Я - призма.
— А чего у тебя глаза... таки-ие?
Это первый вопрос, который мне задали при знакомстве в детском саду. Глаза у меня всегда были «такими», я каждый день видел их в зеркале, поэтому какими-то особенными их не считал. Глаза и глаза. Конечно, воспитательница пояснила, что невежливо так обращаться к новым друзьям, но я все равно хорошо запомнил и вопрос, и задавшего его ребёнка — пухлощёкого мальчишку с самыми дорогими машинками в группе. В тот же день я узнал от родителей, что ссориться с ним — «сыном директора» — мне нельзя, иначе я тут же окажусь на домашнем обучении и потеряю всех пятерых друзей, которых успел приобрести за день. Как умный и с ранних лет довольно неконфликтный малый, я выбрал позицию невмешательства, хотя и подозревал, что эти ненароком брошенные слова — только начало моего знакомства с взрослеющими сверстниками.
Наверное, купола, выстроенного роднёй и многочисленными нянечками, мои глаза действительно казались необычными. Я унаследовал все черты своего прадеда Ли Циньфэна: черные как смоль волосы, худощавое — особенно для человека, обожающего семейные застолья с долгожданными гостями и друзьями, – телосложение, карие южнокитайские глаза, придававшие моему лицу хитрое выражение, и наконец, говорящую фамилию, избранную дедом для своей новой русской семьи: Лисицын. Будто специально, чтобы надо мной посмеяться. Но я, конечно, знаю, почему он назвался именно так. Однако в детстве это не очень помогало не принимать во внимание косые — ха! — взгляды ребят.
У меня, как у любого другого читающего ребёнка, имелась огромная энциклопедия под названием «Большая иллюстрированная книга пословиц и поговорок», где рядом с забавной зарисовкой джентльмена в малиновом фраке и с моноклем в глазу было приведено толкование пословицы: «По одёжке встречают, а провожают по уму». Сперва я не примерял её на себя и запомнил только благодаря яркой картинке, но однажды, бездумно разглядывая иллюстрации, вновь наткнулся на заметку и внимательно в неё вчитался. В тот вечер я ещё раз спросил у родителей, какие у меня глаза, и получив в ответ: «Карие, яркие, светящиеся интеллектом», — отправился в коридор, к зеркалу на платяном шкафу. В очередной раз взглянув на себя, я оттянул нижнее веко, так что верхнее веко нависло на радужку, вгляделся в странную картину, затем потянул уголки глаз к вискам, так что карикатурное отражение в зеркале расплылось и задрожало... И запомнил эти два противоположных образа самого себя на всю оставшуюся жизнь.
***
— Что, опять слушаешь своих идолов, или как их там? — подруга обращается к моей соседке по парте.
— Это айдолы, тупица! Сто раз говорила, — соседка бьёт спросившую в плечо, вынимает розовую «капельку» из уха и останавливает музыку на смартфоне, украшенном наклейками с изображением очередных корейских мальчиков.
— Побойся Бога! Не сотвори... — закатив глаза и молитвенно сложив ладони, скандирует собеседница, за что получает от Насти ещё серию ударов ладонями по плечу.
— Да хвати-ит! — притворно хнычет она. — Это ты аниме смотришь с нарисованными парнями, а вот Сон Мин Хо — реальный и классный!!
— Ты скоро корейский будешь знать лучше, чем английский, — высовывает язык подружка. — А моих парней не тронь, они хотя бы в «Поющих мальчиках Фури-пуризу» петь умеют.
— Ах-х... Коля, скажи ей! — поворачивается ко мне Настя, надув губы и скрестив руки на груди.
А что я скажу? Они друг друга стоят. Я ни в том, ни в другом не разбираюсь, мой основной интерес — это учёба. Девчачьи разборки, ссорятся по пустякам двадцать пять раз на дню и мирятся тридцать два, позабыв, сколько раз поругались.
— Каждому своё, — миролюбиво развожу я руками.
— Ну настоящие же люди гораздо круче её картинок!
— Спорим, он Сон У от Такэси Дзюбэя не отличит, — хмыкает подруга.
— Но он же... А, ладно, — быстро сдаётся Настя.
Я легко их отличу... Фонетически имена совершенно разные. Но вообще-то, да, я никогда не был силён в распознавании лиц. К тому же я не фанат японского и корейского кинематографа, мне нравятся западные боевики и советская классика.
— My love, my lost baby girl,
I want to drown in you whole
(Моя потерянная детка,
И утонуть хочу в тебе я), — поёт себе под нос Настя, и девушки хором затягивают припев песни, звучащей из каждого утюга.
Услышав звонок, они с весёлым визгом разбегаются до следующей перемены.
***
Я положил любимую ручку и учебники с тетрадями в рюкзак.
— Пойдём вместе до метро? — Настя встала передо мной. Она всегда предлагала это, а я не отказывался. Всё равно, с ней или одному, идти недалеко, к тому же она создаёт непередаваемое музыкальное сопровождение, состоящее из потока вопросов и новых школьных сплетен.
