Приключения Джона

Джон шёл по раскалённому асфальту, и в его висках, поверх стука собственных ботинок, назойливо и чётко стучал чужой мотив. Слова, которых он раньше не слышал, отчётливо всплывали в сознании, будто кто-то нашёптывал их ему прямо в ухо: Tick tock, hear the clock count down... Wish the minute hand could be rewound... Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Это походило на тот кошмарный сон, только теперь музыка преследовала его наяву. Она звучала тревожно, как отсчёт до чего-то важного, что он может упустить. Он даже достал свой телефон и судорожно проверил его — нет, музыка из наушников не играла. Звучало только у него в голове.

Белый дом шерифа с колоннами возвышался, как чужая крепость. Его чёрный силуэт с растрёпанными волосами резко контрастировал с идиллией ухоженного палисадника. Он потянул за массивный звонок. Где-то в глубине прозвучал сухой, низкий звон. Сердцебиение Джона заглушало лишь пение цикад. Дверь открыл не кто иной, как сам шериф Итан Картер — массивный, в простой рубашке, с кружкой кофе в руке. Его холодный, оценивающий взгляд медленно прополз по Джону с ног до головы, задержавшись на потёртой косухе и серых рваных джинсах.

Наступила тягучая, давящая пауза. Воздух из дома потянулся навстречу Джону, оттуда пахло свежемолотым кофе, дорогим лаком для пола и чем-то ещё, едва уловимым — оружием и властью. Джон невольно сглотнул комок в горле, чувствуя, как его собственный, обычно такой уверенный голос, теперь спрятался куда-то глубоко внутрь.

— Джон, — откликнулся шериф низко, без намёка на приветливость. — Доброе утро, что привело тебя в мой дом в такую рань?

— Э-э... Здравствуйте, сэр, — Джон сглотнул. — Я... я искал Энни. Она... дома?

Шериф сделал небольшой глоток кофе, не прерывая своего тотального наблюдения.

— Её нет. Уехала с матерью в город. Вернутcя к обеду, — ответил он, и сквозь обычную сдержанность проступило что-то сложное — смесь благодарности и родительской тревоги. — Но раз уж пришёл... Заходи.

Он отступил вглубь холла, жестом приглашая войти. Джон, слегка ошеломлённый таким поворотом, переступил порог. Перед ним предстала просторная и чистая прихожая. На вешалке висела идеально отглаженная форма, а на тумбе у зеркала лежали наручники и рация. В доме царила атмосфера контроля и порядка — того самого, против которого Джон всегда инстинктивно бунтовал.

— После истории с Артуром ты здесь желанный гость, — констатировал шериф, ведя его в гостиную. — Кофе?

— Нет... спасибо, я уже, — пробормотал Джон, чувствуя себя не в своей тарелке, и как воротник футболки внезапно стал тесным и влажным.

Пройдя за шерифом, он впервые взглянул на семейные фотографии: Энни в выпускном платье, сам шериф на какой-то охоте, счастливые, улыбающиеся лица, которые казались сейчас чужими и далёкими.

Шериф развалился в кресле с скрипом, громко поставив кружку. Он указал Джону на диван напротив — низкий, мягкий, в который Джон провалился, чувствуя себя нелепо и незащищённо.

— Как Артур? — спросил Джон, ловя себя на том, что теребит край косухи.

— Дело в прокуратуре. Сидит, ждёт суда. Возможно, вызовут и тебя. Но в целом... — ладонь с грохотом опустилась на стол, отсекая тему. — Артур — пережиток прошлого. Давай поговорим о настоящем. Энни, конечно, доложила мне о твоих стычках с Джекоби Мэдисоном. Я знаю обо всём, что произошло, — он откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе.

Джон инстинктивно напрягся, его плечи поднялись, а пальцы сами сжались в кулаки, готовясь к отповеди. И в этот момент в голове у Джона снова зазвучал тот самый навязчивый шёпот, теперь уже громче и настойчивее: 'Cause tomorrow could be one day too late! One day too late!

