Февральский Ветер Утихнет

Просыпаюсь я обычно не так рано, как сегодня. И не так бодро. Какой-то необычный день? Событие, может? В любом случае, заснуть мне заново вряд-ли удастся — такая уж особенность организма или болезнь, мне как-то все равно. Даже смартфон в руки не берется, будто я не хочу очередной битый час или два просидеть в нем! Слишком резво ко мне подползла эта пресловутая и навеянная мусорными мотивационными книгами «новая жизнь». Но выделываться не буду! Нужно использовать эту дарованную мне возможность или, вернее сказать, желание дойти умывальника и ополоснуть свою ленивую морду.

Я тихо вышла из комнаты — в гостиной сестры не видать, а кровать заправлена. Точнее, подобие кровати — мой мягкий и уютный диванчик. Может, ушла куда-нибудь в магазин? Или гуляет? А ведь я и правда не знаю, что она делает по утрам... Это становится интересно.

Я дотянулась до ручки двери в ванную, щёлкнула замком и распахнула проход. Ничего не подозревая, я вошла внутрь и... уже скоро нашла Иеремию. Обнаженную, прикрытую разве что махровым полотенцем и такую беззаботную, что водила своей единственной рукой по воде в ванне и напевала чудесную мелодию себе под нос. Я оказалась нарушительницей её спокойствия.

— Доброе утро... — испуганно повернула голову она и так резко, что полотенце чуть не слетело с фигуры.

Ее блестящая кожа полуоткрытой спины не была испещрена какими-то буграми или рубцами от ожогов. Нетронутое трагедией место таилось прекрасным, нежным, гладким. Я и не догадывалась, что у сестры такая кожа. Неужели изящество такой красоты покрывало бы все её тело, не случись то, что случилось? Мне страшно представить, как я задыхаюсь от такого невинного шелка кожи, сотканного самым трепетным в мире пауком.

— Доброе, — сказала и я совершенно спокойно. — Решила немного помыть косточки, да?

— Ну может быть, — тихо ответила сестра и повернулась ко мне полностью, сжимая у груди драгоценную тряпочку, разделяющую пошлость и порнографию одним только неловким движением. — Я ведь всегда по утрам хожу. Не думала, что ты проснешься в такое время...

— Но ты ведь могла просто закрыться, — сказала я.и тут же замерла.

— Могла, если бы замок не был сломан. Это, наверное, единственная причина, почему я хожу в такое время…

Я вспомнила все мгновенно. Механизм в двери заел ещё с момента моего заселения сюда. Так как я жила одна, то не удосужились его поменять, ведь и прятаться мне ни от кого не нужно было. До поры до времени, естественно… И все же, таких казусов, как этот, никогда не случилось.

— Я... прошу прощения, — запинаясь, сказала я и уставилась на кафельную плитку в отражении зеркала.

— Ничего страшного, — облегчающе сказала она. — А ты зачем так рано встала?

— Да вот тоже подумала о своей гигиене.

— Тоже хочешь помыться?

Не о такой гигиене я говорила! Но отказывать мне представлялось дурной идеей, хотя бы потому, что это шанс стать, наконец, ближе к друг другу. Только так это и возможно — когда ты открыт, во всех смыслах этого слова.

— Да, помыться, — ответила я. — Ничего ведь такого?

— Я… — замешкалась она, — только за. Я вообще рада, что такая грязнуля сама пришла к своему злейшему врагу — воде, — и тут же наивно улыбнулась, все сильнее прижимая к себе бардового цвета ткань. Ну и дурацкое же полотенце я купила!.

— Эй, я не настолько запустила себя, — возмутилась я и мигом начала раздеваться перед ней. — Но раз ты согласна, тогда не будем терять ни одного градуса теплоты водички.

