «верхними» и подвальными детьми Элизабет состоялась прежде, чем тест на ДНК подтвердил, что все это — инцестуальные потомки Йозефа Фритцля. Штефана и Феликса, до сих пор пугающихся незнакомцев и солнечного света, тепло приветствовали подростки «сверху» — пятнадцатилетняя Моника и четырнадцатилетняя Лиза, а также их одиннадцатилетний брат Александр. «Это была действительно счастливая встреча, — вспоминает главврач Бертольд Кепплингер. — Мы внимательно наблюдали за ними».

Доктор Кепплингер также говорит, что мальчики иначе смотрели на Фритцля, чем женщины из той же семьи. Существуют опасения, что мальчикам присуще врожденное чувство уважения к нему вплоть до веры в то, что Фритцль, в конце концов, не такой уж и плохой. К этому подсознательному восхищению относятся как к опасному симптому, чем более взрослыми становятся мальчики.

Помимо сеансов терапии у Элизабет хватало посетителей. Ее тридцатишестилетняя сестра Габриэлла Хельм признается, что не выдержала и разрыдалась, впервые увидев Элизабет на свободе. Элизабет бесследно исчезла, когда ей было восемнадцать, и Габриэлла, как и все остальные, поверила россказням о том, что сестра присоединилась к секте. И, как и все остальные в этой находящейся под отцовским сапогом и подвергавшейся постоянным надругательствам семье, она была постоянной рабыней отца, которого уважала и боялась. «Никому из нас просто не верится, как нормально выглядит Элизабет, — говорит Габриэлла, которая сама проходит курс терапии. — Она здорова, болтлива, и все у нее идет на лад. Каждый день силы понемногу возвращаются к ней. Все это не могло не сказаться на семье. Раньше мы были раздавлены. А теперь работаем все вместе, чтобы поддержать Элизабет. Она сама не своя от радости, когда видит детей. Говорит им, какие они красивые, поглаживает каждого по лицу и говорит, как они ей дороги».

Элизабет и Феликсу приходится носить специальные полароиды, потому что глаза их слишком чувствительны к естественному свету. Они смеются и шутят, передразнивая очкастых персонажей из DVD и с видеокассет. Больничное телевидение специально настроено только на проигрывание фильмов; семью намеренно ограждают от историй, которые рассказывают про них в СМИ. Больничный телевизор редко выключен. Знаменитые пациенты смотрят документальные фильмы о природе, детские мультики и программы о путешествиях — последние буквально завораживают детей, прежде видевших в нескольких метрах перед собой только глухую стену. После трех недель пребывания в больнице Элизабет впервые совершила прогулку.

Папарацци буквально окружили больницу в надежде на эксклюзивный снимок ценой в миллион долларов, поэтому для своего первого выхода ей пришлось переодеться медсестрой.

Экскурсия в чуждую среду была санкционирована доктором Кепплингером. Он приказал детективам в штатском ни на минуту не отходить от Элизабет, оговорив, что прогулка будет длиться не более пятнадцати минут.

Элизабет спустилась по черной лестнице в форме: черные зашнурованные туфли без каблука, черные чулки, парик и джемпер. Рядом с Элизабет все время шла сиделка, взявшая ее под руку, пока они обходили территорию больницы. Один раз Элизабет остановилась, чтобы сорвать только что распустившийся розовый рододендрон, и, вертя его в пальцах, взяла с собой в отделение. В больнице к ней относились как к героине.

Несколько раз Элизабет разрешали повидать лежавшую в коме Керстин, находившуюся в другой амштеттенской больнице в нескольких километрах от клиники. «Элизабет хранят как зеницу ока», — сообщил цюрихской газете медбрат из больницы. На этот раз она снова переоделась медсестрой и даже надела рыжий парик с хвостиком. Элизабет тихо сидела на краешке койки, пока ослабленная иммунная система дочери изо всех сил старалась преодолеть парализующее воздействие длительного заключения. Временами она обращалась к ней. Позже, когда врачи вывели Керстин из искусственной комы, они скажут, что любовь, которую излучала Элизабет, оказалась жизненно необходимой для того, чтобы вернуть дочь в царство живых.

