***
Встречи с Сэмом были как глоток свежего воздуха,
он позволил ей вновь ощутить давно забытые эмоции — влюблённость, интерес, интригу.
Когда был рядом Сэм, почему-то ей хотелось не переставая улыбаться.
Возможно, это и есть счастье — когда есть человек, который заставляет тебя улыбаться?
И только звонки от Леви возвращали её обратно в реальность.
— Что держит тебя, Ноа? Почему ты с ним? Ты его любишь?
— Я не знаю... Знаешь, Сэмми, я не могу разобраться в своих чувствах.
Я знаю, что рядом с тобой мне хорошо.
Но я не могу позволить себе любить.
Я не могу дать тебе окунуться в мою душу — она бездонна. Ты можешь утонуть и не выбраться. Это как болото.
И я не хочу давать тебе страдать.
— Почему же страдать, Ноа?
— Потому что она не идеальна.
В ней много острых углов.
Неудачные отношения дают о себе знать.
А я не хочу стать твоим разочарованием. Чьим угодно, но не твоим.
Сэм замолчал. Но не потому что не знал, что сказать — он просто дал её словам прозвучать до конца, прочувствовал их.
А потом, мягко, без нажима, но твёрдо ответил:
— Ноа... если твоя душа — болото, как ты говоришь, то, возможно, я тот идиот, который добровольно пойдёт по щиколотку, по колено, по горло... просто чтобы быть рядом.
Потому что ты — настоящая. Не глянцевая. Не «идеальная». А живая.
— И знаешь, я не ищу девушку без острых углов.
Я вообще не по мягким формам — я по тем, кто умеет чувствовать.
Даже если больно. Даже если не сразу понятно, куда всё приведёт.
— Я не хочу тебя «исправить», Ноа.
Я просто хочу быть рядом.
Не чтобы спасти — а чтобы идти вместе.
Даже если ты не готова любить... прямо сейчас.
Даже если сначала — просто дышать рядом.
Он чуть понизил голос, словно сказал это не ей, а в пространство, но так, чтобы она точно услышала:
— Ты не сможешь быть моим разочарованием, Ноа.
Потому что ты уже стала для меня чем-то таким, чего я и не искал — но без чего не хочется быть.
Ноа молчала.
Она впервые могла открыто говорить о душе, чувствах.
И она уже была готова к тому, что Сэм отступит, оттолкнёт.
Но не хотела этого.
А Сэм?
Он обнял её — вместе с её острыми углами, которые больно давили на рёбра.
Он всё ещё держал её в объятиях. Она не отстранялась, но и не расслаблялась до конца — будто ждала, что вот-вот всё закончится, как всегда. Сэм молчал, и Ноа уже начала думать, что он просто не знает, что сказать.
Но потом он заговорил. Тихо. Почти шепотом. Как будто боялся спугнуть момент:
— Я не прошу тебя стать другой, Ноа...
Не прошу быть проще, светлее или счастливее.
Я просто хочу, чтобы однажды ты почувствовала себя в безопасности рядом со мной.
Не сразу. Не сегодня.
Но когда-нибудь — чтобы ты проснулась и впервые не испугалась того, что тебя любят.
Он слегка склонил голову и, не дожидаясь ответа, добавил:
— Ты заслуживаешь этого, даже если сама в это не веришь.
И в этот момент Ноа не выдержала.
Слова прорвались глубже всех защит.
И впервые за долгое время она позволила себе расплакаться — не от боли, а от того, что её наконец... поняли. Не попытались спасти, не уговаривали быть "удобной", не бросили.
Просто — обняли. И остались.
И вот — броня. Та самая тяжёлая, потрёпанная, в дырах от пуль, которую Ноа так долго носила, — наконец пала.
Она стояла перед Сэмом беззащитная. Без маски, без стен, без привычной колючей отстранённости. Она обнажила душу — то, что не позволяла никому увидеть. Для всех она была сильной. Цельной. Несгибаемой. Она не имела права на слабость. А тем более — на то, чтобы кто-то стал её опорой.
Даже Леви, с которым их связывали долгие пять лет, не удостоился такой чести. Он не только не увидел, что под бронёй — он и был тем, кто стрелял в неё.
А Ноа... Она всегда обнимала тех, кто причинял боль.
И когда они говорили «прости», она лишь улыбалась и тихо отвечала:
«Ничего... я же бронированная».
Но сейчас — перед Сэмом — она уже не могла играть.
Слёзы стекали по её щекам. Она смотрела на него, и казалось, он слышал её мысли, прежде чем она их произносила.
— Я... хмык сильная...
хмык у меня есть бронежилет... хмык — выдохнула она с кривой, дрожащей улыбкой.
Сэм не усмехнулся, не пошутил. Он смотрел на неё серьёзно, мягко, будто видел перед собой не сломленную, а храбрую.
И ответил:
— И он весь в дырах, Ноа. Ты носишь его слишком давно. Он не спасает — он только тянет вниз... грузом того, что с тобой сделали.
Он подошёл ближе, коснулся её щеки кончиками пальцев, осторожно, как будто касался чего-то святого.
— Давай я буду вместо него. Я не буду бронёй — я буду тёплым пледом, руками, которые держат. Я не закрою от мира, но обниму, когда он станет слишком громким.
Он выдохнул и, чуть тише, добавил:
— Я буду целовать каждый твой шрам, Ноа. И с каждым — доказывать, что ты больше, чем всё, что с тобой когда-то сделали.
И она открыла дверь в свою душу.
А он — просто вошёл. Не стуча. Не прося разрешения. Будто всегда знал, где этот замок и как его отпереть.
Снаружи могло показаться, что они просто целуются.
Но для Ноа это был не просто поцелуй — это был поступок.
Она вложила в него всё: любовь, страх, боль, облегчение.
Впервые за долгое время она сдалась — не человеку, а чувствам. Себе. Ему.
И в этой тишине, среди спутанных простыней и утреннего света, броня лежала в углу. Оставленная.
Они лежали рядом, сплетая не только тела, но и души.
Она больше не держала дистанцию.
Она впустила.
А Сэм...
Он чувствовал это всем существом.
Поцелуй был мягким, но в нём было что-то такое, от чего внутри защемило.
Он не знал всех её историй, не понимал до конца глубины боли — но почувствовал, что сейчас она передала ему нечто большее, чем просто прикосновение.
Что-то хрупкое, как доверие. Как шаг навстречу.
Он провёл ладонью по её волосам, стараясь быть предельно бережным — как будто боялся спугнуть этот момент.
Сэм не сказал ни слова. Он просто остался. Остался — в ней, рядом с ней, для неё.
И с каждым её вдохом ему всё отчётливее казалось:
Возможно, Ноа не поняла...
Но именно в этот момент он стал частью её души.