— Давай, — пожал плечами я и закинул рюкзак на спину.
— Супер! Я хоть и сидела с тобой весь день, а так соскучилась! — засмеялась она.
— Интересно, почему?
— Ну-у, не знаю, в школе одна учёба. Так хоть поговорить можно.
Я лично хотел только побыстрее добраться домой, начать писать, потому что ко мне пришла одна интересная идея.
— А чем же ты занималась весь обеденный перерыв?
— Эй, это другое! — она ткнула меня в плечо и засмеялась.
Мы шли в сторону метро. Моя спутница прижалась ко мне, чтобы не оказаться во встречном потоке людей.
— У тебя же скоро день рождения? — спросила Настя. Это был вопрос исключительно ради вопроса, ведь список дней рождения всегда висел у нас на стене классной комнаты.
— Да.
— Что... Что ты хочешь в подарок?
Я очень, очень хотел «Гамлета» с комментариями Лозинского. Большое упущение для моей личной библиотеки — не иметь такого издания в печатной версии. Но лучше озадачить этим родителей. Ей же я ответил:
— У меня всё есть.
— Поня-ятно... А вот я бы так хотела билет на концерт, — она мечтательно произнесла название любимого бойз-бенда этого сезона. А потом с интересом спросила: — А над чем ты сейчас работаешь?
— Перевожу стихотворение Александра Гамильтона.
— Кого? ... А, того, из мюзикла! — быстро вспомнила Настя. — А он писал стихи?
— Да. В книге, вдохновившей автора на создание либретто, приводится пара его сочинений.
— Ого-о, — протянула она. — Процитируешь?
Я замялся.
— Оно любовное... И несколько фривольное...
— Так ещё лучше! Дава-ай, — начала канючить Настя.
— Да я и не помню оригинал... О, уже дошли! Скоро поезд... Увидимся!
Не обернувшись на её короткое «пока...», я сбежал на другую платформу.
***
Тот детский сад, куда меня определили родители, был необычным, поэтому они так просили меня держаться за место в нём. Кроме прочего, ученикам там преподавались азы английского — что стало определяющим фактором в моём дальнейшем развитии. Окончив его, я поступил в школу с углублённым изучением языка и со временем сам приобрёл необычное хобби: перевод стихотворений. Для этого постоянно требуется пополнять словарный запас как на родном, так и на иностранном языке, изучать новые (и старые) языковые конструкции, интересоваться общей историей и биографиями поэтов... Скучно никогда не бывает.
Сегодняшний день мне принёс короткое стихотворение Александра Гамильтона, опубликованное им в газете «The Royal Danish American Gazette». Я бы тоже хотел публиковать свои переводы в журналах, но пока ограничиваюсь тонкими дешёвыми тетрадками, где не жаль исписать заметками поля, а иногда страницей в соцсетях — для демонстрации лучших своих работ (наивно уверяя себя в том, что «собираю портфолио»)...
Смотрю на оригинальный текст:
«Celia's an artful little...»
— Кто-кто? — с удивлением переспрашиваю я А. Г. Видимо, это слово претерпело грандиозные изменения смысла, раз его раньше публиковали в американской прессе.
«Be fond, she'll kiss, et cetera — but
She must have all her will...»
Так,
«Люби, она поцелует тебя и т. д., но!
Все ей должно быть подчинено».
Ого, уже рифма! Но она совершенно не та, что в оригинальном стихотворении, поэтому оставляем как черновой вариант.
«For, do but rub her 'gainst the grain
Behold a storm, blow winds and rain,
Go bid the waves be still».
Странный оборот, поискал «for do», но нашел только программистские статьи. Не подходит. Почитал про употребление «for» в предложении. Подошло «указывает на что-то желаемое или ожидаемое», он же просит в этой фразе:
«Давай, делай, что хочешь, но погладь её против зерна...»
Я тихонько посмеялся. Поискал оборот «rub against the grain», смысл его: «делать по-своему». Получилось примерно так:
«Вперёд, делай, что хочешь, но сделай не по её воле:
Зри шторм, бушующий ветер и дождь,
Давай, проси волны замереть».
Интересно. Какая своевольная...
«So, stroking puss's velvet paws
How well the jade conceals her claws
And purs; but if at last».
«Jade», это же какой-то драгоценный камень? ...Да, нефрит! Ничего себе. Получается...
«Так, поглаживаешь бархатные лапки кошечки,
Как хорошо нефрит скрывает её коготки!
Она мурчит; но если в последний момент...»
Следующее предложение начинается с «if at last».
«You hap to squeeze her somewhat hard,
She spits — her back up — prenez garde;
Good faith she has you fast».
«Hap»... Похоже на «happened». Уточнил — и оказался прав: это устаревшее «происходить». «Prenez garde»? Это что за французский? Очень интересно... «Будьте осторожны» — действительно по-французски. А «good faith» означает, наверное, «молись о том, чтобы...». Поискал. Пока всё только о юрисдикции... Ура, на Академике толкование «видит Бог, клянусь честью»! Да! В точку! Да-а, как я крут!
