Одиночество в родном собственном доме.
На следующее утро всё покатилось вниз. Симона едва успела открыть глаза, как её телефон затрещал от звонка. Экран мигал именем, которого она не хотела видеть. "Папа".
Она не ответила сразу. Сердце бешено колотилось. Но через минуту пришло сообщение: "Жду через 10 минут. Немедленно".
Внутри всё сжалось. Она знала, что будет. И всё же собралась и поехала.
Когда Симона вошла в кабинет отца, её встретила ледяная тишина. Он сидел за столом, спина напряжённая, пальцы сцеплены. На столе перед ним лежали фотографии.
— Ты, конечно, хочешь мне что-то объяснить? — голос был холоден, как сталь.
Он медленно развернул фотографии. Один за другим. Симона и Том в клубе. Симона и Том в машине. Симона с пистолетом в руке, выстрел на фоне. Всё это снято кем-то из тени.
— Папа, это... — начала она, но он резко встал.
— ТЫ ПОЕХАЛА С НИМ! — заорал он, хлопнув ладонью по столу так, что одна из фотографий слетела на пол. — Сын нашего врага! Ты была с ним!
— Мне девятнадцать, я не обязана отчитываться! — выпалила она, сжав кулаки. — Я сама решаю, с кем говорить!
Он молчал секунду, а потом резко подошёл к ней, стиснул её за плечи, заставив вжаться в стену.
— Ты не решаешь НИЧЕГО. Ты — моя дочь. Ты принадлежишь моей фамилии. Моей крови. Ты была замечена с Каулитцем. А теперь они знают, кто ты.
Симона пыталась вырваться, но он держал крепко.
— Ты чуть не уничтожила всё, — прошипел он, — и ты вернёшься домой. Будешь под моим контролем, пока я не решу, что ты снова можешь быть свободной.
— Ты не можешь так со мной... — задыхаясь, прошептала она.
— Я могу всё, — прервал он её. — И я сделаю всё, чтобы ты больше не ступила ни шагу без моего ведома.
Слёзы обиды и бессилия навернулись на глаза Симоны. Она знала, спорить было бесполезно. В этот раз отец перешёл грань.
Так она снова вернулась в дом родителей. Под замком, под охраной. Без права на слово. Но внутри неё зрела злость.
Злость... и план.
Прошла неделя. Дом, когда-то родной, теперь стал клеткой. Симона почти не выходила из своей комнаты. Её заперли не ключом — заперли равнодушием.
Но хуже всего было не это. Хуже всего — мать. Всегда тёплая, понимающая, та, к которой Симона бежала в детстве после ссор с отцом, теперь молчала. Проходила мимо, не глядя в глаза.
— Мама… — как-то тихо позвала Симона, когда та принесла ей еду.
Женщина не обернулась. Лишь холодно поставила поднос на тумбочку.
— Ты даже не спросишь, как я? — спросила Симона, но мать молчала.
— Почему ты так?.. — голос сорвался. — Мы ведь были близки…
Мать посмотрела на неё коротко, с грустью, но твёрдо:
— Твой отец сказал держаться от тебя подальше. Так будет лучше.
Эти слова ударили сильнее любого наказания. Симона отвернулась, уставившись в окно. Она не прикоснулась к еде. Как и в прошлый раз.
Она не ела уже несколько дней. Её тело слабело, но внутри она чувствовала только одно — пустоту.
Каждую ночь она лежала, смотрела в потолок и думала, за что. Её предали все, кому она верила.
Но где-то глубоко внутри она знала: если её оставили одну — значит, придётся самой себе всё вернуть.