Пламя надежды

*Вдохновлено композицией И. С. Баха (Violin Concerto No. 2 in E major, BWV 1042, 2. Adagio). Для погружения рекомендую включить прикрепленное видео.

В тесной каморке свет исходил лишь от старой керосиновой лампы, стоящей на деревянном столике. Ожидая, когда ее пригласят на сцену, Теодора обмахивалась кухонным полотенцем, которое кто-то услужливо оставил пылиться на стуле. По вискам стекали капельки пота от нестерпимой жары и ей до ужаса хотелось ослабить корсет.

Внезапно дверь в комнатку отворилась, принеся собой ароматы сегодняшних яств и еще больший жар с кухни.

— Мадмуазель! — почти с визгом произнес запыхавшийся метрдотель. — Прошу, пойдемте, пора.

Тощий высокий мужчина шире приоткрыл дверь, пригладив слегка встрепанные волосы, а большим пальцем поправив тонкую полоску усов. Теодора встала, окинув метрдотеля неприязненным взглядом и гордой походкой зашагала вперед, не дожидаясь его. Она видела, что повара с интересом разглядывают ее, перешептываясь, но полностью игнорировала и их, и приглушенные просьбы сопровождающего подождать. Когда Теодора прошла через коридор и прошмыгнула за кулисы, то чуть не влетела в другого мужчину. С первого взгляда она поняла, что перед ней кто-то из «сливок» общества. Мужчина был одет в парадный фрак, бархатный красный жилет и светлые брюки. Метрдотель учтиво поклонился и буквально вылетел обратно в коридор, когда незнакомец махнул рукой.

— Матильда Брасье? — удивился мужчина.

Отзываться на фальшивое имя, придуманное для благозвучности и успеха в музыкальной карьере, стало привычкой. За три года оно звучало бесчисленное множество раз, тогда как данное при рождении — лишь в голове Теодоры. Но даже с именем на французский манер, многие не признавали в ней "свою", стараясь всячески показать, где ее место. Возможно, дело было в тени немецкого акцента или в правдивых слухах о ее "безродности", но сегодняшний день не стал исключением. Окинув незнакомца строгим взглядом, Теодора поправила:

— Матильда де Брасье, месьё.

— Разумеется... мадмуазель, прошу, к чему такая спешка? На сцене вас хотят видеть прекрасной и собранной, а не...

—Не договорите? — хмыкнула она, когда мужчина замолк. — Что ж, признаться, я не ожидала такого приема от этого города. Я чуть не задохнулась в вашей каморке.

— Прошу простить, обычно я не даю концерты в своем заведении, мадмуазель. Однако, публика в Марселе приветливая, не волнуйтесь, — выдавил из себя улыбку «богач». Теодора лишь скупо улыбнулась, окинув его оценивающим взглядом. — Я и сам, признаться, давно хочу побывать на вашем выступлении. По всей Франции о вас ходят такие слухи, что невольно усомнишься...

Он опять не договорил, а Теодора закатила глаза:

— Довольно, месьё...

— Ох, прошу меня простить. Филипп Жаккар, к вашим услугам.

— Месьё Жаккар, к чему разговоры? Мне нет разницы, какая предо мной публика. Всякий гость на моем концерте остается доволен, даже самый искушенный. А потому, прошу же вас, извольте начинать. После выступления сами разберетесь, какие слухи обо мне оказались реальностью, а какие — нет.

— Ваша правда. Не хотел вас оскорбить, мадмуазель де Брасье, — сделал акцент на фамилии он.

Теодора не обратила на это внимания и лишь кивнула на платок в нагрудном кармане его фрака.

— Позволите?

Аккуратно промокнув лицо, она дождалась, пока месьё Филипп наконец объявит ее на импровизированной сцене. Под сдержанные аплодисменты Теодора выскользнула из-за кулисы, придерживая полы роскошного платья. Ее тонкие ножки изящно прошлись по ковру с золотыми нитями. Дойдя до центра, она сделала грациозный реверанс и взяла со стола скрипку.

— Для выступления в Марселе я написала особую композицию. Она называется «Пламя надежды», — объявила Теодора и приставила инструмент к подбородку, оглядывая зал.

