Двадцать семь ступенек 1 часть
Плесневело-жёлтый дом напоминал великанский сыр с дырчатой аркой и съеденными крысами туфель ступеньками; вызывал чихание, отсылая мысль куда-то: к раскопкам гробниц, булгаковской чертовщине; бередил неокрепшее сознание дуновением чего-то ушедшего, к чему отчего-то хотелось иметь хоть какое-то отношение....
Нат. Руд, то есть, Наталья Рудольфовна, оказалась пенсионеркой — дюймовочкой: с чуть тронутым старческим румянцем, личиком, в драповом в рубчик, пальто, в допотопных не снашиваемых ботах на крепах-застёжках. Её суставы и сухожилия работали, как жернова грозящей осыпаться мельницы, перемалывая последние, отведённые Господом, дни и часы. Глаза, как медленно задёргивающиеся кулисы, ещё видели: пусть еле-еле, пусть без оттенков, но видели; руки, скорченные подагрой, словно вывернутые с корнем тонкие деревца — ещё помнили: где лежат мельхиоровые ножи, как завинчиваются крышки, и как вчетверо складываются салфетки. И ещё они знали, как нащупать в нафталиновом плену ридикюля сложенную стопку красных крахмально-хрустых бумажек.
Старая женщина передвигалась лишь по одной ей известным опознавательным знакам (условно поделенным мной на «зарубки», «виселки» и «цеплялки»). Каждая зарубка-выщербинка в видавшей виды, стене; каждая цеплялка-крючок, или скошенная набок перила, — были шифром тайного воздыхателя, созданные специально для неё одной — для «навигации» Нат. Руд по улиточному лабиринту подъезда.
-Внимание! – Командовала я. — Сейчас будет лужа.
Старушка резво отбрасывала костыль в сторону (обычно рядом никого не было) и, учетверив вес, провисала на моей руке. – Всё под контролем, не б-б-б-бойтесь, я в-в-вас держу. –
-Что это, Надя? Почему мы стоим?
-Тут Лужа, Наталья Рудольфовна.
-И в войну здесь не было мокроты! Где дворник? Мы пойдём вперёд...через лужу.
-Мы идём, медленно, но идём, мы гуляем.... Всё под контролем! – Успокаивала её я, промеряя воду новенькими балетками. – Брр, как же холодно! Это не лужа, а целое озеро! -
Моей спутнице было плевать на холод и глубину: её тростниковым ножкам, вдетым в уютные верблюжьи копытца, было и море по колено! Полуслепая, она твёрдо знала, что надо идти: по сантиметру, со скоростью улитки и с упорством танка; приставными шажками, но идти и идти, только вперёд и вперёд, через двор.
Лужа, это ужас, лужа — незапланированное.... Водомоина распласталась от подъезда до самой арки. Свернуть – невозможно. Но если цель, — дышать.... Идти и дышать, добраться, доползти, доплыть: туда, где маячит сырная арка, где выход. Глотнуть несвежего воздуха: у-ууу, там что-то шумит, колышется страшно, машины ли, люди, неведомое.... Дойти, высунуться, как мыши, из норки-арки, и в путь. Нет, мы не мыши, кроты. Вернуться домой. По лестнице в тридцать семь ступенек, съеденных человечьими ногами.
.. Скоро мне удалось отучить Наталью Рудольфовну, чуть что, бросать свой костыль. Мы привыкли друг к другу, в прямом смысле «притёрлись». Она была улиткой; я, — становившимся с каждым днём всё круче и круче, склоном.
Так мы с ней и гуляли. Иногда становилось нехорошо мне, но я терпела; зная, что это скоро пройдёт. Малыш во мне подрастал. Казалось- это вес хрупкой старушки, вцепившейся в мою руку, растёт как на дрожжах.
Временами плохо становилось ей, и это было куда страшнее. Тогда наше движение замирало, мир приобретал другие перспективы, замедляясь вместе с нами. Моя спутница отдыхала. Верней, отдыхало тело; в то время, как её цепкие сильные руки, сросшиеся с моим локтем в одно, работали за двоих. Но самыми счастливыми для меня были минуты нашего возвращения.
Вот уже впереди замаячили последние три ступеньки: три из двадцати семи. Я делаю усилие, и — подтягиваю её на руке, — Нат. Руд технично, как летучая мышь, прикрепляется к любимой «цеплялке», — дверному крючку для сумок — и я водружаю «выгулянную по полной» бабушку перед входной дверью. Уф! Можно отдышаться. Дверь открывает Толя, — любвеобильный весельчак с маленьким горбиком,- троекратный отец, распахивает пьяные объятья,- но нам туда не надо.
-Анатоль! – Доносится спасительный голос его жены.
-Это ты, Толечка? – Спрашивает Нат. Руд. – Вижу, что ты, по запаху вижу. – Наденька, дашь ему потом из ридикюля денежку. Сладкого деткам купит.–
Толик невнятно бурчит, а я веду её вдоль длинного тёмного коридора с древними антресолями, в которых раньше хранили дрова; мимо чужих дверей — в комнатку, в которой когда-то жила прислуга. Старинные книги, чугунная кровать, облезлый шифоньер, и фотографии, фотографии.... – Кого не стало в войну, кого потом, моих-то, никого не осталось. — Объясняет она.
Достаю из её сумочки «пять» себе и «пять» Толику: из аккуратной пачечки новых пятирублёвок. Ух, ты, да она подпольная миллионерша!
-Я богатая. – Смеётся Наталья Рудольфовна, словно прочитав мои мысли. — Пенсию получаю, а трачу мизерно. Вот и копится на прогулки. -
Иногда я застаю её готовящей, сидящей на высоком стуле. Детского размера кастрюлька — слева на чёрном крючке, поварёшка-справа на жёлтом. Исцарапанная слепой вилкой тарелочка, эмалированная кружка с клубничкой. Что ещё надо?
-Руки пока работают. – Объясняет НатРуд. – Когда тренирую.