— Он — проблема, — продолжил шериф с холодной, отстранённой размеренностью, будто диктуя сухой отчёт. — Но проблема другая. Не такая, как Артур. Джекоби — это гремучая смесь злобы, глупости и юношеского максимализма. Он непредсказуем. И все, кто имел с ним дело, в итоге жалели. Он такой же псих, просто ещё подросток. Неуправляемый. Неконтролируемый.

Разговор прервало громкое, мерное тиканье маятника больших напольных часов в углу холла. Тик-так, тик-так. Звук был таким громким и властным, что, казалось, отмерял секунды, оставшиеся до какой-то неизбежной развязки.

Шериф тяжело вздохнул, и впервые Джон увидел на его обычно непроницаемом лице глубокую, профессиональную усталость и отголосок личного беспокойства.

— Его отец у меня работает, мужик хороший. Я в курсе их семейных дел и понимаю, откуда у парня ноги растут. Но это не оправдание... — он запнулся, словно переступая через невидимую черту служебной этики. — Так что мой совет — не испытывай судьбу. Если он захочет напасть на тебя, я не всегда успею подъехать.

В этих словах скрывалась не угроза, а мрачное предупреждение. Предупреждение человека, который слишком много раз видел, чем заканчиваются такие войны. В этот момент за окном послышался щелчок гравия и звук подъезжающей машины. Шериф взглянул в окно, и чуть расслабился.

— Ну, вот и мои девочки вернулись. Кажется, твой визит ко мне подошёл к концу.

Джон, продолжая переваривать услышанное, с облегчением поднялся с дивана, который с негромким шумом отпустил его.

— Понял. Спасибо... за совет, — выдавил он, чувствуя, как неловкость наконец начинает отпускать.

— Береги себя, рокер, — отозвался шериф, уже снова поднося кружку к губам. Его взгляд снова стал непроницаемым, скалой, за которой скрывались все заботы маленького городка. — И, Джон? — окликнул Итан гостя. Тот обернулся, уже дёргая за ручку двери. — Музыка у тебя... громкая. Но честная. Это редкость.

Джон нескрываемо улыбнулся и кивнул, улыбка была не натянутой, а искренней в отличие от его зажатости и неловкости во время всего разговора.

— Рад стараться, ещё раз спасибо, сэр, — отозвался Джон и скрылся за дверью.

У подножия крыльца, у открытого багажника внедорожника, кипела небольшая суета. Энни, откинув свои рыжие волосы назад, выгружала из машины бумажные пакеты с продуктами. Рядом с ней, держа в руках увесистую сумку с зелёными яблоками, стояла женщина — её мать. Это была ухоженная дама в элегантных брюках и лёгком джемпере, с тем же, что и у дочери, умным, пронзительным взглядом, только смягчённым возрастом и материнской теплотой.

Увидев его, Энни прищурилась, и на её губах тут же появилась знакомая ехидная ухмылка.

— Ну что, местный защитник угнетённых? Выжил после аудиенции у его величества? — в интонации сквозила насмешка, но лёгкий поворот головы в сторону кабинета выдавали совсем другие эмоции.

— Привет, рыжик, — поздоровался он, спускаясь по ступенькам и стараясь казаться невозмутимым. Он кивнул маме Энни. — Мэм. Помочь с пакетами? И... нужна небольшая информация взамен, если вы не против.

Миссис Клэр обернулась, её безмолвная, но красноречивая оценка медленно скользнула от пакетов к Джону, изучая всю его фигуру: запылённые ботинки, рваные джинсы, чёрную футболку и ту самую косуху.

— Я надеюсь, ваш разговор был... продуктивным, молодой человек, — отозвалась она. В её вежливости, безупречной и ровной, безошибочно угадывалась стальная струна, предупреждающая, что любая фальшь будет немедленно замечена. — Энни рассказывала, что вы проявили мужество. Я ценю это. Но я также ценю спокойную жизнь своей дочери.

— Мам, — предупредительно шикнула Энни, но миссис Клэр лишь слегка наклонила голову, продолжая держать Джона в поле своего внимания.

В кармане его косухи лежала та самая потрёпанная тетрадь. Мысль о Коди, этом незаконченном, тревожном риффе, не выходила из головы, создавая странный контраст с только что пережитым напряжённым разговором о границах дозволенного.

One day too late... — песня вновь навязчиво всплыла в мыслях Джона.