Ее адвокат Кристоф Хербст так описывает эти первые недели свободы: «Элизабет очень счастлива, вновь открывая для себя мир. Ей очень нравится выходить наружу и чувствовать капли дождя на лице. Но важно, чтобы процесс приспособления происходил медленно. У Элизабет и ее детей, живших в подземелье, слабо развито представление о времени и о будущем. Кое-кто, слушая историю Элизабет, думает, что она — персонаж из фильма ужасов. Но слухи о том, что она беззубая и не может разговаривать, — неправда. Она потеряла много зубов, но не все. По ее внешнему виду нельзя догадаться, через что ей довелось пройти, настолько она напоминает любую нормальную женщину. Она говорит семье, что все, к чему стремится, — нормальная жизнь, по крайней мере в той степени, в какой она ей доступна. Это — ее единственное желание.

Всем им просто очень нужен мир и покой, им нужно отдохнуть, расслабиться. Детям Элизабет надо встретиться прямо сейчас: той части семьи, которая жила с бабушкой, и тем, кто жил с матерью. Итак, они продолжают проходить курс, предписанный терапевтами. Я бы сказал, что в ближайшие несколько недель они еще больше привыкнут к нормальной жизни. И еще я бы добавил, что они чувствуют себя гораздо более комфортно в новом окружении, хотя вряд ли это та среда, в которой им захочется жить в будущем. Они не имеют доступа к СМИ. У них нет телевизора и радио. Им не дают газет, и, по-моему, это к лучшему, потому что, если они действительно поняли, что творится в СМИ, они бы полностью... впрочем, оставим это, они не поняли бы мира, а сейчас им просто необходимо побыть всем вместе.

Бабушка, Элизабет и их дети находятся рядом друг с другом. Встают они часов в шесть- семь. Потом завтракают. Они сидят за большим столом: разговаривают, спорят, шутят. Затем каждый принимается за свое дело; дети играют в компьютерные игры, читают книжки, немного рисуют. Потом у них ланч, а после ланча, если захочется, можно вздремнуть. После обеда взрослые дети готовят школьные уроки. А потом — ужин, после ужина есть время посмотреть видео или послушать музыку. Ну а после — спать.
Крайне любопытно наблюдать за этой семьей, потому что она ведет себя как обычная семья, и если вы встретитесь с ними, то невольно почувствуете себя ее частью. Вам придется играть с ними, болтать, спорить о чем-нибудь, а стало быть, вы почувствуете себя лучше, чем раньше.

В здании больницы они все живут на одном этаже, в разных палатах. Есть и одна общая комната, где они могут встречаться, завтракать, обедать и ужинать. Но при этом у каждого есть своя, если так можно выразиться, квартира, и по желанию они могут расходиться по своим палатам — спать или заниматься своими делами. У них выработалось нечто наподобие чувства, будто это их квартира, дом. Дети делят спальни: сестры спят вместе; братья — тоже, а Элизабет спит с самым маленьким.

Выглядит Элизабет вполне нормально. Она очень сильная женщина — это важно понять. Феликс — смышленый и симпатичный парнишка. У него светлая голова. Он заставляет остальных улыбаться, смеяться, то есть ведет себя молодцом. День ото дня он становится все оживленнее. Штефану, старшему, немного больше восемнадцати. Он старается заботиться о каждом и принял на себя роль старшего.

Что касается детей, которые жили „наверху" с бабушкой, — их ситуация полностью переменилась, потому что теперь им запрещается выходить. Они больше не пользуются такой свободой, как раньше. Им очень трудно понять, что происходит. Они не могут выходить, потому что журналисты так и поджидают возле больницы — а вдруг удастся сделать фотографию... Они не могут видеться с друзьями, с товарищами по классу, иногда даже пропускают занятия, что очень тяжело для них. Все мы надеемся, что ситуация скоро изменится, ведь им тоже нужно жить своей нормальной, полноценной жизнью.

Совершенно верно, что жизнь Штефана и Феликса чрезвычайно изменилась, но мне кажется, они все еще жалеют, что так мало успели прочувствовать внешний мир. К примеру, несколько дней назад шел дождь, и Феликс сказал: „Я хочу впервые увидеть дождь", — потому что „Я никогда этого не видел", и, если бы вы услышали это, то поняли бы, что да, он никогда не видел этого раньше.