Моя ванная комната была просторной до того, что тут сразу могла бы мыться вся семья. Если бы такая нашлась. Немногие смогли бы так открыто щеголять без щекотящего ощущения лёгкого ветерка и беглого взгляда по коже, не прикрытой даже тряпьем. Стеснение это закрытость, показатель непорочности или, пусть будет, хороших манер — все предельно относительно. Однако, признаюсь, в большинстве своем люди подвержены самому обычному общественному порицанию — ведь как это так? Выражать свои чувства к близкому, да ещё и в такой бесстыжей форме? Дать понять свою открытость перед дорогим тебе человеком, свое истинное, чистое намерение быть честным? И как такое вообще в голову приходит... Эй, вы, люди, выбейте-ка из меня эту мысль! Мысль, сделавшую меня счастливее.

Я оглянула полупрозрачные стеклянные полки и небольшой шкафчик в поиске своих шампуней и мочалок, а также других нужных мне средств — и недешевых тоже. Несмотря на масштаб комнаты, облака паров довольно плотно висели в воздухе, обволакивая моё тельце слоем пота, подобно тонкой, но липкой глазури на кексике. Того и гляди сейчас достанет сестра веник и отхлестает меня под серенады моих выкриков (не переношу бани!).

— Ты ведь не любишь мыться, Лилит. С чего бы тебе вдруг идти сюда? — голос ее оказался ближе, чем я предполагала. Намного.

— Да, не люблю, — не отрицала я, все ещё шарясь по полкам. — Да и вообще заниматься всеми этими уходами за собой. Я вот, например, сделала эпиляцию. И сделала бы ещё что-то подобное, от грязи какой-нибудь, чтобы быть всегда чистой. Жаль только, что я живу в настоящем, а не далёком будущем, где возможно и такое…

Когда я поворачивалась к ней, то... снова эта рука, исчезнувшая передо мной, призрачная, так и хватавшая меня за глаза, чтобы принудить меня смотреть только на нее, и я честно пыталась разглядеть в этой пустоте хотя бы что-то, какое-то подобие кожи, связок или костей. Но ничего не выходило. Та невидимая, незримая, полная людских страданий конечность ни коим образом не могла справиться с реальностью. Я не могла.

Иеремия, невладелица своей руки, трудно тебе, я знаю и даже не представляю, насколько сложно такой одноручке хотя бы помыться по-человечески. Проще вторую руку вывихнуть, чем смочь добраться тебе до спины. Такой прекрасной, поразительной спины... Я непременно обязана ей помочь.

— Слушай, я могла бы потереть тебе спинку, — начала я незатейливо, пытаясь скрыть свое появившееся перед ней волнение. — Это ведь наверняка непросто для тебя.

— Брось, Лилит, — отмахнулась она и наигранно засмеялась, хотя больше нервно. — Я справлялась до этого сама. Мне это уже в привычку вошло.

Я скрестила руки и встала перед ней в грозную позу, не желая уступать и ее упрямству. У кого рога больше, а?

— И что? Я тоже привыкла тереть себе спину, но если мне потрет её кто-то другой, то мне станет легче. В твоём случае — в два раза. Можешь даже в отместку потереть мою. Ну, что скажешь? — спросила я с надеждой, хлопая глазками как можно быстрее.

Она выглядела побежденной — но больше уступаюшей. Я даже почувствовала себя немного виноватой, что вот так давлю на неё. Ничего страшного, это необходимо. Порой люди и сами не осознают, что им нужна помощь.

— Ну тогда садись, — сказала сестра, передвинув ногой табуретку.

Я послушно приземлилась к пластиковому белому корпусу, оказавшись к ней спиной, и принялась намыливать себя, разводить пену вокруг и вообще разговорилась с ней за делом, продолжая тему о трудностях инвалидов за повседневными делами:

— … а вот безногим ещё хуже. Или одноногим. Перемещаться в наше неспокойное время ой как важно, важнее, чем хватать что не попадя.

— Вынуждена с тобой не согласиться. Без ручек ты и бумажки не сможешь подписать, заказав себе на дом пиццу.