Убранства помещения были роскошными — все по заветам новомодного ампира. Теодора, конечно, видела и более шикарные антуражи за три года блестящей карьеры, но все они одинаково кололи глаза. Ей было противно смотреть на избыток красных и золотых цветов, на идеальные пропорции и излишнюю парадность. Франция стремилась уподобиться Римской Империи в величии и грации, но Теодора всегда помнила, что за поворотом ее ждёт все та же грязная и ужасающая бедность. Те же несчастные люди. Те же поломанные несправедливостью судьбы.

С этой мыслью Теодора сжала зубы и ухватилась за смычок так крепко, что от напряжения свело кисть. Она всмотрелась в лица местной знати, которая уже начинала нетерпеливо ерзать на стульях. Величественные, они уставились на нее в ожидании, но не в просящем, а давящем, требовательном. Теодора знала, что была для них лишь очередным инструментом удовлетворения потребности быть причастными к «высокому».

В довесок, с первых рядов послышалась пара дамских несдержанных смешков. Женщина в возрасте и молодая девушка, вероятно, мать и дочь, смотрели на нее с почти хищным оскалом. Взгляд этот был настолько высокомерным и вызывающим, что у Теодоры внутри живота словно вспыхнуло пламя. Она слегка помотала головой, отгоняя мысли о том, чтобы бесцеремонно вцепиться в их до блеска зачесанные шиньоны и торчащие на лбу кудри.

Пауза действительно затянулась и требовалось срочно взять себя в руки. Теодора, конечно, не избавилась от мрачных мыслей, но ее "Матильда" улыбнулась публике. Она мысленно выстроила в голове ноты придуманной ей фуги и приступила к игре. Когда рука начала вырисовывать первые замысловатые узоры смычком на струнах, разум Теодоры, скрипка и тело — от твердо стоящих на ковре ступней до парящих пальчиков — все слилось воедино.

Первый голос композиции зазвучал тихо и мрачно, вырывая слушателей из помпезных кресел и перенося в темный коридор гигантского замка. С первых же нот всех окутало холодом и щемящим чувством неясной пустоты. Теодора повела слушателей вглубь коридора, но в мраке невозможно было разглядеть даже собственные руки. Приходилось идти наощупь, опираясь на обжигающе ледяные каменные стены. Слушатели только в тот момент обнаружили, что вместо дорогих одеяний на них было лишь одно — собственная кожа, которая теперь саднила и ныла от боли. Вскоре двигаться вперед стало еще тяжелее, потому что из стен и пола возникли чьи-то руки. Они впивались в кожу, утягивая гостей к полу, к земле. Теодоре нравилась эта пытка, а потому мрачная мелодия текла медленно, добавляя страданиям ее слушателей некой размеренности. Ей хотелось, чтобы они прочувствовали свой страх и свыклись с дрожью. Не прерывая игры, Теодора приоткрыла глаза, смотря на лица знати. И хотя те все еще сидели в роскошном ресторане в сияющих чистотой и богатством одеждах, на их лицах отражалось отчаянье, утопающее в первобытном страхе. Они мотали головами, будто лишенные зрения и были не в силах сфокусироваться на ней, все еще стоящей на сцене.

Как бы она не наслаждалась их реакцией, нельзя было позволить этим аристократам просто потеряться в ощущениях, иначе Теодора не смогла бы рассказать всю историю. Потому ее "Матильда" на мгновение оторвала смычок от скрипки, позволяя слушателем вздохнуть, а потом ввела второй голос. Уставшие и продрогшие, гости наконец набрели на дверь. Теодора любезно приоткрыла ее, запустив всех в просторную пустую комнату. Однако, в отличии от темного коридора, мрак пространства разрезал теплый свет. Посреди ковра медленно догорала небольшая свеча, которая тут же стала центром всеобщего внимания. Почти неподвижное пламя манило, заставляя вытянуть дрожащие руки в беспомощной попытке дотянуться до спасительного тепла. Теодора позволила желанию слушателей сбыться и повела их вперед. Идти приходилось медленно, чтобы не погасить отчаянным порывом хрупкий огонь. Нота за нотой, шаг за шагом и чем ближе к свету, тем плавнее движения руки, парящей над струнами. Только когда гости вплотную приблизились к свече, Теодора остановила их и вновь оглядела зал. Теперь на лицах богачей отражалась надежда: сидя с приоткрытыми ртами, они смотрели перед собой, словно стояли у врат в Рай. Довольная, она резко скользнула смычком по струнам, а ладони гостей потянулись к свету. Палец ее левой руки искусно затрепетал на грифе, и мелодия задрожала вместе с крошечным пламенем. До ушей Теодоры донесся пугливый вздох, а потом все затаили дыхание в надежде, что свеча не потухнет. Когда огонек вновь стал неподвижен, смычок неторопливо и монотонно заскользил по струнам. Теодора вынудила слушателей неспеша опуститься на колени, чтобы аккуратно взять свечу. Дрожащие пальцы обхватили тонкое основание короткого огарка, но радость от достигнутого столкнулась с резкой болью. Расплавленный воск обжигал пальцы. Но что есть боль, когда в твоих руках шанс на спасение?