— Всё прошло... цивилизованно, мэм, — ответил он, слегка кивнув. — Мы просто очертили границы, — Джон устремился к Энни, стараясь игнорировать непреклонное изучение её матери.

Он ловко подхватил из рук Энни две тяжёлые сумки, пахнущие свежим хлебом и спелыми фруктами. Девушка, освободившись, скрестила руки на груди. Под прицелом её зелёных, пронзительных глаз, которые, казалось, видели его насквозь.

— К кому на этот раз собрался? — поинтересовалась она, но в её тоне не было злобы, лишь привычная колкость.

— Коди. Тот парень с речки, — Джон поправил сумки в руках. — Таракан, как его там.

Лицо Энни, обращённое к нему, оживилось, а тонкие брови взметнулись вверх в немом вопросе.

— Дом на Аспен-стрит, 12, — сказала Энни, указывая подбородком в сторону улицы. — Белый, с облупившейся синей краской на ставнях. А с чего вдруг такой интерес к нашему местному затворнику?

Джон похлопал свободной рукой по торчащему из-за пояса потрёпанному блокноту, ощущая под пальцами шершавую, потрёпанную кожаную обложку.

— Он кое-что забыл после вчерашнего концерта, — пояснил он. — И, кажется, ему мог бы пригодиться... ну, ты знаешь. Просто разговор. По-соседски.

— Осторожнее там, — предупредила Энни, её взгляд стал серьёзнее. — Его мама, Шэрон... его ярая защитница. После всего, что произошло в школе, она каждого незнакомца встречает, скажем так, не сладко. Она может и дверь перед носом захлопнуть, не разобравшись.

Миссис Клэр, до этого момента молча наблюдавшая за диалогом, сделал шаг вперёд.

— Шэрон и Коди? — спросила она, голосом выражая что-то похожее на сочувствие. — Да, это трагичная история. Она возит бедного мальчика к психологу в город раз в неделю, уже годы. Её муж... ну, он оставил их, когда всё стало слишком сложно. Будь деликатен, Джон. Некоторые раны не заживают никогда.

Это внезапное проявление участия со стороны строгой миссис Клэр застало Джона врасплох. Он кивнул, понимая, что получает не просто адрес, а нечто большее — контекст. Услышав историю Коди, Джон понимает, что его внутренняя тревога и песня, которая не даёт ему покоя, были о нём. Его подсознание уловило чужую боль и предложило решение — не ждать, действовать сегодня.

— Понял. Спасибо... за информацию, — добавил он, оставив пакеты у порога.

— Удачи, — вторила Энни, и в её голосе на этот раз не было насмешки. — Если выживешь — заходи, расскажешь. Мне авантюрные истории нравятся.

Он добрался до дома, петляя в глбиназДом на Аспен-стрит и правда выглядел немного печально. Он и правда был с белыми ставнями, но краска на них облупилась, выдавая лёгкую запущенность. Джон, переминаясь с ноги на ногу, постучал. Дверь открыла женщина лет сорока с усталым, но умным лицом и такими же, как у Коди, большими глазами за стёклами очков.

— Вам чего? — её взгляд скользнул по его косухе, пирсингу и вызывающей стрижке, но не выразил ни страха, ни осуждения, лишь холодную оценку.

— Я... э-э... — рокер замялся. — Принёс кое-что Коди. Он вчера в баре забыл.

— Так это вы и есть тот самый Джон. Городской. Слышала о вас. И про кладбище слышала, — её слова несли на себе отпечаток полной закрытости. Джона пробрал холодок. Его сейчас выставят, не разобравшись. Но Шэрон неожиданно отступила, жестом приглашая войти. Скользнув по тетради и гостю, она вся дрогнула — то ли надежда, то ли любопытство. — Про историю у реки тоже известно. Проходите. Чай как раз готов, — сказала она, отступая вглубь прихожей. — Коди... он не часто гостей принимает. Вернее, никогда.

Он вошёл в небольшую, но уютную гостиную. Пахло ванилью и старой древесиной. На камине стояли фотографии: маленький Коди с гитарой почти своего роста, Коди в очках и с медалью на школьной линейке.

