Тишину оглушили ноты
Расстояние между нами было внушающим — целый царский стол, что вытянут был чуть ли не во всю кухню. Тусклый свет свечей и огромной белокурой развратницы-люстры, в которой отражались сами восковые изделия, освещал наши фигуры, томно сидящие друг напротив друга. Впивались в меня изумрудного цвета глаза, да впивались с такой силой, что, казалось, один лишь их взгляд высасывал из меня остатки всей моей жизненной энергии. Белоснежные стены, столь же бесцветный пол и расстеленный на нём алого цвета ковёр с золотистыми узорами веели атмосферой абсолютного богатства и безопасности. Но, увы, со мной никогда не бывает безопасно.
«Чего же вы, мистер Линч, не пьёте вина? А от чего же не касаетесь вилки, хотя с такой жадностью рассматриваете куриное крылышко в своей тарелке?»
Я оглядывал знакомые мне черты лица, прямые, коротко стриженные чёрные волосы и распрекрасный на нём наряд. На нём впервые я увидел рубашку, да ещё и до того симпатичную, до того элегантную, что кровь застывала у меня в жилах. Он похмурился, скрестил на груди руки и пожал плечами, напомнив мне своими телодвижениями проблемного подростка из какого-нибудь чудного американского сериала. Дайте же угадаю дальнейшиее развитие сюжета! Этот же подросток идёт напролом судьбе и правительству, за плечами имеет безумно горький, страшный опыт и, куда же без этого, разбитое сердце.
«Совершенно нет аппетита» — заявил вдруг главный герой нашего сериала, что так грустно и драматично вздохнул, что где-то глубоко в душеньке моей что-то заныло.
«Извольте же, мистер Линч. Неужели вы, с самого утра ничего не евши, так и не ощущаете голода?»
«Я не то, что голода, Лэмбтон, не чувствую! Я ведь совсем ничего не чувствую больше».
Он сказал это с раздражением, с обидой на весь мир и, в том числе, на меня. Дилему его я вполне себе понимал, а по тому молча покачал головой и медленно, так безмятежно встал из-за стола и выпрямился в весь свой рост.
Видишь ли, дорогой мой читатель, случилось в жизни журналиста моего непоправимое: потерял он своего верного товарища в бою с нечестью (работёнка у него связана именно со всякими, как он выражается, "тварями") и, увы, так и не смог его найти (говорю я так, словно он потерял какого-то плюшевого котёнка в чертогах своей душной комнатушки, а не настоящего человека посреди густого леса). Трезвость его мыслей тут же заставила мистера Линча схватить свой мобильный и бегло набрать мой номер! Тогда я вновь услышал его сладкое обращение ко мне: "Лэмбтон" (сладкое именно в плане голоса, конечно же).
Конечно, я поклялся ему отыскать его товарища и даже не за деньги (которых у него, кстати, не было), а за небольшую сделку. Но виноват то в исчезновении мистера Джона был я сам. О, какая ирония, господа, какая ирония!
Сейчас я, хотя бы немного, но углубил читателя своего в понимание происходящего в жизни своей действа и небольшая картинка из пазла уже складывается в его голове. И, да представит же он себе, горем убитого журналиста, которому совершенно не к кому больше обратиться за помощью! Какое же благо, мистер Линч, что мы с вами есть друг у друга. И как же жаль, что вы (обращение к мистеру Линчу) пока не осознанаёте всё то счастье, которым наградили вас Боги, пересекая наши пути каждый год. Года уходят, а вот я вас не покину до последнего вздоха своего, уж поверьте.
Вскоре, всё же, я услышал мимолётный скрежет вилки о поверхность тарелки с золотистыми полосами по бокам. Один глаз у меня не зрячий (из-за пореза на нём, который закрепилён огромным шрамом на моём побелевшем глазном яблоке), от того посмотрел я на него вторым, тем, что видел зорко и чётко. Увидеть мне выдалось его безупречные, тонкие, слегка даже острые черты лица, что постепенно, с лёгкой неохотой, стали понужать куриное крылышко кусочек за кусочком. Я вскоре перевёл свой взгляд, ибо правила этикета гласили о том, что заглядывать человеку в рот непристойно, погрузился им в окно и вглядываться стал в уходящие лучи солнца. Тыльная сторона ладони придерживала мой подбородок, когда локоть, стоя на столе, так же служил опорой для моей седой, полной всякой ерестью головы.