Третий голос плавно прорезался в сознание слушателей. По мере того, как тихая мелодия становилась громче, а звучание выше, маленький огонек разгорался все сильнее, а свет от него становился ярче. Несколько мгновений и вместо темноты перед глазами простерлось яркое свечение, съевшее очертания стен, пола и потолка. Бесконечный белый мир принес с собой тепло, спокойствие и улыбки на лицах слушателей. Постепенно сквозь это полотно стали прорезаться новые ощущения: дуновения теплого ветра, далекий шум моря, щекотание мягкой травы на босых ступнях и тонкий аромат полевых цветов. Куда не ступи, всюду было хорошо, и это прекрасное не имело границ. Словно свеча была порталом в мир, наполненный лишь счастьем и любовью. Тело и разум каждого были свободны от бремени болезней, боли и даже собственной тяжести. И если в темноте неизвестность угнетала, то бескрайнее ничего, сотканное из света, ощущалось как настоящее блаженство. Каждая нота этой части фуги звучала празднично, будто перенесла аристократов на самый грандиозный бал.

Дав слушателям насладиться этим, Теодора начала медленно уводить мелодию к четвертому голосу. Высокие радостные ноты начали сталкиваться с глухими и низкими: сначала беспокойство в мелодии почти не ощущалось и гости не обращали на это внимания, сконцентрированные лишь на свете. Однако, вскоре белоснежное пространство начало покрываться тенями. Чернота растекалась по полу, постепенно переходя на стены и потолок. В зале послышалось несколько женских всхлипываний и смутных бормотаний. Слушатели бежали в сторону белого света, который с каждой секундой сужался. Когда смычок перестал танцевать на струнах и вытянул мрачную сплошную ноту, последнее белое окошко затянулась в густую тьму. Кто-то в зале протяжно вскрикнул «нет», но Теодора не дрогнула. Слушатели озирались по сторонам, пытались разглядеть свои пальцы, кто-то обхватил себя руками, а кто-то даже заплакал. От мелодии вновь повеяло холодом. Шутка ли, что страх и боль от первого голоса сменились на настоящий ужас и необъятную печаль от четвертого? Терять надежду на свет для людей оказалось куда сложнее, чем с самого начала очутиться во мраке.

Первый голос подхватил четвертый, вновь зазвучав размеренно. Вернулись каменные стены замка, жгучий морозный пол и чувство пустоты, ощущающееся теперь, как выжженная в сердце дыра. На руках слушателей остался лишь застывший воск и тлеющий кусочек фитиля. Мелодия стала абсолютно цикличной: смычок из раза в раз вырисовывал одни и те же узоры, пальцы на грифе с математической точностью повторяли одинаковые движения. Менялось лишь одно — громкость мелодии. Теодора постепенно играла все тише и тише, давая слушателям понять, что конец уже близок. Она больше не смотрела на гостей, лишь с закрытыми глазами наслаждалась своей игрой. Когда звучание стало совсем тихим, смычок вдруг резко очертил кривую, вытягивая из скрипки кричащую низкую ноту, перетекая в последний пятый голос.