Воздух в доме пахнет воском для мебели и сладким пирогом. Всё чисто, но обстановка простая, даже бедноватая. Джон неловко уселся на краешек стула на кухне, положив потрёпанную тетрадь на стол.

— Да там ничего особенного, — начал он, чувствуя себя глупо. — Джекоби опять кочевряжился. Ну, я его немного... охладил.

— Он в реке поплавал, говорят, — Шэрон поставила перед ним чашку чая. Её движения были точными и экономными. — И вы заступились за моего сына. Почему?

Вопрос застал врасплох.

— Ну... просто так несправедливо было. Травить человека из-за его вкуса в музыке — это... — он искал слово.

Она молча смотрела на него несколько секунд, а потом её взгляд смягчился, уступив место глубочайшей усталости.

— Они не всегда ограничиваются словами, — сказала она так тихо, что Джон едва расслышал. — В седьмом классе его заперли в спортивном инвентарном шкафу. И забыли. Он там... он там начал задыхаться. Его нашли только через два часа. С тех пор он... он не доверяет людям. Вообще. Его мир — это вот эти четыре стены и его музыка, — женщина указала на комнату с плакатом Papa Roach на двери, из-за которой слышалась какая-то неизвестная Джону мелодия группы.

Джон замер. В горле встал ком. Он вдруг ясно, до мельчайших деталей, вспомнил запах школьной раздевалки, злобный смех одноклассников, унизительную дразнилку... Его случай был не таким жутким, но боль пронзала так же. Горячая волна ярости и стыда за всех, кто травит слабых, накатила на него.

— Отвратительно, — выдохнул он единственное слово, которое нашлось.

И в этот момент сверху, сквозь потолок, донёлся звук. Сначала это был просто смутный гул, а потом он оформился в мелодию. И в голос. Мужской, чистый, невероятно мощный голос, который пел что-то яростное и отчаянное. Джон узнал манеру — Papa Roach, но песня была не из главных хитов. Голос рвал связки, в нём была вся боль, весь страх и вся ярость, которые этот дом так тщательно скрывал.

Джон едва не поперхнулся чаем.

— Он у вас... ещё и поёт? — выдохнул он, не в силах скрыть потрясение. Это было в тысячу раз круче, чем он мог представить.

На кухне воцарилась тишина, нарушаемая только этим пением. И тут же послышались торопливые шаги по лестнице. На пороге кухни возник Коди. Увидев Джона, он побледнел так, что веснушки на носу стали казаться тёмными точками. Вся его паника устремилась сначала на лежащую тетрадь, а затем на Джона.

— Я... я просто принёс... — начал Джон, поднимаясь и протягивая блокнот.

— Т-ты... Что ты здесь делаешь? — его голос дрожал.

Джон, не вставая, протянул ему тетрадь.

— Ты забыл самое ценное после вчерашнего концерта. Решил вернуть. Не волнуйся, я не зачитывался.

Внезапно Джона осенило. Он смотрел на этого напуганного парня, слышал его голос, полный боли, и видел не просто «Таракана». Он видел себя. Себя семилетней давности, затравленного, одинокого, с разбитой гитарой. И тот самый навязчивый мотив на секунду стих, уступив место кристально ясной и простой мысли: «Я не могу его бросить. Я знаю, каково это». В нём проснулось не желание геройствовать. Это было глубинное, инстинктивное понимание.

Коди одним движением ринулся вперёд, выхватил тетрадь и с дикой силой схватил Джона за рукав.

— Иди сюда! — прошипел он и потащил его по лестнице в свою комнату, бросив на ходу матери: — Всё в порядке, мам!

Джон, спотыкаясь, едва успевал за ним по узкой лестнице на второй этаж. Коди втолкнул его в свою комнату и захлопнул дверь, прислонившись к ней спиной, словно оградив себя от всего мира. Комната была завалена стопками книг, плакатами с малоизвестными метал-группами и гитарами. Всё, как у Джона в городе, всё, как он себе представлял комнату Коди.

— Что, чёрт возьми, ты всё слышал?! — его голос сорвался на визгливый шёпот. Он дрожал.