— Ха! — назойливо усмехнулась я. — Для этого есть ноги, зубы, в конце концов. А ты попробуй на руках походи.

— Технически это возможно.

— Возможно не значит доступно. Это какую силу надо иметь?

— Дело привычки. Но ты ведь знаешь, что существуют коляски?

И практически все лишнее или злое или, может, неприятное пока что забылось. Здесь и сейчас — и никаких больше задних мыслей. Мозги заняты перевариванием нашего нелепого диалога, а мышцы повторением одного и того же движения вдоль всего тела. Пусть мы и выглядим как две болтушки со скамейки, но все же радуемся хоть немного этому глупому разговору, в отличие от тех многих грустных и больных моментов, что нам пришлось задеть до этого. Ах, если бы мы были вечно беззаботными детьми...

Но мои мечтания облила водой сестра — прямо вылила на меня чуть ли, казалось, не тазик воды и с блеском в голосе заявила:

— Ну вот и все!

Я же, кашляя, и быстро переводя дыхание, возмущённо сказала ей:

— Предупреждать надо! Я воды нахлебалась теперь... К-ха, черт...

Я встала и потрясла головой, как пёс, притворяясь после лужи на осенней прогулке дождевателем, разбрызгивала капельки воды на всех прохожих, а после протёрла глаза и откашлялась ещё немного. Очертания сестры заимели серьезные оттенки. Ее фигура, все ещё обмотанная бинтом-полотенцем, стояла передо мной, и грудь ее большая выпячивалась вперёд, пытаясь выбраться из пленящих оков. Все намекает, все просит — теперь твоя очередь…

— Ладно, давай, теперь ты, — сказала я нетерпеливо, уставилась на нее самоуверенно, проверяя, выполнит ли она свой уговор и проговорила про себя. — Ну я на тебе тоже оторвусь, так и знай...

Одним только движением она, но неуверенно сняла с себя полотенце одним только длинным палецем, как крючком, и открылся мне вид столь... ужасающий, какой может не потрясти разве что бывалого хирурга. От ее сердца маленькими выпуклыми нитями распространялись по телу алые шрамы — к небольшим плечам, увесистой груди, не очень тонкому животу и шее. То ли злобный паук сплел прямо внутри жертвы свою дурацкую болезненную паутину, то ли сам он, здоровый, с многочисленными лапками жил там, внутри и будто даже шевелился. Меня воистину одолело самое настоящее отвращение, что я непроизвольно скривилась и замерла. Где-то вдалеке раздался вой — шипящий, громкий, оглушительный. Тяжёлыми быстрыми гитарными рифами играло как на концерте, грузными ударами барабанных палочек шла, казалось, армия нежити. Все это смешалось в такую непонятную какофонию, что напоминало больше шум, подобный шипению старого телевизора, нежели музыку. И только прислушавшись можно было распознать слова с разрывающими тебя изнутри значениями — может, бесконечное, может, страх, может, боль, может, агония, может, невыносимое, может, ад? Именно за такое я и ненавижу искусство. Это ее сторона — вывернутая наизнанку, правдивая и ранящая — как соль на глаза, поэтому и никому ненужная, но такая, как есть.

Можно ли было отрицать перед сестрой ее... не самый приятный вид? Честно ли для нее будет просто отвергать правдивое прошлое? Пройденное, исчезнувшее, но оставившее след, который вряд-ли затрешь хоть самыми лучшими в мире лекарствами. Не саму кожу, но внутренности. Место поблизости ее сердца. Ведь даже и смотреть больно, а чувствовать? Чувствовать-то это... каково? Я помню недели, проведенные рядом с ней, измученной, перевязанной, исхудавшей и даже не находящей сил истошно вымолвить: "Пожалуйста. Прекратите... это все...". Ещё до того, когда она мне, наконец, смогла сказать: "Сгинь".