Дверь в комнату замка с грохотом отворилась, явив на мгновение уже почти потерянный в памяти огонь — яркий, гораздо больше и мощнее того, что даровала свеча. Но счастье не успело охватить аристократов, потому что, приглядевшись, они осознали — огонь пылал на просмоленном волокне факелов. Лиц тех, кто их держал, не было видно, однако самих факелов было так много, что они светящимися полосами уходили вдаль бесконечного коридора. И это не выглядело, как теплый свет свечи, это был красный, разъяренный пожар, с каждой секундой устремляющийся все выше. Пара мгновений и скрипка протяжно завыла и угрожающе задрожала, а все факелы вдруг полетели вперед, падая на пол комнаты и поджигая ковры. Слушатели наконец увидели все очертания комнаты: гобелены на стенах, хрустальные люстры, большая кровать с пуховыми перинами и всюду богатство, подчеркнутое позолотой. Однако, вскоре вся эта красота окрасилась в багряное пламя разгорающегося пожара. Слушатели ринулись в сторону открытой двери, огибая безжалостный огонь. Но стоило им лишь слегка приблизиться к выходу, как дверь резко захлопнулась, сливаясь с каменной стеной. Аристократы стали вжиматься в стены, в друг друга, стараясь отодвинуться от пожара, но тот безжалостно разрастался и своими жгучими языками касался их оголенных тел. В зале кто-то истошно закричал. И когда слушатели отчаянно вскочили со своих мест, Теодора вдруг сыграла последнюю громыхающую ноту, которая застелила глаза гостей красным, но тут же оборвалась.

Фуга, как и история, закончилась. В глазах Теодоры все еще пылал тот красный огонь, но ее «Матильда» скромно улыбнулась слушателям, которые прерывисто дышали и в неверии оглядывались по сторонам. Теодора видела испуг на лицах вечно сдержанной и величественной знати, которая еще долго не придет в себя. И, хотя концерты принято завершать аплодисментами и почтительным реверансом, сегодня этому было не суждено случиться.

Никогда еще Теодора не исполняла эту фугу ранее, ограничиваясь более щадящими историями. Тогда аристократы хоть и пребывали в шоке, испытав яркие эмоции от ее концерта, все равно были в восторге и, придя в себя, благодарили за такой опыт. Но не сегодня. Сегодня все они были в ужасе, как она и планировала.

— Что это было?! — вскрикнула женщина, насмехавшаяся над Теодорой в самом начале.

Кто-то из гостей уже начал спешно продвигаться к выходу. Видя это, Теодора лишь улыбнулась и перед тем, как покинуть сцену самой, тихо сказала:

— Искусство.

Когда она оказалась за кулисой, то смогла выдохнуть и взглянула на свою скрипку. Улыбка на лице сменилась на осознание того, что все ее тело бьет крупная дрожь. Теодора не смогла понять от чего именно — от щемящего чувства беспокойства или всепоглощающей ярости. Не успев окончательно прийти в себя, она почувствовала как кто-то дернул ее за запястье. Это был Филипп, владелец ресторана в роскошном фраке.

— Теодора Шульц, — грозно назвал ее настоящее имя он. На лице мужчины мелькала растерянность, но сведенные брови и крепкая хватка выдавали еще одно чувство — он был зол. — Вы пойдете со мной.

Теодора опешила от того, что он знал, как ее зовут. Когда он потащил ее в сторону какой-то комнаты, она наконец резко выхватила руку.

— Что вы себе позволяете?

— Мы давно следим за вами. Не знаю, кто вы, ведьма или шарлатанка, но мы во всем разберемся. Не заставляйте меня применять силу и входите.

Филипп Жаккар открыл дверь, ведущую в небольшой кабинет с большим письменным столом из красного дерева. Теодора оглянулась и увидела еще троих мужчин, грозно смотрящих на нее из под тени блестящих цилиндров. Вариантов у нее было не много, а потому пришлось подчиниться.

Когда дверь за ними закрылась, Филипп оперся бедрами на стол, рассматривая Теодору, невозмутимо смотрящую на него.

— Все дело в скрипке, верно? — самодовольно спросил он. — Мне рассказали, что вы отказываетесь от иных инструментов, настаивая на том, что будете играть на своем.

Теодора не стала отвечать, а лишь усмехнулась. Тогда Филипп резко двинулся к ней, вырвав скрипку из тонких женских рук, заставив девушку ахнуть.

