Here Comes the Rain Again - Hypnogaja
Джупитер, Флорида, 1956
Полупрозрачные капельницы с непонятными жидкостями, снующие туда-сюда молоденькие медсёстры с обеспокоенными лицами, вызывающе размалёванными дешёвой косметикой, бородатые врачи с гулким низким голосом, чей белоснежный халат характерно вздрагивает при каждом их движении, серые ворсистые ковры в полупустых коридорах и мягкие голубые стены комнаты, будто сужающиеся с каждым днём - вот что видел двадцатидевятилетний Йен Патерсон последние две недели.
Шизофрения - странное, во многом непонятное для него слово, не имеющее открытого смысла удивительно завораживало молодого человека, заставляло его покачиваться взад-вперёд - ох уж эта его глупая привычка думать!
Воспоминания взбредали в голову неожиданно, часто в неподходящие моменты (хотя какие тут неподходящие моменты, когда ты заперт в глухой комнате с поролоновыми стенами вот уже третью неделю?), будто ждали своего часа, чтобы выбраться и показать себя ничего не понимающему шизофренику. Всё его прошлое будто бурлило и звучно пенилось ведьминским зельем в ржавом котле, заботливо накрытом чёрным платком забвения.
Когда вышеупомянутый шизофреник, Йен Патерсон, раскачивался взад-вперёд, сильно размахивая неуклюже завязанными на спине рукавами тяжёлой смирительной рубашки, очевидно снова запустив часовой механизм своего некогда проницательного разума, в незаметной двери, также обитой поролоном, что-то зашуршало и задвигалось. Йен не обратил на это должного внимания, даже когда дверь распахнулась, открывая пронзительным, но не заинтересованным серым глазам шизофреника медбрата в белоснежной униформе и привлекательную девушку с короткими вьющимися волосами цвета тёмного шоколада, которая нарочито нервно и в то же время робко потирала ручку чёрной лаковой сумки, покоившейся у неё в бледных ладонях, попутно сведя к переносице тёмные брови.
При виде Йена, до сих пор бормочущего что-то себе под нос и мерно раскачивающегося, словно маятник, темноволосая девушка сглотнула и несмело переглянувшись с суровым медбратом, сделала несколько шагов навстречу Патерсону.
- Эй! Будьте осторожны с ним, пожалуйста, миссис... Э-э... - будто вспомнив что-то, сказал медбрат, попутно поворачиваясь к мягкой двери, чтобы покинуть помещение.
- Патерсон. Харриет Патерсон. - посетительница проговорила это словно сквозь сон, между тем не отводя настороженного и в то же время пропитанного нежностью взгляда от Йена, который наконец задержал своё воспалённое внимание на молодой жене, которую он едва помнил.
Медбрат безмолвно кивнул и оставил молчаливую парочку наедине. Йен будто видел девушку впервые, будучи удивлённым от её прихода - его никогда никто не посещал за всё время пребывания в больнице. Харриет делала то же самое. Через несколько минут разглядывания друг друга, мягкий и податливый, как расплавленная патока, голос девушки прорезал затянувшуюся и нагнетающую обстановку тишину:
- Ты исхудал...
На Йена, вздрогнувшего от сладкого звука, такого знакомого и в то же время неведомого ему, вдруг нахлынули воспоминания, заляпанные кровью, которой было слишком много. Детское лицо, лицо Харриет, он, глубокой ночью смотрящий в зеркало, видящий себя с безумной белозубой улыбкой и алым ножом со стекающей субстанцией. Он забыл это всё. И труп шестилетней малютки, безвольно лежащий в детской кроватке, рука которой уже никогда не отпустит любимого плюшевого мишку, и крик жены, склонившийся над мёртвой дочкой, и себя самого, возвышающегося над этим хаосом, где, как он думал, сочетается каждая вещь - от красных дорожек крови на полу коридора до грозовых молний с оглушительно молотящим по оконным стёклам дождём, нарушающими идиллию безумия Йена.
Когда молодой мужчина вернулся в действительность, Харриет из-под опущенных ресниц изучала абсолютно идентичные друг другу голубые стены. Скрипучий и хриплый от продолжительного молчания голос Йена послужил ударом наотмашь по скуле Харриет, заставляя её вспомнить, зачем она сюда пришла:
- Как там на улице?
Девушка, вздрогнув, округлила глаза и обернулась к источнику дивного, журчащего, непривыкшего к разговорам голоса:
- Ч-что? А, на улице... Э-э, ну, осень, сейчас сильно дождит и...
Внезапно оклемавшись от неведомого транса, окутавшего и поглотившего его, Йен подвинулся к Харриет поближе и глухо, почти неслышно, зашептал:
- Ты простишь меня за её смерть, когда моя кровь в обличии дождя будет увлажнять иссохший асфальт, устало капая на чьи-то дождевики и пальто?
Харриет, едва успев дослушать последние слова шизофреника, молча встала и быстрым, уверенным, чётко вымеренным шагом вышла вон, громко цокая чёрными каблучками изрядно поношенных туфель.
Йену оставалось только смотреть ей вслед, бесцельно вглядываясь в однотонную лазурь только что захлопнувшейся двери. Это значило 'нет'?