Элизабет прекрасно уживается с теми тремя детьми, которые жили с бабушкой, и, насколько я слышал от врачей, так было с самого начала. Дети тоже очень тепло приветствовали мать. Они наслаждаются близостью к матери. Они счастливы быть вместе.

Элизабет чувствует себя хорошо, если хорошо детям; она черпает в них силы. Она думает за всю семью. Понимает все, о чем бы мы ни говорили. И решения принимает быстро. Она знает, чего хочет.

Не знаю, как долго им придется оставаться в больнице. У нас возникали споры, возбуждать ли против Йозефа Фритцля дело в связи с нанесенным ущербом. Тут прежде надо все обсудить с Элизабет. Но вопрос все еще остается открытым. Затем уголовное дело, которое еще не начато. Посмотрим, что будет. Ведь именно Элизабет должна решить, хочет ли она получить компенсацию за ущерб, нанесенный отцом.

Что касается долгосрочного времени, бабушка, мать и дети должны решить вместе с врачами и терапевтами, где они будут жить и кто с кем. И снова здесь нет полной ясности, равно как и не решен окончательно вопрос, сменят ли они имена и фамилии. Всего этого пока касаться не следует».

Во вторую неделю июня 2008 года больница перевела семью из отделения в квартиру, где обычно проживают приезжающие врачи. Тот факт, что клан Фритцля поселился в квартире, показывает, на какой длительный срок рассчитан их терапевтический курс. 1 июня 2008 года, после того как Керстин пробудили от искусственной комы, перед больницей был замечен грузовик перевозочной компании, выгружавший девять односпальных кроватей, платяные шкафы, небольшой диван, приставной столик, занавески, лампы, телевизор, холодильник, микроволновую печь, раму для сушки белья, садовую мебель и игрушки.

Это — те вещи, которые должны помочь детям подземелья вернуться к нормальной жизни, какой они не знали. Психологическое воздействие, испытанное «верхними» детьми, узнавшими, что их дед одновременно является их отцом, еще предстоит оценить и взвесить. Поскольку жизнь необычных пациентов затруднена малоподвижным терапевтическим курсом, врачи хотят, чтобы они быстрее прошли его и переехали, так как жизненно важно скорейшим образом восстановить связь между Элизабет и всеми ее детьми. Жившие «наверху» должны знать, что у них всегда была настоящая мать, ютившаяся в подвале, которая любила их ничуть не меньше, чем их бабушка Розмари.

Австрия, подвергшаяся суровой критике со стороны международного сообщества за то, что позволила этому чудовищному делу затянуться так надолго, готова пойти навстречу любому желанию семьи, которое та сочтет нужным. Однако уже находятся те, кто говорит, что в случае с Элизабет были допущены те же ошибки, что и в случае с Наташей Кампуш.

Бывшая школьная подруга Элизабет Криста Вольдрих говорит: «Они не позволяли мне увидеться с ней, что было бы еще понятно, если бы запрет исходил от самой Элизабет, но они принимают решения, какие им заблагорассудится. Я говорила с ее адвокатом, доктором Хербстом, но он не заинтересован помогать мне. Я сказала ему, что считаю — Элизабет должны окружать друзья. Вместо этого ее окружают адвокаты и врачи — совсем как Наташу. Уверена, что, если ее спросить, она захотела бы повидаться с кем-нибудь из нас». Криста успела выпустить CD с призывом собрать сумму для бывшей приятельницы; он продается в Амштеттене и округе; кроме того, Криста послала копию диска в больницу, где находится Элизабет. «У меня начались кошмары, когда я стала думать о том, что происходило с ней все это время, и мне захотелось помочь ей. Если я не смогу увидеть ее, то по крайней мере исполню свой долг как-нибудь иначе».

Для внешнего мира информация остается ограниченной. 15 мая 2008 года возле клиники собрались жители Амштеттена. Дети Элизабет приветствовали их. В руках у каждого ребенка были ярко раскрашенные рисунки, сердечки, улыбающиеся рожицы и радуги. Текст обращения гласил:

«Наша семья рада воспользоваться этой возможностью и благодарит всех вас за симпатию к нашей судьбе. Ваша симпатия помогает нам преодолеть это трудное время и доказывает нам, что в мире есть добрые и честные люди. Надеемся, что наступит время, когда мы сможем вернуться к обычной жизни».

