Глава 4.
Я застыла, как дура, прямо у двери, и сердце колотилось так, будто хотело выскочить из рёбер и свалить куда подальше. Ужас сковал меня, как ледяной прилив, — каждая клетка орала: беги, Кайя, беги, твою мать! Но ноги не слушались, словно их залило цементом. В этой душной, пропахшей сыростью квартире не было ни ветерка, а я всё равно дрожала, как чёртов лист на ветру. Его голос... Он был близким, слишком близким, и таким мягким, что от него мурашки бежали по коже, как от холодной морской воды.
— Пожалуйста, не бойся меня. Не хочу, чтоб ты боялась.
Его слова, произнесённые через тонкую, как бумага, дверь, звучали до тошноты нелепо. Серьёзно? Я только что видела, как он потрошил человека, а теперь он просит не бояться? Но в его голосе было что-то... искреннее, что ли? Как будто он реально умолял. Или это просто хитрая хрень, чтобы я открыла дверь и подписала себе приговор?
Мозг орал: забаррикадируйся, идиотка, не открывай! Но внутри, где-то в самой глубине, где пряталась вся моя боль и тоска, шептало: поверь, Кайя, поверь, ты же так хочешь поверить. Это было так странно, так жутко, но я, мать его, хотела поверить. Хотела, чтобы хоть что-то в этом лживом мире оказалось настоящим.
— Ты же убьёшь меня, если я открою... — мой голос был хриплым, как будто я неделю орала в пустоту. Едва слышно, даже для себя самой.
За дверью я услышала еле уловимый вздох, почти неразличимый. Улыбка исчезла с его лица, глаза стали серьёзными, но по-прежнему бездонными, словно бездна сама смотрела на меня.
— Кайя, – произнёс он, и моё имя в его устах звучало как чёртова песня, как что-то древнее, что я слышала во снах и забыла. — Ты ведь звала меня, и я пришёл. Я могу уйти, если ты этого хочешь.
Его голос был спокойным, без малейшего намёка на нажим, но от него по спине бежали искры, как от оголённого провода. Он давал мне выбор, но... это не ощущалось как выбор. Это было как стоять на краю обрыва и решать, прыгнуть сейчас или чуть позже. Что-то внутри щёлкнуло, как будто выключатель, и инстинкт самосохранения просто сдох. Рискни, Кайя. К чёрту всё. Тебе терять нечего.
Я протянула дрожащую руку к замку. Щелчок. Ещё один. Третий. Засов. Каждый звук отдавался в висках, как выстрел, но я продолжала, будто меня загипнотизировали. Дверь скрипнула, медленно открываясь, и он появился.
Он стоял в дверном проёме, заполняя его собой. Высокий, выше, чем я представляла, даже в своём шоке. Его тень тянулась через всю комнату, будто хотела проглотить потолок. Он шагнул вперёд, и я инстинктивно отшатнулась, врезавшись спиной в холодную стену. Он вошёл, и воздух в моей убогой квартире стал густым, холодным, пропитанным солью, тиной и чем-то сладким, от чего голова кружилась так, будто я не спала трое суток. Он закрыл дверь за собой — тихо, будто она весила не больше воздуха.
Его движения были плавными, слишком плавными, как вода, что течёт куда хочет, но всегда знает зачем. Он прошёл по узкому коридору, и я, как дура, следила за ним взглядом. Он остановился у моей скрипки, стоящей в углу. Провёл пальцами по футляру — длинными, тонкими, такими бережными, что это выглядело почти нежно. Почти. Потому что я знала, на что эти пальцы способны.
— Сыграешь? – его голос был тихим, но в нём звучала такая глубокая просьба, такое древнее эхо, что я вздрогнула. — Я так люблю слушать твои концерты.
Я всё ещё дрожала, но его слова, его взгляд на скрипку… они как будто выдернули меня из паники, швырнув обратно в реальность. Я потянулась к выключателю, щёлкнула. Свет залил комнату, и я наконец разглядела его.
Он был невероятно красив. Высокий, с широкими плечами и узкой талией. Под тёмной, ничем не примечательной одеждой угадывались рельефные мускулы, вылепленные, казалось, из камня. Кожа была бледной, почти фарфоровой, но не болезненной, а какой-то… лунной, излучающей собственное, потустороннее сияние. Светлые, почти белые волнистые волосы падали на высокий лоб, обрамляя лицо с острыми, точёными скулами. Вены на шее слегка проступали, тонкие и синие, словно реки на карте. Но главное – его глаза. Те самые, синие, как море, глубокие, бездонные, манящие. Они смотрели на меня с такой странной смесью древней мудрости и… чего-то, что я не могла понять, чего-то первобытного и хищного. Его руки, тонкие пальцы – они казались такими изящными, но я уже знала, что они несут смерть.