«Имно, мистер Линч, что вы именно ко мне обратились. Что же, вашу проблему я услышал, вместе со своими подчинёнными постараюсь её, конечно же, решить. А хотите ли вы» — тут я сделал паузу, бархатно раздался тихий кашель и выпирающий из горла кадык, как я почувствовал, подпрыгнул, словно баскетбольный мяч, «чтобы я показал вам свой особняк? А пока ваш разум придаётся искушения исследования, мои коллеги постепенно изучат отданные вами материалы».
Я вспоминал, как сегодня утром этот неуёмный журналист отдал мне для изучения свою видеокамеру, на которую он постоянно снимает свои подвиги и выкладывает эти кадры на свой ютуб канал. Я их уже просмотрел и еле удержался от смеха, когда вспомнил, что причина сейчажней суматохи поиска — я сам.
«Да не до этого мне совсем, знаешь ли» затрепещал тот и в голову мою пришла великолепная идея.
«Вы ведь, мистер Линч, не пьёте?»
«Нет, терпеть алкоголь не могу. Шампанское ещё возможно, коньяк, быть может...»
«О, даже очаровательно для меня то, что вы так придирчивы к спиртному» — сказал я, что частенько выпивал по выходным дням виски и коньяк. «Но хоть сейчас, в такой печальный момент, могу ли я предложить вам бокальчик виски? Раз уж вино вы так и не опрокинули».
Я постарался быть достаточно убедительным, слегка надавливая на болеющую одиночеством душу. Ответом, вскоре, послужил тяжкий вздох, трепетание чёрных ресниц и молчаливое покачивание головой в согласии. На нём не было лица (как бы иронично то не звучало, ибо именно его лицо я сейчас хочу описать своему читателю), очаровательные черты померкли и нос с небольшой горбинкой (даже этот маленький, почти что незаметный божий дар я успел разглядеть) опустился куда-то вниз. Нежно-розовые лепестки слегка сжались, оливкового цвета глаза смотрели исключительно на блюдо, стоящее перед ними во всей своей красе. Внутри меня закипело, словно в котле, чувство сопереживания этим нежным очам. Но, раз уж я начал свою смелую игру, то должен был её и закончить.
Что я, что сам мистер Линч, оба жили за городом, но дома у нас были совершенно разные: он привык к своему двухэтажному домишке со спуском в подвал с крайне секретным местом в самой его глубине, а вот мне по душе был мой роскошный "замок", по коридорам которого сейчас проходились его стройные ноги. Он, с горя, выпил вместе со мной виски и оба мы уже прибывали в состоянии лёгкого алкогольного опьянения (лёгкого только пока). От него вкусно пахло мускусом: едва ощущаемые нотки изысканно-чистого тела, который могут уловить только настоящие, искусные любители всего самого роскошного. От него пахло росой, листвой деревьев, и сразу же мой разум перенёсся куда-то далеко в мой сад, где я ощущал прохладный ветер, обдувающий моё разгорячённое лучами летнего солнца тело. Вскоре я пошёл чуть впереди него, аккуратно взял его ладонь в свою руку и, пьяненький, он даже не поспешил, как обычно, увильнуться от моего прикосновения. Я повёл его по этажам.
На первом этаже мы прошлись через обширный коридор, встретились с одной из моих слуг и, любезно распрощавшись с нею, прошли на кухню. Я всегда вёл себя с ним обходительно, однако сам мистер Линч всегда видел во мне исключительно врага. Увы, никогда не забуду этой его мордашки, которая так и морщилась при виде или приближении в его сторону меня. Однако сейчас он был более спокоен и терпелив. Уж не зря, видать, судьба ударила его в голову таким страхом и горем, от которого он даже впервые захотел выпить. Эта его недоступность, конечно, влекла меня, но сейчажняя его лёгкость заставляла меня вспархнуть к нему ближе, словно мотылёк к горящему в ночной тьме фонарику.
Далее я проводил его в милейшую комнату с камином, в которой преобладали, в основном, коричневые и более глубокие тёмные оттенки и, уже после этого, спроводил своего гостя в отдельную комнату для переговоров. На спальные комнаты он глядеть отказался, ибо, как он заявил, ничего особенного там наверняка не должно быть.