К стене магазина в центре Амштеттена был прикреплен плакат. На нем Элизабет от всей души написала:

«Я хочу: выздоровления моей дочери Керстин, любви моих детей, защиты моей семьи, хочу, чтобы меня окружали люди с большим, сострадательным сердцем».

В записке Штефана говорилось:

«Я скучаю по своей сестре. Я счастлив, что наконец на свободе вместе со своей семьей. Я люблю солнце, свежий воздух и природу».

Почерк у него был неуверенный, но доказывал одно — в своем подземном аду Элизабет изо всех сил старалась, чтобы дети подземелья не превратились в пещерных детей. Бабушка Розмари написала записку, подписанную просто «бабушка», в которой были такие слова:

«Я хочу, чтобы мне удалось жить в мире с моими детьми с Божьей помощью и опираясь на собственные силы. Скучаю по моим дорогим друзьям и по своей свободе».

Феликс, самый младший, написал от себя, что мечтает играть с другими детьми и бегать с ними по лугам, а также кататься на машинах и санках.

Адвокат Хербст комментирует это так: «Как вы, наверное, знаете, плакат был выставлен публично, а идея его создания возникла в самой семье, особенно ее поддерживали дети. Им просто хотелось выразить себя; они хотели хоть немного войти в контакт с окружающим миром; они хотели поблагодарить людей за поддержку, которая неслась со всех сторон, и еще, я думаю, это было вроде развлечения для ребят, потому что им нравились такие вещи. Особенно Феликс ужасно радовался, что и его записка тоже будет на плакате.

Это правда: Элизабет пыталась дать детям подземелья хоть какое-то образование. У них проводились занятия, они учили грамматику, языки, изучали математику. Так что воспитаны они были отлично. Это действительно поражает, если вы пообщаетесь со Штефаном. Он очень вежливый и образованный человек».

Доктор Кепплингер говорит: «Обстановка в семье спокойная, доброжелательная. Команда терапевтов ставит своей целью помочь семье начать новую жизнь в будущем. Поэтому необходимо, чтобы семья медленно и осторожно адаптировалась к реальности».

Его команда включает терапевтов-логопедов. Несмотря на то что Штефану и Феликсу нравилось рычать друг на друга на своем, только им понятном, языке, первоначальные публикации в прессе о том, что дети Элизабет сошли со страниц «Книги джунглей» Редьярда Киплинга, категорически отвергаются доктором Кепплингером. Мать научила их чтению и письму, хотя сама Элизабет растеряла свои детские знания из- за домогательств, начавшихся в одиннадцать лет, а затем — пленения в возрасте восемнадцати. В подземелье было несколько книг, не считая пособий по акушерству, которые Фритцль купил Элизабет, когда та была на сносях. Несколькими годами позже Фритцль действительно купил детям книги, но главным источником образования для них многие годы оставался телевизор.

«В результате недостатка солнечного света оба страдают от нехватки витамина D, но со временем это пройдет, — добавляет доктор Кепплингер. — У матери и младшего ребенка в последнее время повысилась чувствительность к свету, отсюда и защитные солнечные очки. Феликс становится все более оживленным. Его завораживает все, что он видит вокруг, — свежий воздух, свет и еда. Постепенно цвет их кожных покровов приходит в норму.

Членам семьи предоставили вещи, к которым они привыкли, например аквариум и детские игрушки. В камере у Штефана была цистерна с рыбками, и здесь ему ее не хватало.