«...Ты сожмёшь её посильнее —
Она шипит — выгнув спину — бойся!
Клянусь, она прикончит тебя быстро».
Всё понятно — стихотворение о своенравной кошечке Селии, требуемая рифма — AABAAB.
Первая строка пришла сама собой:
«Селия — киска без стыда».
Рифма? «Всегда»!
«Любя, целуйтесь — но всегда
Исполни ты капризы».
По смыслу — в точку.
«Раз против шерсти проведи...»
Про кошечку же пишем? У А. Г. «against the grain», похоже на «против шерсти». А там и моё «зри»! Конечно, глагольная рифма, но пока и так сойдёт...
«Ветра, дожди и бури зри,
И встать волны проси ты.
И, так, ласкаешь лапки ей,
Нефрит таит блеск их когтей,
Мурлычет — но лишь
Ты сдавишь лапку посильней...»
Ура, двойная рифма!!
«То, выгнувшись, шипит — скорей
Беги, молись!..»
«Её дичь!» — созвучно с «лишь» и показывает, что она тебя неминуемо настигнет: ты не просто «жертва», ты уже почти на столе, освежёван и приготовлен.
Что получилось в итоге?
«Селия — киска без стыда.
Любя, целуйтесь — но всегда
Исполни ты капризы;
Раз против шерсти проведи,
Ветра, дожди и бури зри —
И волны встать проси ты.
И, так, ласкаешь лапки ей,
Нефрит таит блеск их когтей,
Мурлычет — но лишь
Ты сдавишь лапку посильней,
То, выгнувшись, шипит — скорей
Беги, молись! её дичь».
Боже, как я хорош. Я себя обожаю. Ох, господин Гамильтон, заставили вы меня попотеть! Старый... древний... Ну, тогда ему было чуть меньше, чем мне... Молодой развратник. Хорошо, что я не процитировал его Насте...
Но даже полное удовлетворение от проделанной работы не отвлекло меня от мыслей, сопровождающих каждый мой перевод.
***
Прозвенел звонок на большую перемену, и я начал разбрасывать по партам конфеты.
— С днём рождения, Ли!
— С днюхой!
— Поздравляю! — то и дело слышалось от одноклассников. Некоторые меня даже обняли. Как приятно иметь хорошие отношения в классе, пусть половину из них я до сих пор считаю новенькими. Вероятно, с некоторыми нам ещё учиться в одном университете.
Вернулся к своей парте, радуясь ещё больше, чем в начале дня, сел возле притихшей Насти, которая рылась в портфеле и гремела разноцветными значками с надписями Saranghae и I LOVE SONG MIN-HO.
Погрузившись в свои мысли, я чуть не подскочил, когда она легонько постучала по плечу.
— А?
— Коля... — соседка держала в руках длинный тонкий короб, перевязанный синей ленточкой с кончиками-завитушками. — С днём рождения... — она неловко прокашлялась и протянула подарок мне.
— Я не могу... Не могу это принять, — сразу сказал я.
— Ну открой, тебе понравится! — ответила она с улыбкой, заглядывая мне в глаза. — Давай-давай... — она взяла мою ладонь и положила коробочку в неё.
Мне не нравилась сама идея получения подарка от Насти, вне зависимости от того, понравится он мне или нет. С лихвой хватит того, что подарят родители... Но под таким напором сдался даже я.
«Надеюсь, там не часы,» — думал, пока развязывал синий бантик. Справившись с ленточкой, потянул крышку... На тёмном бархате лежала лаковая чёрная перьевая ручка, украшенная тремя золотыми кольцами и оснащённая золотым же пером.
— Ты ведь не расстаёшься со своей ручкой, вот я и подумала...
— Прости, я не могу это принять, — прервал я её, пока было не поздно отказаться. — Такой дорогой подарок, а я ещё школьник, — закрыл коробочку и вернул ей в руки.
— Но!..
— Мне очень приятно, — соврал я. — Но подумай, не ставь меня в неловкое положение, пожалуйста.
— Прости... — Настя растерянно посмотрела на ручку и начала убирать её в рюкзак. — Я не знала, что ты будешь против...
Она быстро отвернулась и склонилась к сумке, от былой настойчивости не осталось и следа.
Я молчал. А что ещё сказать? Ручка действительно казалась недешёвой, всё это золото — как-то слишком для меня. А моя ручка, которой я пользовался всё время...
Подперев щёку правой рукой, отгородившись от Насти, я ушёл в свои мысли. «Пеликан» достался мне от отца, тому — от , а первым его владельцем был ещё Фёдор Лисицын, мой прадед. Когда я перешел в среднюю школу, не избавился от перьевой ручки, которыми нас заставляли писать в младших классах, а получил харьковского «Пеликана» как свой первый подарок «для взрослого мужчины», именно так сказал мне тогда улыбающийся папа. Поэтому я дорожил ею не только как семейной ценностью, но и как личным сокровищем. Этой ручкой прадед писал письма для своей Катеньки, моей прабабушки, где называл её своим домом и ласковым прозвищем — 李喜亲啊, какой-то милой глупостью на китайском, созвучной с «Лисицына». Он был большого ума человек.