Он протянул руку ко мне. Его пальцы коснулись моей щеки, холодные, как Арктика, но не отталкивающие. Они пронзили меня насквозь, разливая по венам что-то вроде ледяного огня. Я задрожала, но не от страха — или не только от него.
— Пожалуйста, не надо так нервничать, – сказал он, и его голос был мягким, как шёпот волн, но с силой, от которой хотелось встать на колени. — Я не сделаю тебе ничего плохого.
Я взглянула на его рукав. На тёмной ткани, чуть выше запястья, темнели пятна. Кровь. Свежая. Её металлический запах пробивался даже через его морской дух, и от этого у меня всё внутри сжалось. Я зажала рот рукой, чтобы не заорать, чтобы не выдать, как меня колотит.
Он заметил. Проследил за моим взглядом, потом посмотрел на пятна. Его губы растянулись в медленной, хищной улыбке, оголяя клыки, но его взгляд не выражал никакого смятения.
— Я был голоден, – просто сказал он, и в этих двух словах было столько спокойствия, столько будничности, что у меня волосы на затылке встали дыбом.
Моё сердце бешено колотилось. Голоден. Он был голоден. И те тела… он их ел. Он питается плотью. И он стоит здесь, в моей квартире, такой красивый и такой… чудовищный. Чудовищный, но при этом самый близкий, самый настоящий из всех, кого я встречала.
Он шагнул ко мне. Один шаг. Второй. Между нами осталось всего ничего. От него шла волна — невидимая, но такая сильная, что я чувствовала её кожей. Что-то древнее, мощное, связывало нас, и я не могла понять, хочу ли я разорвать эти нити или утонуть в них. Его сила, его опасность — всё это пугало до чёртиков, но его странная, почти нежная забота обволакивала, как тёплое одеяло.
— Кто… кто ты? — выдохнула я, и голос мой дрожал, как струна перед тем, как лопнуть.
Он склонил голову, его глаза смотрели прямо в мои, проникая в самую душу, срывая все маски, обнажая каждую боль.
— Я – твоё личное море, – прошептал он, и его голос был теперь не просто голосом, а рокотом глубин, эхом вечности, и этот рокот наполнил собой всю мою крошечную квартиру, вытесняя затхлый воздух и старые запахи. — Тот, кто услышал твои молитвы. Тот, кто пришёл позаботиться о тебе.
Позаботиться. Слёзы хлынули по моим щекам, горячие и солёные, смешиваясь с холодом, что исходил от него. Вся боль, всё одиночество, вся ярость, что копились годами, вырвались наружу, унося с собой остатки прежней Кайи.
— Как… как это вообще возможно? — выдавила я сквозь слёзы, едва шевеля губами.
Он улыбнулся, и эта улыбка была древней, как сам мир, и в то же время нежной, как первые лучи солнца над океаном.
— Я долго спал, Кайя. Веками. В глубинах, где нет ни света, ни времени. Но однажды ко мне донеслись звуки. Звуки твоей скрипки. Твоя очаровательная музыка. И я стал слушать… слушать твои мелодии, твои шёпоты, твои призывы. Потом помогать, насколько это было в моих силах в той форме, в которой я был. А потом… потом ты закричала. Отчаянно. И я понял, что должен прийти. Я обрёл эту форму, для тебя. Чтобы быть рядом.
Его пальцы коснулись моей щеки, стирая слёзы. Холодные, но такие бережные, что я задрожала. Его взгляд был как бездна — обещал защиту, но требовал всего. Я не могла отвести глаз.
— Теперь ты не одна, Кайя,– прошептал он, и его голос был обещанием, проклятием и спасением одновременно. — Твой дом – больше не пустошь. Теперь это… наш дом. Если ты захочешь, конечно.
Его пальцы скользнули по моей шее, к подбородку, чуть приподнимая его. Он наклонился, и его дыхание — тёплое, вопреки всему — коснулось моих губ. Я задрожала, страх новой волной накрыл меня, и он это почувствовал. Он отстранился, мягко, но с лёгкой тенью разочарования в глазах.
— Прости, если слишком. Я думал ты будешь рада моему появлению. Не бойся, я не сделаю ничего, чего ты не захочешь сама. Мне неприятно видеть как ты сжалась. Не хочу чтоб так было, прости.
Я слышала его слова, но они доходили до меня, как через толщу воды. Только что я видела, как он разделывал человека, как тушку в мясной лавке, а теперь эти же руки касались моей шеи, и он клянётся, что не тронет? Чёрт, я должна просто поверить? Но его голос… он был как наркотик, и я ловила себя на том, что готова глотать каждое его слово, как истину. Дыши, Кайя, дыши. Надо держать башку в холоде, несмотря на этот запах — соль, тина, что-то сладкое, — который, кажется, пропитал всё, от стен до моей кожи. И, чёрт возьми, мою жизнь.