В подземелье время, должно быть, тянулось очень долго. Это медленное течение времени мы хотим поддерживать и в больнице. Мы избегаем слишком большого количества терапевтических процедур. У каждого из пациентов свои, уникальные проблемы, к которым надо подходить по-разному, но мы должны делать это медленно. Дети, жившие наверху, привыкли к другому темпу жизни, и мы предоставляем им больше занятий. Маленьким есть где поиграть, они могут бегать, догонять друг дружку. В особенный восторг их приводит еда, и 29 апреля семья устроила импровизированный вечер с тортом в честь дня рождения двенадцатилетнего Александра. Кроме того, ему подарили набивные игрушки и конструктор „лего". Элизабет прекрасно справляется со всеми трудностями.
Мальчики, особенно Феликс, поправляются быстрыми темпами. Оба вежливы. Кажется, уважение было привито им уже давно. Они в точности исполняют все, что говорит им мать. Феликс проницателен, у него недюжинный ум. Мы любим его ум и легкий характер».

Феликс учится забывать. Фритцлю, его отцу, деду, надзирателю, человеку, сокрушившему его душу и укравшему жизнь, такая роскошь никогда не будет дана. Он постоянно думает о своей подвальной семье, по крайней мере говорит так, и, учитывая его двадцатичетырехлетнее призвание дисциплинировать их, прививать им послушание и порядок, нет оснований не доверять ему. Его могучее либидо уменьшилось, но искоренить его до конца невозможно. Всемирный позор — не считая сокамерника — его единственный спутник. Тюремное уединение — подходящая атмосфера для Йозефа Фритцля, навсегда осужденного носить имя «амштеттенский зверь». Теперь сковывают его свободу. Он привык диктовать ритм жизни своей тайной семье; теперь его диктуют ему тюремщики.

Он прочел несколько писем из потока, буквально наводнившего тюрьму вслед за арестом. Ему и не нужно больше читать, чтобы представить, что думают о нем люди по ту сторону решетки; ему не нужно прислушиваться к выкрикам из соседних камер. «Сатана», — пронзительно вопят заключенные. «Ублюдок», «извращенец», «педик» — это еще самые вежливые обращения.

Удивительно, но люди, подобные Фритцлю, как магнит, притягивают одиноких женщин, многие из которых считают, что его неправильно поняли и следует простить. Среди почты, которую он получил в тюремной камере к середине июня, попадаются письма с предложениями брака, поддержки, содержащие молитвы и выражения привязанности.

Фритцль продолжает ежедневно выполнять гимнастические упражнения, завтракает чаем с черным хлебом, за обедом съедает котлету с лапшой или отбивную с картошкой, ужинает, у себя же в камере, сосисками, ветчиной и сыром. В тюрьмах по всему свету преступники на сексуальной почве стоят во мнении других заключенных ниже тараканов. По масштабу своего преступления и ошеломительного количества лет, в течение которых оно совершалось, Йозеф Фритцль по праву считается Люцифером своего блока.

В первые дни заключения Фритцль метался между признанием собственной вины и отрицанием содеянного, прежде чем согласился на разговор со своим адвокатом Рудольфом Майером. Он надеялся, что его слова каким-то образом смягчат обстоятельства преступления, и утверждал, что похитил Элизабет исключительно из-за любви к ней.

Майер сам оказался под шквальным огнем общественного гнева, взявшись защищать то, что казалось людям неоспоримым преступлением. «Я получаю письма, в которых говорится, что меня следует посадить за решетку вместе с Фритцлем. Но я представляю не чудовище, а человека. Когда я впервые увидел его, на ум мне пришел латинский термин „paterfamilies"[2]. Он использовался, чтобы описать абсолютного главу семьи — заботливого, но строгого. В наши дни люди назвали бы его „патриархом"».

Именно Майер втайне от всех приготовил для Фритцля версию событий, с которой тот обратился к миру. Он рассказывал о сложных электронных устройствах, которые понадобились, чтобы запереть Элизабет в подземной бетонной тюрьме. Он рассказал о всех своих хитроумных выдумках, призванных обвести вокруг пальца соцработников и полицию. Он говорил о сотнях миль, которые наездил, покупая бакалею, медикаменты и одежду для своих жертв.

Еще он говорил о ненасытной жажде секса с Элизабет в первый год ее заключения. Это — исповедь, признание собственного греха, оправдание и несомненный катарсис. Но сильнее всего ощущаются в его словах бросающие в дрожь хладнокровие и расчетливость. Замешанной оказывается и нездоровая привязанность к собственной матери.

Дальнейшие комментарии излишни; мир уже решил, кто он. Австрийское правосудие должно решить, как поступить с ним.