То, что этой ручкой была написана часть истории моей страны, что она выводила родные сердцу китайского деда символы, давало мне чувство единения с моей современной Родиной, той, где я не был ни Лисицыным, ни Ли, а просто русским мальчишкой, таким же, как все прочие — татары, чеченцы, башкиры, калмыки, мокша и эрзя, и многие, многие другие ребята нашей несокрушимой и необъятной...
После уроков Настя быстро собралась и, даже не попрощавшись, ушла первой.
***
Вечером родители устроили настоящий праздник со словами «восемнадцатилетие нужно отметить как следует!». Наготовили целый стол еды и, конечно, подарили мне то самое издание, которое я у них просил; мы все светились от счастья, мама даже немного всплакнула, а мы с папой мило её успокаивали и поили манговым соком, а потом вместе смотрели новый боевик, и я зачитывал им вслух понравившиеся мне цитаты из книги.
В отличие от меня, мои родители не владеют английским. Мой дедушка ещё знал китайский (которому его обучал отец, мой прадед), но постепенно в семье Лисицыных забыли этот язык, полностью укоренившись среди русских рабочих шумного Ленинграда. У отца с матерью в молодости было достаточно проблем, чтобы совершенно забыть то, чему их учили в школе на «втором иностранном», но они хорошо понимали, что курс времени моего детства был направлен на Запад, и поэтому выбрали мне занятие, к которому, по их словам, у меня «нашёлся неожиданный талант». Язык давался мне легко, учить его было даже интереснее, чем решать примеры; в садик приходили настоящие носители языка из Англии, Шотландии и Америки и разговаривали с нами, совсем ещё малышнёй, о невероятных заморских странах и тамошней детворе. Однако я не мечтал уехать, как многие, наслушавшиеся интересных историй, мне повезло больше: я всегда знал, что именно здесь — мои друзья, именно здесь — моя самая любимая и любящая семья, и я — полноправный гражданин своей страны, а второй или другой мне не надо. Эту страну Фёдор Лисицын выбрал для своей Катеньки и потомков сам, не усомнившись в своей любви к моей прабабушке, эту страну делали лучше мои родители — они не уехали в Китай, к корням деда, не бросили родину в самые тяжёлые времена, а были вместе друг с другом — и со своим Отечеством... И я родился в этой стране, в ней я живу, люблю — и неважно, что порой бывает тяжело: я знаю, что здесь будет для меня место, кем бы я ни стал. Мои родители всегда учили меня любить и уважать Родину, каждый Новый год они показывали мне куранты на Спасской башне и красные звёзды Кремля, весной мы праздновали Первомай и смотрели Парад Победы, а по вечерам отец вспоминал истории из жизни деда, рассказывал про наших великих военных, учёных, живописцев и тех, кто прославлял страну за её пределами, на чужой земле... В том числе и в когда-то родном и близком нашей семье Лисицыных Китае. Поэтому, несмотря на то, что где-то есть ещё одна страна, достойная называться Отечеством — Поднебесная, кровная Родина одного русского инженера, моё сердце всегда будет здесь, на каком бы языке я ни писал и ни говорил.
Тем более русский — мой родной, он всегда сопровождал меня, и я искренне считаю его таким же красивым, как и английский. Моё увлечение переводами стихов — естественный синтез того, что мне так нравится, не нужно отказываться от одного любимого занятия в ущерб другому, чтобы чувствовать себя счастливым — разве это маленький повод для радости?
Со времён детского сада, глядя в зеркало, я часто думаю о дедушке, ведь мне всегда говорили, как я похож на старика Ли. «По одёжке встречают»... Считал ли он своей настоящей родиной Китай? Был ли несчастен здесь? Но, глядя на фото тех лет, где Лисицын сидит со своей женой, которую он называл «своим домом», и широко улыбается в объектив, я иногда думаю, что любовь — это и есть Родина: любовь к своей крови, земле или тому, кто наполняет твоё сердце этими чувствами. Я люблю своё дело, семью и страну — поэтому я по-настоящему дома.
***
К концу учебного дня я пошарил в рюкзаке и нашёл несколько валентинок.
Одна была подписана: «Был бы ты 2D, я бы любила тебя в два раза больше... Если бы имела два сердца. Лю тебя, Ли». Сразу было понятно, от кого это. Ей, как и всем девушкам класса, я на всякий случай положил ответную открытку. Пусть порадуются, мне не сложно.
На другой красовалась надпись: «брат, ты мне брат, а я тебе брат... brothers before lovers!! \m/» С этой я хорошенько посмеялся, спасибо, братец. Пусть я более консервативных взглядов и парням открытки не дарил никогда, получать такую каждый школьный год всё равно приятно.
Третья была печатная, с короткой подписью «В. К.»