Джон, стараясь отдышаться, окинул взглядом это святилище и медленно кивнул. На книжной полке, рядом с фотографией улыбающегося маленького Коди, стояли старые песочные часы. Песок в верхней колбе почти весь пересыпался в нижнюю.

Like sand through an hourglass, — почему-то всплыла строчка.

— Да, слышал. Честно? Даже Джекоби Шеддикс, если б услышал, просто ахерел и пошёл бы учиться вокалу заново. Ты что, с Луны свалился? С таким голосом сидеть в четырёх стенах — это преступление. Это слишком мощно, чувак.

Коди смотрел на него, дыхание всё ещё сбивалось. Однако по мере того, как уходил испуг, просыпалось и любопытство. Никто никогда не говорил с ним о его пении с таким колким восхищением. Он со свистом выдохнул и плюхнулся в заваленное подушками кресло.

— ...ну... — он протёр очки краем футболки, пряча глаза. — ...ну хочешь, «Scars» сыграю на электрике?

Джон кивнул, прислонившись к комоду. Коди взял с подставки гитару, отстроил пару струн, нервно дёрнул плечом и заиграл. И запел. Тихо, сначала почти вполголоса, но с каждой строчкой его голос набирал силу, ту самую мощь, которую Джон слышал снизу. Это звучало не как песня, а как исповедь.

I tear my heart open —

I sew myself shut

And my weakness is that I care too much

And my scars remind me that the past is real

I tear my heart open just to feel...

На припеве Джон, не сговариваясь, тихо и уверенно подхватил гармонию. И случилось необъяснимое. Напряжение в комнате растаяло, сменившись чем-то большим — чистым, сырым чувством единения. Звук их голосов сплелся в единое целое, превратив песню о шрамах в гимн выживания.

Джон забыл, где находится. Мурашки побежали по коже, а в груди защемило что-то тёплое и колкое. Он не пел, а дышал этой музыкой, чувствуя, как собственные старые шрамы на душе будто смываются этим чистым, яростным звуком. Он видел, как по щеке Коди скатилась слеза, однако тот не прерывался, и это делало его сильнее любого.

Он снова посмотрел на песочные часы. Песок неумолимо стекал вниз.

Feel the moment slip into the past... Will tomorrow be too late? — строчки сложились в голове сами собой, как будто были там всегда. Он знал, что должен сделать...

Реальность обрушилась на Коди внезапно, он застыл, уставившись на гостя. И в этот момент Джон увидел, что дверь в комнату приоткрыта, и в щели видно лицо Шэрон — испуганное и снова одновременно полное надежды. Джон, не прерывая пения, едва заметно кивнул ей: мол, всё хорошо. Она исчезла также незаметно, как и появилась.

Когда последний аккорд затих, в комнате повисла звенящая тишина.

— Меня тоже травили, — тихо, глядя в пол, откликнулся Джон. — В городе. За длинные волосы, которые я в итоге обрезал, за музыку и за то, что не такой, как все. Однажды старшеклассники сломали мою первую гитару. Я тогда подрался с ними тремя. Мне влетело, но я своего не отдал.

Коди смотрел на него, и в его глазах что-то переменилось. Стена недоверия дала трещину. Они были из разных миров, но боль у них была общая.

— Ту песню... которую ты пел до этого... что это было? — спросил Джон.

— Papa Roach. «American Dreams». Она... не особо известная.

Джон понимающе кисло ухмыльнулся.

— У Skillet есть похожая по смыслу. Называется «American Noise». Про то, как трудно услышать себя в этом всём, — он сделал паузу, подбирая слова. — Слушай. Твой голос... он не должен звучать только в четырёх стенах. Приходи завтра в бар. Споём «One Day Too Late». Там как раз про то, что нельзя бояться и откладывать жизнь на потом.

Он не стал давить. Просто встал и направился к двери. На пороге он обернулся.

— Твоя тетрадь на кухне. А я пойду, меня ребята ждут на репетиции, если хочешь, тоже приходи. Решай сам.

Спускаясь по лестнице, Джон услышал за своей спиной тихий, едва уловимый щелчок — Коди снова закрыл дверь своей комнаты. На мгновение ему снова почудилось то самое тиканье, будто время для кого-то то ли остановилось, то ли, наоборот, наконец-то пошло.

