Глава 1: «Прелюдия в миноре»
Комната в общежитии была маленькой, до смешного тесной, словно каютка корабля, затерянного в сухопутном море студенческой жизни. Единственное окно, обрамленное пожелтевшими от времени шторами, упрямо смотрело не в небо, а на глухую, безразличную кирпичную стену соседнего корпуса. Солнце сюда заглядывало редко, украдкой, лишь чтобы отбросить на пол пару бледных, усталых лучей. Но Лину считал это плюсом — меньше отвлекало. Эта стена была его молчаливым союзником, щитом от пёстрого, галдящего мира, который так часто выбивал его из колеи. В этой добровольной изоляции было свое уединенное утешение.
Он сидел на краю просевшей кровати, пружины тихо вздыхали под его весом. В его руках, словно живое существо, покоилась гитара. Инструмент был старый, видавший виды. Лак на деке был иссечен сеткой мелких царапин — шрамы времени и тысяч прикосновений. Гриф, отполированный до бархатной гладкости пальцами его деда, идеально ложился в его ладонь, будто продолжая ее. Каждая вмятинка, каждый потертый лад хранили память о других мелодиях, о другой жизни. Но голос у гитары был ясный, глубокий, и для Лину он был единственным правдивым голосом, голосом самого сердца, которому он мог доверить все, что копилось внутри.
Пальцы, будто обладающие собственной памятью, сами нашли грустную, задумчивую последовательность аккордов. Они скользили по струнам легко, почти невесомо, боясь спугнуть хрупкое настроение. Мелодия лилась негромко, тихим, доверительным шепотом, но при этом она заполняла собой каждую пядь пространства комнаты, вытесняя пыльный воздух и ощущение одиночества. Она становилась атмосферой, звучащим озером его души.
Он играл о сегодняшнем дне.
Он играл о взгляде профессора по специальности— тяжелом, пронзительном, испепеляющем. Взгляде, который скользнул по его склонённой голове и задержался на дрогнувших пальцах. И в этом взгляде читалось не просто равнодушие, а снисходительная жалость к его застенчивости, к его неумению выставить свои чувства напоказ, как дешевый товар. Этот взгляд сжигал его изнутри еще несколько часов спустя.
Он играл о телефонном разговоре с матерью.О тех самых, заученных, как молитва, вопросах: «Как дела?», «Ты поел?», «Надень шапку». Но за этой привычной, теплой скорлупой скрывалась непроизнесенная, оттого еще более тяжелая фраза. Он слышал ее в каждой микроскопической паузе, в натянутой интонации: «Одумался бы, пока не поздно. Вернись к нормальной жизни, к настоящей профессии». Он играл о тяжести этих ожиданий, которые давили на его плечи невидимым, ледяным грузом. О долге, который так легко спутать с любовью.
Его взгляд упал на стол, заваленный грудой нотных листов, исписанных его собственным почерком, и учебников по сольфеджио. А посреди этого творческого хаоса, ровно и торжественно, лежал свежий, пахнущий типографской краской учебник — «Основы музыкальной формы». Он был новым, почти стерильным, и оттого кажется чужеродным в этой комнате, полной старых, одушевленных вещей. Но для Лину он был не просто книгой. Он был символом. Символом его выбора. Той битвы, которую он проиграл — битвы за одобрение, за понимание, за легкий путь, — но войну за собственное будущее, войну с самим собой, он все-таки выиграл. Наконец-то. Этот учебник был его знаменем, вооруженным на завоёванной высоте.
Он провел пальцами по струнам, извлекая тихий, разрешающийся аккорд. Звук замер, растворился в тишине, поставив точку в сегодняшних размышлениях. Было поздно. За окном давно стемнело, и кирпичная стена растворилась в ночи, став частью бесконечного черного пространства. Завтра — лекция по гармонии. Завтра он снова сядет в аудитории, и сердце его сожмется в комок, и он все еще будет бояться поднять руку, чтобы высказать свое, такое хрупкое и личное, мнение. Но сейчас, в тишине своей комнаты, под аккомпанемент старой дедовской гитары, он знал одно: он был на своем месте. И это знание было тихой, неслышной победой..