А последняя, на которую я взглянул, оказалась сложенным в сердечко розовым листом для оригами, на котором знакомым почерком было выведено «Will you be mine Valentine?». Я отметил использование «mine»... Смелый ход. Но я всё равно не планировал отвечать Насте.
Она сидела рядом и перебирала свои открытки. Над одной она посмеялась и закричала уходящей подруге: «Любимка! Спишемся вечером!»
Взглянув на мою невзрачную картонку, она вздохнула. Наверное, потому, что я каждый год дарю всем одноклассницам одинакового дизайна безликие валентинки из книжного у дома, разве что подписываюсь красивым почерком.
— У тебя много? — повернулась она ко мне.
— Да нет, как обычно. А у тебя? — спросил я в ответ.
— Тоже... Спасибо за валентинку, — улыбнулась Настя.
Я промолчал, не горя желанием разговаривать на эту тему. Положил карточки обратно в рюкзак и встал, намереваясь пойти на станцию.
— Можно с тобой пройтись? — подскочила она.
— Ну... Давай, — с неохотой отозвался я, и мы вышли на улицу.
Неловкое молчание она прервала вопросом:
— А ты до сих пор даришь валентинки всем девочкам?
— Ну да. «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный», — хмыкнув, я процитировал ей Стругацких.
— Ну да-а... В твоём стиле, — насупилась она. — Но в этот день подарки дарят только тем, кого любят.
— Ты же знаешь, я придерживаюсь иного мнения. К тому же не считаю этот праздник каким-то особенным, если честно, — признался я.
— Пра-авда? — протянула Настя.
Молчание воцарилось снова и не прервалось до тех пор, пока мы не дошли до станции.
— Ну давай, увидимся завтра, — поспешил я проститься с ней у метро.
— Давай... — ответила мне в спину Настя.
Придя домой, я отчитался родителям о сегодняшнем улове, показав им валентинку от одноклассника, чем вызвал их одобрительный смех, и ушёл в комнату посмотреть ленту новостей.
На последней записи со стихотворением Гамильтона красовалась пара одобрительных реакций от бывших одноклассников. Они отмечали неожиданную фривольность отца-основателя, слали нам с ним хитрые подмигивания и красные разбитые сердечки – даже будучи разбитыми, они грели мне душу так же, как ежегодная шутливая открытка от давнего друга.
***
Сегодня я обратился к более глубокому и личному для Александра Гамильтона стихотворению, «For the sweet babe, my doting heart...», посвящённому маленькой дочери его друга Будино, ушедшей во младенчестве.
«For the sweet babe, my doting heart
Did all a mother's fondness feel;
Careful to act each tender part
And guard from every threatening ill».
Он хотел сказать...
«Для милого дитя, моё любящее сердце
Чувствовало ту же привязанность, что родная мать;
С заботой проявляя всю нежность
И защищая от любой угрожающей невзгоды».
Для молодого солдата суровой Американской революции он был очень нежным и любящим, раз сравнил собственные чувства с любовью матери к своему ребенку.
«But what alas! availed my care?
The unrelenting hand of death,
Regardless of a parent's prayer
Has stopped my lovely infant's breath».
«Но увы! помогла ли моя опека?
Неумолимая рука смерти,
Невзирая на мольбы родителя,
Остановила дыхание моего прелестного младенца».
«Thou'st gone, forever gone — yet where,
Ah! pleasing thought, to endless bliss.
Then, why indulge the rising tear?
Canst thou, fond heart, lament for this?»
«Ты ушла, навсегда ушла — и всё же, куда,
О! К бесконечному блаженству, отрадна мысль.
Тогда зачем потворствовать подступающим слезам?
Могло ли ты, любящее сердце, это оплакивать?»
На «canst» я замялся. Поискал в Интернете: архаичная форма «can», этот глагол в русском вроде бы не очень изменился, оставил «могло».
«Let reason silence nature's strife,
And weep Maria's fate no more;
She's safe from all the storms of life,
And wafted to a peaceful shore».
«Пусть разум утихомирит спор природы,
Не оплакивай больше судьбу Марии;
Она в сохранности от всех бурь жизни,
И унеслась к мирным берегам».
Поискал глагол «wafted» и нашёл его использование очень необычным: получалось, что А. Г. сравнивал душу Марии с морским бризом, лёгким и нежным, поэтому я выбрал для русского варианта проходящее по смыслу слово.
Первую строфу перевел так:
«Сердце, что так любило кроху,
Болело, как у матери родной,
Укрыв родную от любой невзгоды,
В заботе всякий утеряв покой».
Хоть я немного изменил напевность стихотворения и смысловой ритм данной строфы, результат мне понравился.
«Увы! Но прахом шли мои старания,
И смерть рукой неумолимой
Остановила краткий миг её дыхания
Против молитв, что ангела просили.
И ты ушла, ушла от нас навеки,
О! К неге небесной, как отрадна мысль.
Тогда зачем слезе сдаваться, жгущей веки?
Ах, сердце, можешь ли стенать об этом ты?»