Второй этаж показался ходячей хандре уже чуть поинтереснее. Я показал ему ванную с джакузи, бильярдную, где часто я обыгрывал хитростью богатеньких мальчишек, что, по глупости своей, смели иметь со мной дело, показал зал (вышло прямо таки в рифму, ишь ты!) и что-то вроде собственного, скромного такого бара. Помнится, когда мы только пришли в бар, то он, важно приподняв прелестный свой подбородочек к верху и, начав поправлять кудрявый воротник своей белокурой рубашки, заявил мне, что я начинаю походить на пьяницу.
«Ах, что же вы, мистер Линч, что же вы! Разве могу я напоминать вам пьяницу, когда так сильно ухаживаю за собой?»
В баре было мрачно, окон в этой комнате у меня никогда не было. В прочем и ладно! Какому же лесному путнику, что, допустим, будет прогуливаться однажды по лесу, будет приятно увидеть мой прелестный особняк, запрокинуть голову, чтобы взглянуть в окно, и лицезреть зрелище, в котором пьяный Генри Лэмбтон держит одного из своих подчинённых за шкирку и яростно за что-то отчитывает, при том весь красный и почти что не стоящий на собственных ногах?
«Дело даже не в том, как ты выглядишь, Генри,» — его преспокойный голос навеивал ассоциации с тягучим, золотистым мёдом. Он расставил руки по бокам и продолжил: «дело ведь в том, что ты — ого, какие здесь красивые гирлянды на стенах! То есть дело в том, что ты, как мне на глаза не попадёшься, так всегда либо пьяный, либо с мыслями об алкоголе. Ох, несчастный же ты человек, Лэмбтон».
А может, кстати, мистер Линч был прав в то мгновение, когда говорил мне эти слова. Насчастен я на самом деле, ох, как несчастен!
Далее мы взобрались на третий этаж. Одна комната на нём была жестоко заблокирована для того, чтобы внутрь неё не кто не совал свой нос (увы, успел туда сунуться сам мистер Линч! Только не сегодня вовсе, а годами ранее и даже не через закрытую от чуждых мне дверь. Но это уже отдельная история), моя офисная, моя комната, комната санитарии, а так же самая моя гордость, самое сердце моё, которое я обножал многим, но именно ему обножил его во всей своей красе: зал. В нём было почти что пусто, на стенах, на полу и потолке кудрявыми штрихами разрисованы золотистые и алые узоры, в левом углу, поодаль от огромной деревянной двери, стояло роскошное, пылающее белоснежными бликами от блеклых солнечных лучей, что сочились из окон, фортепиано. Я завёл его в комнату, придерживая за руку, расфокусированный взгляд этих бесценных зелёных камней оглядывал зал в восхищении. Он ахнул, по бледному лицу, наконец, расползлась хоть и не большая совсем, но улыбка. Я неспеша развернулся к нему, оглядел его, в строгом, безупречном наряде, и улыбнулся. Какой же чудный у меня вкус, раз уж так красиво я нарядил своего мистера Линча!
«Нравится?»
«Весьма не дурно» — улыбаясь заявил мой Егорушка.
«Из ваших уст это звучит как безупречный комплимент».
Я услышал его тихий, мягкий смешок. Какое очарование! Видимо из-за алкоголя он вошёл в такие горячие чувства.
«Ты умеешь играть на пианино?» — вопросил он, слегка задрав брови к верху в удивлении и показав мне рукой на стоящее пред нами фортепиано.
«Вполне себе. В основном играю классику: Чайковского, Бетховена, Рахманова и подобные знаменитые фамилии».
В воздухе повисла тишина. Мы молча поглядывали друг на друга, пока я, сложив руки на груди, не вопросил, разрушив молчание между нами:
«Вы умеете танцевать вальс?»
За фортепиано сидел мой подчинённый. Я привел его к нам, уже одурманенным алкогольным опьянением, и попросил сыграть нам что-нибудь безупречно-красивое. Тот выпрямил спину, чуть сместил вместе лопатки для более красивой осанки и, не став особо церемониться, принялся играть. Волосы с желтоватым оттенком свисали, прикрывая профиль его лица словно шорты, словно ветви ивы скрывали всё то пространство, что находится под ними. Я элегантно поклонился, протянул ему свою руку в нежном жесте, расправил, было, пальцы, как бы умоляя его подойти поближе, не бояться меня. Он чуть склонил голову к плечу и задумался. Ему было страшно, совершенно плохо, ведь с каждым днем его судьба становилась всё хуже и хуже, так ещё и без вести пропал недавно его товарищ, которого уже искали для него мои подчинённые (люди не совсем уж и искали...). И, несмотря на это, кажется, за этот день мы стали чуточку ближе. Хотя, быть может, это просто так подействовал спирт в крови моего возлюбленного, что он стал более терпелив по отношению ко мне?