— Мы исследуем эту вещицу. Если она способна поглощать сознание слушателей, то такой артефакт сильно пригодиться в делах Империи.

«Пособник императора... конечно! — мысленно воскликнула Теодора, сжав зубы. — Мерзкая скользкая крыса!»

— Молчите..., — задумчиво произнес Филипп. — Что ж, пожалуйста, мадмуазель. Однако, ваша участь будет не менее приятной. Кто-то ведь правда считает вас ведьмой. Я, конечно, склоняюсь к тому, что это ересь, однако, мое мнение в вашем вопросе вряд ли сыграет какую-то роль.

— Неужели охота на ведьм продолжается? Я-то думала, это пережитки темных страниц прошлого, месьё,— язвительно проговорила Теодора.

— О, испанская инквизиция будет с вами не согласна. Ваша музыка погружает людей в какой-то морок. Сегодня вы наконец перешли черту, заставив десятки благородных людей плакать и трястись от страха. Многие бы сочли эту скрипку опасным оружием. А вас, — Филлип бесцеремонно ткнул в нее пальцем, — пороховой бочкой.

— И что со мной планируют делать?

— Скоро прибудет экипаж, и вас доставят туда, где смогут получить от вас все ответы... хотите вы того или нет. А пока ждите тут. И без глупостей

Филипп пошел к двери и как только коснулся ручки, Теодора с усмешкой произнесла:

— Как сильно, однако, я напугала великих людей великой Франции. А знаете, месьё Жаккар, почему те аристократы так испугались? — мужчина не ответил, но и не сдвинулся с места, позволяя Теодоре продолжить: — Лишь потому, что в глубине души они знают, что эта история не просто музыкальное произведение. Это их будущее. То, что их ждёт и то, чего они все заслуживают.

Теодора сжала кулаки, вспоминая свою семью. Отца, работавшего на угольной шахте по четырнадцать часов в день, чтобы прокормить ее и мать. Его вечно грязные мозолистые руки, болящие ноги и полный боли и печали взгляд. И его преждевременная смерть на той самой шахте лишь потому, что владельцу было плевать на безопасность своих работников. Тогда погибло тридцать пять человек из-за сломанной подпорки. А что было тому владельцу за эту небрежность и желание сэкономить? Ничего. Последствия того обрушения коснулись лишь тридцати пяти мужчин и их семей, лишившихся кормильцев. А глаза матери... ее измученное лицо со впавшими щеками, выпирающие кости и тощий живот, который, казалось, касался позвоночника. И ее голодная смерть в попытке прокормить дочь.

В глазах Теодоры защипало, но она не намеревалась показывать слезы кому-то, вроде гнусного человека, стоящего перед ней.

— Говорите такое почаще, — наконец произнес Филипп, после короткой паузы, — и быть может, вам повезет лишиться головы. Хотя, я убежден, что информация для Империи все же важнее, поэтому такие речи лишь сделают ваши пытки более... искусными и болезненными.

С этими словами мужчина ушел, хлопнув дверью, а Теодора осела на пол, путаясь в юбках своего шикарного платья. Хотелось заплакать, но нельзя было позволять себе ломаться. Если сейчас она даст слабину, то не сможет выбраться из этого кошмара. То, что эти люди думают, что все дело в скрипке, играло ей на руку. Быть может, это же обстоятельство позволит ей приблизиться к цели.

И если прислужники императора считают ее ведьмой, то что ж, пусть будет так. И, хотя Теодора не знала заклинаний и не умела варить отвары, она обладала другим даром — проникать в мысли людей, гипнотизировать и рисовать в их сознании те картинки, которые она хотела. Скрипка была лишь инструментом, с которым это получалось лучше всего.

Она еще долго сидела в этой комнатке, разглядывая свои руки, петляя в собственных мыслях. Но в конце концов она ощутила странное спокойствие, улыбнувшись самой себе:

«Даже если сейчас мне подписали смертный приговор, я сделаю все, чтобы окрасить в красный хотя бы часть полотна этой истории. Да будет так! Ради счастья и свободы простого народа».

Дверь в комнату со скрипом отворилась...