Я почувствовал, как мое собственное сердце уколола горькая тоска по крошечной малышке, которую я никогда не знал...
«Холодный разум, спор природы разреши
И больше не оплакивай Марию;
В сохранности блеск маленькой души,
Ведь к гавани небесной та прибилась».
Я просмотрел на листок.
На нём было написано полное стихотворение, словно выточенное из наших кровоточащих душ:
«Сердце, что так любило кроху,
Болело, как у матери родной,
Укрыв родную от любой невзгоды,
В заботе всякий утеряв покой.
Увы! Но прахом шли мои старания,
И смерть рукой неумолимой
Остановила краткий миг её дыхания
Против молитв, что ангела просили.
И ты ушла, ушла от нас навеки,
О! К неге небесной, как отрадна мысль.
Тогда зачем слезе сдаваться, жгущей веки?
Ах, сердце, можешь ли стенать об этом ты?
Холодный разум, спор природы разреши
И больше не оплакивай Марию;
В сохранности блеск маленькой души,
Ведь к гавани небесной та прибилась».
Каждый раз, работая над подобными сочинениями, в итоге я приходил к одной мысли: что сам, без авторского текста, не способен написать ни строчки. Не хватает то ли воображения, то ли начитанности — проще говоря, у меня нет никакого таланта к стихосложению. Я могу лишь пропустить сквозь себя чужое произведение и создать для него эквивалент на родном языке — это мне под силу. Но когда я сажусь за стол и смотрю на серые листы своих тетрадей... В голове пусто. Как будто мне не о чем задуматься, нечего сказать миру! А ведь взять хотя бы мою семью: у неё такая необычная история, уверен, многим было бы интересно узнать. К тому же я проживаю собственную жизнь, наполненную всевозможными событиями!..
Но я снова и снова ищу неизвестных поэтов на просторах Сети и пишу их истории, описываю их чувства, передаю их краски мира... А не свои.
***
— Ура-а-а! — закричали все. Наконец-то долгожданный выпускной! Учиться было довольно весело. Конечно, не обошлось без проблем, но теперь нас ждёт что-то совсем иное.
Девочки резвились на танцполе арендованного зала, а мы с оставшимися парнями занимали стол у окна, где вспоминали разные истории. Я подхватил креветку — вкусно! — и заулыбался шуткам друзей. Кто-то взял микрофон и попросил диджея включить «Батарейку». Эту песню нужно петь в лагере под гитару, а не на выпускном, ну и ладно, всё равно душевно...
Вечер прошёл замечательно, я просто наслаждался развлечениями и временем с одноклассниками, ведь вместе такой весёлой толпой мы собирались в последний раз, поэтому я немного расчувствовался и даже не заметил, как ко мне подошла Настя.
— Коля, можно я тебя украду на пару минут? — она улыбнулась парням.
— Конечно, Насть, — ответил я и поднялся. Она уже была в лёгком пальто, по-видимому, собиралась уходить.
— Выйдем на крыльцо, Коля? — спросила она. Я же просто кивнул и пошёл с ней к выходу.
Крыльцо освещал тёплый свет, льющийся из больших окон ресторана. Мы остановились напротив одного из них — Настя была в бордовом струящемся платье, которое ей вкупе с высокой причёской вполне шло, на плечах – белое тонкое пальто. Она молчала, смотря на дорогу.
— Ты что-то хотела? — спросил я её наконец.
— А, да, — встрепенулась она, повернувшись ко мне. — Ты выбрал университет, куда будешь поступать?
— А ты? — Естественно, я давно сделал выбор. Но говорить ей не хотел, чтобы в итоге не случилось неприятной для меня встречи на новом месте учебы.
Она назвала вуз, и я мысленно выдохнул. Отлично, мы будем учиться (если поступим) в разных местах, меня это устраивает.
— Слушай, Коля, — произнесла она. — Мне нужно кое-что тебе сказать...
Эта фраза, сказанная ею, мне ой как не понравилась. Решил действовать на опережение и выбить её из колеи, чтобы она не думала выкинуть что-нибудь странное:
— Надеюсь, не в любви признаваться будешь? — выдавил смешок. — Смотри, я люблю только свои хобби.
— Вообще-то, да. Я люблю тебя! — выпалила Настя. — Давно, и... вот... Ты...
Я быстро собрался.
— Прости, я не могу принять твои чувства. Я вижу в тебе только одноклассницу. Мы друг другу не подходим.
— Но... — её голос задрожал. — Я тебе призналась...
Я был искренне уверен, что не давал ей абсолютно никаких поводов для развития подобных чувств. Можно сказать, даже старался, чтобы до такого не дошло, но, видимо, некоторые девушки любят только плод своих фантазий, а не реальных парней.
— Так бывает.
— Ах, «так бывает»? — Настя резко изменилась в лице. — Для тебя мои чувства — просто «бывает»?
— Насть, пойми...
— С таким отношением к девушкам, — завелась она, — ты всегда будешь один!..
Тут я осёкся. Такой реакции я не ожидал...