***
Воспоминания вперемешку с кровавыми галлюцинациями ежесекундно всплывали в воспалённом мозгу Йена, сводя его с ума и заставляя плакать от непонимания и неосознанности ошибок прошлого. Ему казалось, что он почти чувствует ту боль, которую он успел причинить другим за свою не слишком долгую жизнь.
Он едва помнил мать, подбросившую его на порог детского дома в полтора года. Размытые неясные черты, сдобренные горьким опьяняющим чувством вины за то, чего он не совершал и ненужности, ждали своего часа, чтобы в самый неподходящий момент воскреснуть в голове шизофреника.
Единственный друг, Джеральд Хилл, глубоко засевший в едва функционирующей памяти Йена, занявший его место под землёй, был избит до смерти солдатами вместо тогда ещё обычного семнадцатилетнего юноши, по-своему взбалмошного и безрассудного. Лето 1939 выдалось тяжелым в силу начала войны и последовавшей за ним голодовки. Мальчики прокрались в сад некой важной шишки, чтобы украсть немного яблок, но их скоро поймали, и Йену повезло, что бегает он быстрее давно уж покойного Джеральда, чьих каштановых волос так и не коснулась старческая седина.
Харриет. Он виноват перед ней и малюткой Фло, сейчас лежащей в детском гробике под тонной земли, припорошенная плесенью и увядшими лилиями. Харриет, его милая Харриет. Чем искупить вину? Чем оправдать убийство? Чем доказать, что виноват не он, а то, что у него в голове?
Его демоны. Виноваты они. Это они шепчут ему гадости, они наставляют на неправильный путь, они медленно убивают его. Йен тонул в кровавом океане своих мыслей, где опять же они топят его, заставляя плясать под их адскую дудку, словно он марионетка.
Внезапно между меланхолично-пассивных мыслей Йена втиснулся скрипящий неприятный звук открывающейся двери, и мужчина взволнованно обернулся, лелея надежду, что там Харриет, успевшая уже всё обдумать и простить его.
С великим разочарованием Йен узрел в нежно-голубом проёме не горячо любимую им жену, перед которой он прямо сейчас был готов искупить вину любым способом, а медсестру, катившую белоснежную этажерку, на которой хаотично лежали газеты и стоял кристально прозрачный фужер, полный воды, и на ходу проверяющую дееспособность стеклянного шприца, покоящегося у неё в наманикюренных пальцах.
- Ну что, мистер Па... - девушка не успела закончить фразу, как и в последний раз перед потерей сознания взглянуть на Йена, лицо которого исказила гримаса бешенства и злой, почти садистской удовлетворённости, и тело молодой медсестры безвольно, как мешок с картошкой, рухнуло на пол из-за сильного удара головой о дверь из-за молодого шизофреника, который мощно оттолкнул её, размазав по щеке агрессивно-красную помаду.
Так как непутёвая девушка не закрыла мягкую лазурную дверь после себя, шизофреник, заметив открытую дверцу в своей уже начинающей угнетать голубой клетке, ринулся в проём, предварительно напоровшись на металлическую этажерку на колёсиках и спешно послав её ногой куда-то в сторону.
Белый больничный коридор поглотил чёрный силуэт мужчины в смирительной рубашке, заставляя его тревожно оглядываться по сторонам в поисках возможной опасности в виде врачей или охранников.
Увидев приоткрытое окно в самом конце коридора, демоны Йена энергично зашептали идти к Харриет. Шизофреник, как всегда бездумно и наивно послушав их, понёсся к окну и едва сумев полностью отворить его острым локтем, плотно обтянутым грязно-белой грубоватой тканью, высунул голову в проём.
Свежие дождевые капли тут же покрыли лицо мужчины бесцветным влажным налётом, будто пробудив Йена от страшного, затянувшегося сна. В его мозгу шевелилась лишь одна мысль: Харриет.
Поэтому ветер, преградивший путь Йену, не смог удержать его отчаянно брыкающееся в агонии безысходности тело в развевающейся смирительной рубашке, когда он летел вниз, к Харриет, как он думал, хотя это было не так.
Он летел к малютке Фло.
Уже раззадорившийся во время крайнего пути шизофреника дождь часто, хаотично, гулко, как последние удары сердца Йена о сломанную грудную клетку, капал на его измученное тело, заглушив наконец его демонов.
***
Через три дня Харриет нашли в её же доме безвольно висящей на тугой петле, едва прикрывающей лилово-голубые полосы на её шее. Невысокая, явно старая табуретка валялась где-то в углу детской комнаты, куда, вероятно, её оттолкнули сильные ноги темноволосой женщины, когда она задыхалась, поняв свою ошибку и тщетно стараясь исправить её, хотя осознавала, что было слишком поздно что-то менять.
На аккуратно сложенном тетрадном листе, предусмотрительно приколотым булавкой к плюшевому зайчику, было изящно выведено три решающих слова: 'Я прощаю тебя'.
Дождь тихо стучал по оконному стеклу детской, разрушая тихую, мертвенную атмосферу комнаты.