***

— Нет, Мэтти, вот здесь бас должен быть чётче, как удар сердца, понимаешь? — он показал рукой ритм. — Раз-два, раз-два! Не сбивайся!

Мэтти, молодой басист, старательно кивал, выводя пальцами нужную линию. Барабанщик Ларс, парень, выбивал на падах несложный, но уверенный бит. Они были полны энтузиазма, но звук пока напоминал скорее разноголосицу, чем слаженную музыку.

Внезапно скрипнула дверь. Резкий луч полуденного солнца врезался в полумрак зала, и в этом светлом прямоугольнике возникла худощавая, нервная фигура. Коди стоял на пороге, заливаясь краской смущения, сжимая в руках свою потрёпанную тетрадь, как щит.

Все замерли. Музыка оборвалась на полуслове. Мэтти и Ларс уставились на нежданного гостя с откровенным, немым изумлением. Они знали Коди всю жизнь только как «того самого Таракана», того парня, который исчез после средних классов и о котором ходили лишь смутные, жутковатые слухи. Увидеть его здесь, в их «святая святых», было равносильно явлению призрака.

Скотти, протиравший стойку, поднял глаза. Он прищурился, всматриваясь в фигуру в дверном проёме, и медленно положил тряпку.

— Ну надо же! — воскликнул он, нарушая звенящую тишину. — Так это и есть тот самый тихушник, о котором ты говорил вчера, Джон?

— Да, Коди, это Скотти — хозяин и главный по крепким напиткам и трезвым советам, рокер представил бармена.

Джон, сердце которого на секунду ёкнуло от облегчения и тревоги одновременно, не подал вида. Он понял, что один неверный взгляд, одно резкое движение — и Коди исчезнет. Он повернулся к нему так же буднично, как если бы тот заходил сюда каждый день.

— А, Коди, вовремя. Как раз до припева дошли. Иди сюда, — он махнул рукой, приглашая подойти. Он звучал ровно, без намёка на удивление или восторг. Просто констатация факта.

Коди, не говоря ни слова, сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Его плечи напряжены, а голова смотрела в пол.

— Скотти, встречай. Это Коди. Поёт лучше Джекоби Шеддикса из Papa Roach.

Коди молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Микрофон там свободный, — Джон мотнул головой в сторону свободной стойки. — Пойдём, познакомлю с ребятами.

Он подвёл его к Мэтти и Ларс, которые всё ещё смотрели на новичка с лёгким оторопелым выражением.

— Парни, это Коди. Голос, который заставит забыть всё наше корявое бренчание. Коди, это Мэтти — наш басист, у него слух лучше, чем у летучей мыши. А это Ларс — наш человеческий метроном, когда не спешит.

Мэтти, оправившись от шока, первым кивнул.

— Э... привет. Классная футболка, — пробормотал он, указывая на потрёпанную майку с Papa Roach.

Ларс неуверенно помахал барабанной палочкой.

— Йоу!

Коди молча кивнул, не поднимая глаз. Казалось, он готов провалиться сквозь пол.

— Ну, что стоим? — хлопнул Джон, возвращаясь к своей гитаре. — Коди, встань вот тут, рядом со мной. Начинаем с вступления, я тебе кивну, когда вступать. Ты просто делаешь так, как у себя дома. Всё просто.

Он отсчитал такт, и музыка снова полилась, на этот раз более неуверенно — парни сбивались, поглядывая на нового участника. Коди стоял, не шелохнувшись, сжав кулаки и глядя в пол.

И вот настал момент для вокала. Джон кивнул. Коди сделал прерывистый, судорожный вдох и... прошептал первую строчку. Его голос еле пробивался из-под рёва гитар.

— Стоп! — Джон снова остановил музыку. Он подошёл к Коди. Не ругаясь, не упрекая. — Слушай, тут так не пойдёт. Они тебя не услышат, — он указал на воображаемый зал. — Там, завтра, будут все. И Джекоби, и твоя мама. Они все должны услышать, что ты не тот, за кого они тебя принимают. Давай ещё раз. И в этот раз — ори как на духу. Как у себя в комнате.

Искра, вспыхнувшая глубоко внутри, отразилась на лице Коди — вызов или страх, непонятно. Он кивнул.