— Прощай... Ли, — выплюнула ядовито. — Не хочу видеть твоё лицо больше никогда в жизни. — Она развернулась и, цокая каблуками, оставила меня в тягостном молчании.
Сейчас я солгал. Я мог принять её чувства — она была миловидной, умной и даже вроде как интересовалась мной, — просто не хотел. Надо быть совсем слепым и тупым, чтобы не соотнести её любовь к корейским мальчикам, вспыхнувшую пару лет назад, и стремительное потепление наших отношений (на исходе одиннадцати лет учёбы в одном классе). Вот мой братец и бессменный сосед по парте с третьего класса меняется с ней местами, вот её неожиданные и неуместные комментарии по поводу моей внешности, вот мы при каждой представившейся возможности уже ходим вместе до метро, и она постоянно липнет к моей руке... Я знал, она не желала мне зла, а просто потерялась в своих подростковых мечтах, поэтому старался не быть резким, по-видимому, себе же на беду.
И всё-таки я раздумывал над её словами. К девушкам вокруг я испытывал «like», даже «lust» — «любострастие»... Но не «love» — «любовь»... Неужели зря все эти слова начинаются с одной буквы?.. Во всяком случае, сейчас у меня совершенно другие приоритеты – и всё же в моей жизни есть любовь. И пока это так, пусть я не самый идеальный человек, я верю в то, что на свете найдётся кто-то, кто наполнит иной любовью моё сердце... И я не стану разменивать собственные драгоценные чувства на тех, кто за необычной яркой обложкой не способен разглядеть сути белых страниц.
***
Наступил день вступительного экзамена по английскому. Я быстро собрался и поехал на нужную станцию.
Дойдя до назначенного места, я мимоходом оценил архитектуру корпусов своего (надеюсь...) будущего университета, не заостряя на этом внимания, потому что все мои мысли вертелись вокруг предстоящего экзамена. Показав паспорт и отметившись на посту охранника, я пошёл к своему кабинету, следуя указаниям студентов-волонтеров, стоявших у лестницы. Руки немного вспотели, но я быстрым движением вытер их о джинсы, расхрабрился, хлопнул себя пару раз по щекам, глубоко вдохнул и вошёл в аудиторию.
Там уже сидели другие поступающие, которые резко обернулись на скрип двери и так же быстро отвернулись от меня (один парень пришёл в кастомно раскрашенной кислотной футболке, я сразу заметил его на первом ряду). Я прошёл к молодому преподавателю за столом, он указал на моё место, я сел и постарался расслабиться, положившись на своё чувство языка.
Окончательно пришёл в себя я уже у выхода из университета. В качестве письменного задания мне достался перевод технической статьи из какого-то известного журнала (конечно, без словаря), дополнение фразами довольно сложного диалога о политике и сочинение на тему «Human shape and content: gray moral in classic literature». А устное задание предполагало разговор с учителем (им оказался приятный молодой человек с британским произношением) на различные темы, которые я уже не вспомню. По дороге домой я думал о том, что на самом деле хорошо провёл время, даже несмотря на первоначальное волнение. Результаты проверки обещали объявить через две недели после прошедшего экзамена.
Дома меня встретили родители, беспокоившиеся куда больше, чем я. Их пришлось успокаивать и заверять в моих знаниях, как будто они сами постоянно не нахваливали мои переводы. Крепко обняв отца и сказав какую-то ободряющую чепуху маме, я ушёл отдохнуть в свою комнату, где меня ждало стихотворение «A character» полюбившегося мне за последний год Александра Гамильтона.
Сначала пришлось переписать в тетрадку из газеты:
«
To sweeten life, and gild the social hour,
A sprightly wit, a judgment well refined,
And better still, an honest generous mind.
With all those means to gain, scarce owns a friend,
Those very means defeat their proper end.
Wit not well governed rankles into vice:
He to his jest his friend will sacrifice! »
Стало понятно, что этот Евгенио... Юджинио... одинок в своих выдумках. Подумав, я выбрал имя Юджинио, потому что «Юджиньё» звучит приятнее, чем «Евгеньё» (тут я посмеялся).
Получилось так:
«Юджинио наделён всеми способностями угождать,
Чтобы подсластить жизнь и украсить время общения,
Острым умом, хорошо отточенными суждениями,
А что даже лучше — честным, великодушным...»
Над «mind» я задумался и в итоге выбрал для перевода «склад ума».
«...складом ума.
При всех этих средствах для приобретения их, у него едва ли найдется друг ,
Сами эти средства противоречат своей истинной цели.
Плохо управляемый ум претворяется в порок:
Он ради своей шутки пожертвует другом!»
«Rankles» оказалось интересным словечком, и мне пришлось поискать значение в Сети. Глагол, который передаёт чувство горечи, нагноения злобы. Выбрал «претворяется»: так обычно и делают все злобные умыслы.
Рифма у стихотворения лёгкая – AABB.
Я начал:
«Юджинио наделён угодной силой,
Чтоб час общения, да и всю жизнь чтоб сделать милой...»