Он сделал шаг вперёд и оказался ближе к предательству своих же утверждений и ценностей. Он протянул руку ко мне и уже предал самого себя, предал даже своего товарища, с которым он обсуждал меня частенько, уверяя его в том, что при любой возможности он бы с радостью перерезал мне горло. Я на него не держал тогда зла, ведь и сам с радостью бы сделал это с ним в случае его неповиновения (вот вам и любовь, пожалуйста!).
Я аккуратно взял его руку, притянул его к себе, большая моя ладонь легла на подтянутую спину и сквозь его рубаху прочувствовал напряжение подтянутых мышц. Мы шагнули влево, вправо, покружились и чёрные волосы аккуратно вспорхнули, явно крылья ворона при полёте.
«И всё таки, мистер Линч,» — я поднял руку своего партнера над его же головой и аккуратно покружил его, словно юлу. «Вы так легко поддались моим чарам! Неужели это всё из-за глубоко отчаяния, мой милосердный?»
«У меня разве есть выбор?»
«Конечно же его не было, мистер Линч. И забавно, однако, что даже сейчас вы подглядываете на меня исподлобья, с таким гневом, что он умудряется душить меня».
Клавиши фортепиано вдруг разразились рёвом, когда, нажимающий на золотистую педальку снизу инструмента, мой играющий компаньон подпрыгнул пальцами на самые нижние ноты. Наши хрупкие движения стали чуть напряжённее. Я приобнял его, ласково, за талию, вместе мы аккуратно прошлись вдоль стены и я почувствовал, как из-за моего неосторожного прикосновения он крепко сжал мою руку в гневе и прошептал «руки». Такой недотрога!
Оказалось, кстати, что мистер Линч не особо то хорошо знал, как нужно вальсировать. Он случайно наступал мне на ноги несколько раз, один раз запнулся и чуть не улетел лбом прямо в стену. Я лишь похихикивал исподтишка, после чего продолжал танцевать с ним: рука об руку, взгляд о взгляд.
«Отчаяние творит с людьми страшное — »
«Еще одно слово — и я с радостью врежу тебе».
«Ах, так вот в чём причина того, что вы не пьёте, мистер Линч! Сразу лезете в драку, правда?»
Развязался мой пьяный язык на столько, что мистер Линч, красный то ли от виски, то ли от злости, уже скалил на меня свои белоснежные зубки. Я совершенно бессовестно ухмыльнулся ему в ответ, продолжил кружиться с ним под такт живой музыки, словно она должна была залечить все раны моего изнеженного журналиста. Егорушка и в правду терпеть меня не мог! Хоть и общались мы до этого весь день более-менее спокойно, но сейчас, когда я почти в лоб ему озвучил свою мысль о том, что он предатель, он явно хотел прибить меня. Однако, удивительно, но наш танец он не прирывал! Нашел в вальсе, видать, какую-никакую опору, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Как же жаль, что вы так и не смогли найти мистера Джона за недели его поиска... Возможно сейчас вы бы танцевали не со мной, а с ним (конечно же я не допущу этого варианта исхода событий!).
Как бы неуклюже, порой, не вёл себя со мной мой мистер Линч, всё равно он был безумно грациозен. Выправил свою спинку, вытянул лебединую шею, стал чуть более элегантен и чувственен по отношению к нашим кружениям и давольно таки быстрой походке. «Раз-два-три, раз-два-три» — пересчитывал я всякий раз, как только тишину между нами оглушали томные ноты уже новой песни. Как же хорошо стало моей грешной душе! Мы рассекали метры тактичными шажгами, нас опьяняла музыка и аромат нашей безмолвной неприязни друг к другу (в моём случае ещё и лёгкой влюблённости). И всё таки меня забавило то, как быстро он стал предателем, куклой в руках умелого господина Лэмбтона.