Музыка заиграла снова. И на этот раз, когда подошла его очередь, Коди закрыл глаза, вцепился в микрофонную стойку и... Сначала он просто стоял, сжав кулаки и вглядываясь в текст в своей тетради. Но когда знакомый, бодрый рифф перешёл в куплет, его губы чуть слышно зашевелились. А на первом припеве он сделал шаг вперёд к микрофону, и из его груди вырвался тихий, но чистый и уверенный голос:

Today I'm gonna try a little harder!

Gonna make every minute last longer!

Gonna learn to forgive and forget

'Cause we don't have long

Gonna make the most of it!

Его голос сорвался с первых нот, но это был не шёпот. Это был хриплый, надрывный, но полный невероятной мощи крик. В нём была вся его боль, весь гнев, все годы молчания. Парни ахнули. Мэтти на секунду забыл про свой бас, просто уставившись на Коди. Ларс автоматически отбивал ритм, не веря своим ушам.

Они допели куплет и припев. Когда последний аккорд отзвучал, в баре повисла оглушительная тишина. И первым её нарушил Скотти. Он медленно, с расстановкой, начал хлопать. За ним, всё ещё ошеломлённые, присоединились Мэтти и Ларс.

Коди стоял, тяжело дыша, весь красный и потный. Он не смотрел ни на кого.

Мэтти и Ларс переглянулись, их изумление сменилось на неподдельное восхищение. Они перестали просто играть — они начали играть и слушать. Скотти застыл за стойкой с бокалом в руке, который он собирался мыть, и медленно улыбнулся.

Они отыграли песню до конца. Когда последний аккорд отзвучал, в баре на секунду повисла тишина, а затем Мэтти первым выдохнул:
— Офигенно... У тебя голос, просто... офигенно.

Коди, весь красный, отступил от микрофона, словно обжёгшись о него.
— Спасибо, — прошептал он, снова уставившись в пол.

— Ну что, — Джон снял гитару. — Теперь это по-нашему. Теперь это — группа. Неплохо для первой пробы. Есть над чем работать. Перерыв пятнадцать минут.

Они направились к барной стойке. Скотти бесплатно налил всем по коле. Коди, к всеобщему удивлению, взял стакан и сделал маленький глоток, избегая прямого контакта с кем-либо. Мэтти уже вовсю рассказывал ему про свой первый концерт и как его тошнило от волнения. Казалось, лёд тронулся.

Дверь бара с грохотом распахнулась, ударившись о стену. В проёме, залитая слепящим полуденным солнцем, стояла знакомую угрожающую фигуру. Джекоби. Он стоял, слегка раскачиваясь на каблуках, руки в карманах, и его взгляд сразу же, как радар, нашёл Джона, а затем упёрся в Коди. На его лице расплылась медленная, ядовитая ухмылка.

Внутри повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тихим гулом усилителя. Мэтти и Ларс застыли с бокалами в руках, их лица вытянулись. Коди побледнел так, что веснушки на его носу стали казаться чёрными точками. Он инстинктивно спрятался за спину Джона, и его пальцы с такой силой вцепились в гриф своей гитары, что костяшки побелели.

Коди съёжился, будто пытаясь провалиться сквозь пол. Джон встал со стула и сделал шаг вперёд.

— Ну и ну! — хулиган прозвучал громко, сладко и ядовито, разрезая тишину. — У вас что, рок-клуб анонимных неудачников собирается? — он окинул презрительным взглядом Мэтти и Ларса.

— Мы репетируем, — спокойно отозвался Джон. — Есть проблемы?

— Проблемы? — фыркнул Джекоби, шагнув ближе к музыкантам. — Да нет, просто услышал новый... голосок. Таракан решил размяться? Слышал, ты тут новую песенку разучиваешь. Хрипишь так, будто тебя снова в шкафчик запихнули. Хочешь, найдём тебе местечко поуютнее? Для тренировки связок, так сказать.

Коди замер, сжав стакан с колой так, что костяшки пальцев натянулись и готовы были порваться. По лицу пробежала знакомая тень страха, и Джекоби заметил это — его ухмылка стала шире. Но вместо того, чтобы съёжиться или убежать, Коди сделал неглубокий, прерывистый вдох и, глядя куда-то за Джекоби, тихо и чётко бросил:

— Отстань.