Вроде неплохо, уже весело.
«Разум остёр, как и суждения точны,
А склад ума честен, его широка мысль.
Но все те средства, чтобы подружиться,
Прахом идут, и не к тому концу стремится
Тот разум, что не управляем головой:
Во грех скатится, как твой друг за выдумкой!»
Вдохновленный разговорами на экзамене, я быстро закончил перевод и откинулся на спинку стула. А. Г. сам был тем ещё выдумщиком... Теперь осталось только ждать.
***
Целый день я провёл в некотором мандраже, ведь сегодня должны были прийти результаты вступительного экзамена, и вот мы, собравшись у экрана всей семьёй, скачивали таблицу с именами и полученными баллами.
Я открыл её и сразу промотал в середину. Крутил-крутил колёсико вниз, но не находил свою фамилию. Не может же быть, что я так плохо выступил...
— Забей в поиске! В поиск! – закричал папа.
Я щёлкнул на иконку лупы, и ползунок резко начал двигаться вверх, пока не появилось выделенное цветом поле... Под номером один?!
— А-а-а, ха-ха-ха!! — весело засмеялась мама и обняла меня. — Ты же наш золотой мальчик!!
— Сынок, я в тебя верил! — хлопнул по плечу папа. — Ты лучший, молодец! Горжусь тобой!
Я — и первый? Неужели... Я действительно могу быть так хорош? Может, я и правда... Талантлив?..
— Спасибо, мама, папа! Без вашей поддержки всего этого не было бы...
«Дедушка... Ты бы тоже гордился своим внуком?»
Ночью я уснул, убаюканный мыслями о своём будущем.
***
В первый учебный день я шёл от метро налегке и словно навеселе. Я — молодой мужчина, не иначе как идущий к своей цели... Буквально. Мне понравилась эта мысль, и я шёл вприпрыжку вдоль дороги.
Прошёл так через пост охранника, по лестнице и коридору в аудиторию, где вскоре должна была начаться первая пара. От радости я не наблюдал часов, и в кабинете было мало народу: парень с экзамена в яркой футболке всё так же сидел на первом ряду. К нему я побоялся приближаться, а вот к неприметной девушке в глубине зала подошёл без опаски. Я сегодня — самый классный и хочу завести друзей, чтобы вместе быть самыми классными!
Достал «Пеликана» и одну из своих любимых тетрадей, ведь вот-вот простое хобби станет делом всей жизни.
Девушка потерянно глядела куда-то на мою часть парты. Точно, мы же больше не в школе, и она не знает, что я пишу перьевой ручкой... Мы больше не в школе, где я сам был потерян в чужих мирах, нет! Теперь мы — взрослые люди, но я — это всё ещё я, и, значит, я — призма, что поддерживает и показывает все цвета одинокого белого луча.
— Привет! Что, заинтересовала перьевая ручка? Это подарок, вот и пользуюсь, — я повертел её в руках и смущённо потёр затылок. — Я — Коля. Коля Лисицын... Можешь называть меня просто Ли.
Она взглянула мне в глаза... И ясно улыбнулась, как будто что-то поняла.
— Привет, Коля. Я Соня — и раньше я изучала математику.
— Ух ты! Соня, правда? Ничего себе. Ты молодец. А я — будущий лучший специалист по переводу английской поэзии в нашей огромной стране!
Только сейчас сообразила, что купол вряд ли может быть и золотым, и стеклянным одновременно. Предлагаю немного изменить эту фразу.
И еще одна важная деталь, которая ранее не бросалась в глаза. Ручку Пеликан Коля получил от отца, а тот – деда (т.е. от своего отца), так? А первым владельцем ручки был прадед Федор Лисицын.
Выходит, что у Федора Лисицына был сын, он же дед Коли. Все логично, тем более фамилия наследуется по мужской линии (женщины часто берут фамилию мужа, а дети в большинстве случаев носят фамилию отца).
А потом, парой абзацев ниже написано:
«Моя бабушка ещё знала китайский (которому её обучал отец, мой прадед».
Надо определиться: все-таки сын или дочь Федора Лисицына является предком Коли. Логично, чтобы это был все-таки сын. Тогда бабушку, которая еще знала китайский, меняем на дедушку. Это предложение в тексте я выделю желтым.
С другой стороны, Федор Лисицын мог подарить ручку мужу дочери. Но тогда остается вопрос с фамилией – по идее, потомки дочери не должны были носить фамилию Лисицына.
Не смогла найти в сети это стихотворение, поэтому сверить текст не удалось
Это стихотворение не было упомянуто в книге Рона Черноу, но я нашла его в одной статье-разборе стихотворений пера А.Г. Всё указывает на то, что это действительно его сочинение. Переписано точь-в-точь, только заменены некоторые символы. Прикладываю ссылку: https://blogs.loc.gov/catbird/2017/09/a-look-at-alexander-hamiltons-saucy-religious-sentimental-poetry/
Спасибо за ссылку! В оригинале в последней строчке «his friend», исправила.