Скотти положил полотенце и внимательно наблюдал из-за стойки.

— Джекоби, — спокойно прервал драму бармен. — У меня заведение. Не для выяснений отношений. Что-то хочешь — закажи, нет — свободен.

В баре повисла оглушительная тишина. Даже Джекоби на секунду опешил. Его ухмылка сползла с лица, сменившись чистейшим, неподдельным изумлением, а затем — яростью. Этот никчёмный, жалкий Таракан, которого он годами гонял по всему городку, посмел сказать ему «отстань». Публично. При свидетелях. Его авторитет, его сила, построенная на страхе, трещала по швам. И виной всему был этот городской выскочка.

— Что-о? — протянул Джекоби, кипятясь от ярости. Он сделал шаг вперёд, его рука сжалась в кулак. — Ты повтори, что сказал, таракан...

Джон молча двинулся на противника медленно и точно.

— Ты не расслышал? — выдавил он из себя обманчиво спокойно, хотя в нём зазвенела сталь. — Он же сказал тебе...

Но его перебил новый голос. Глубокий, властный и не терпящий возражений.

— Всё, довольно!

Скотти вышел из-за стойки, где до этого молча наблюдал, вытирая бокал. Сохраняя невозмутимость внешне, его глаза горели холодным гневом. Он встал перед Джекоби, возвышаясь над ним. Это превосходство в росте заставляло Джекоби поднять голову, но гораздо сильнее на него давил неоспоримый авторитет владельца бара.

— Ты, Мэдисон, — Скотти ткнул пальцем Джекоби в грудь, — либо прямо сейчас разворачиваешься и идешь отсюда к чёртовой матери, либо я звоню твоему отцу и подробно рассказываю, как его сын мешает мне вести бизнес. А потом шерифу Картеру и рассказываю то же самое. И знаешь, что будет потом?

Джекоби попытался что-то сказать, но Скотти говорил, не повышая тона, и от этого его слова звучали ещё страшнее.

— Отец будет лично извиняться передо мной, а ты будешь мыть полы в этом баре вонючей тряпкой всю следующую неделю. Без выходных. Выбирай. У меня нет времени на твои детские игры.

Джекоби замер. Он видел, что Скотти не блефует. Он видел, как Мэтти и Ларс перестали бояться и смотрят на него с немым вызовом. Он видел непоколебимую стену в позе Джона. И он видел Коди, который, всё ещё бледный, уже не отводил от него пристального контроля. Унижение от мытья полов и гнева отца было куда реальнее и страшнее, чем гипотетическая драка с Джоном.

— Вы все ещё об этом пожалеете, — прошипел он уже почти шёпотом, но так, что слышали все. — Все.

Джон, видя его замешательство, не удержался и вставил своё, язвительное:

— Ага, как же... Наше новое шоу называется «Джекоби моет полы». Билеты уже раскупают. Будет аншлаг.

Это стало последней каплей. Джекоби плюнул на пол, прямо перед собой, и бросил на всех собравшихся взгляд, полный немой, но абсолютной ненависти.

— Ну что, рокеры? — Скотти обвёл их всех взглядом. — Прервались на самом интересном. Давайте, за работу. Я не для того свет зажигаю, чтобы вы тут дрались со всякими.

Джон повернулся к Коди и протянул ему тетрадь с текстом, которую тот выронил от волнения.

— Всё в порядке? — поинтересовался он.

Коди, всё ещё тяжело дыша, кивнул. И впервые за сегодняшний день на его губах дрогнуло нечто, отдалённо напоминающее улыбку. Он не победил Джекоби. Но он пережил его. И он не был один.

— Да, — прошептал он. — Давай... продолжим.

Джон ухмыльнулся, взял гитару и громко отсчитал такт:

— С места припева! Раз, два, три, четыре!

И музыка снова полилась, на этот раз ещё громче и увереннее, наполняя бар не просто звуком, а победой. Пусть и маленькой. Но самой важной.

'Cause tomorrow could be one day too late

One day too late

One day too late...