— Я выгляжу отвратительно, знаю, — помрачнела сестра, все ещё пытаясь прикрыть одной рукою свою словно вздувшуюся от гангрены грудь.

Пламя поглотило ее всю. Оно безжалостно перед любыми человеческими чувствами и мольбами просто потому, что само оно уже безжизненно. Но я все равно задаюсь вопросом: "За что же тебя так?". Потому что не понимаю, насколько судьба человеческая(!) должна надругаться над человеком!

— Нет, ты не вызываешь у меня... — пыталась оправдать я свою реакцию и тут же перешла в атаку, заметив ее увядающий настрой. — Да неплохо ты выглядишь, ты чего! Ну подумаешь немного скин кожи поменяла, фигура-то у тебя неплохая! Девяносто шестьдесят девяносто почти! Ну подумаешь жирка немного на животе нагуляла, это даже сексуально, скажу тебе. Много кому такое нравится!

— Да, ты права, что-то я за последние годы поднабрала, — болезненно улыбнулась она и чуть разжалась.

— Поднабрала... Громко сказано! Да это даже норма, знаешь ли. Да у кого складочек на талии  нет, хотя бы одной? У сумасшедших разве что!

— Лилит, — умоляюще сказала сестра, и я мигом прекратила. — Давай мы уже займёмся делом. Ты ведь хотела помочь?

— Да, хотела... — тихо вздохнула я.

Я быстро и послушно метнулась ей за спину в поисках нужной ей мочалки — не слишком грубой, чтобы шрамы затереть помягче. Потом выбирала шампунь. Я не медик и не знаю, что нужно для такой кожи, но постаралась выбрать что-то оптимальное. Пускай будет бальзам. Не повредит же?

Я уже приготовила все необходимое с полки, убрала в сторону полотенце и принялась поскорее намывать ее такую приятную, непорочную спину, что аж до мурашек пробивал такой контраст, как увидела нечто, что внезапно разбивало вдребезги все мои представления о существующем блаженстве… Рае. Присев на корточки, я разглядела в нижней части спины перечеркивающий позвоночник шрам...

"Вновь и вновь, удар за ударом, и никакой пощады" — так говорила сама жизнь, а вместе с ней удивительным образом хватала и меня, встряхивала как следует и швыряла с высоты десятого этажа. И не от самой этой высоты, но переполнявшего меня адреналина, чувства безумного страха я умирала. Точно также, как умирала сестра. Разве может после такого жестокого варварства человек вообще жить? Ходячий труп, не способный увидеть что-то живое, потому что сердце его давно мертво. А Иеремия могла. Могла и даже желала. Только я одна, видимо, хотела надеяться на лучшее, но, похоже, эта стратегия самая неудачная.

Хотя какая тут Иеремия? Та девонька, которая когда-то была облита позором общественного внимания. Которой и не к кому было обратиться, у которой некому было увидеть ее слезы. А я увидела. Сквозь болтающееся безвольное тело, обезображенные и безобразные слова, через множество ног и фигур, снующиеся тут и там как у себя дома... На тусклом экране монитора практически каждого половозрелого ученика была ты. Та самая, которая за столько лет не призналась никому. До этого момента. Сама не подозревая этого.

Хорошо, что ты не знаешь, не читаешь моих мыслей, не видишь моего лица. Я чувствовала себя продавщицей, принимающей сразу несколько касс. Или кем похуже. Вся эта... правда свалилась на меня так внезапно, что у меня голова закружилась. Я даже начала жалеть... Нет, нет! Я... буду! Я не хочу тебя больше оставлять одну!

— Лилит, ты чего там... — хотела спросить моя бедная сестра и вдруг встрепенулась.

Я касалась ее спины ладонями, а потом медленно скользила пальцами к животу, постепенно заключая ее в кольцо своих объятий, все сильнее прижимаясь к ней всем своим телом. Она не дрожала, не боялась — снаружи — но у меня было предчувствие, что глубоко в душе ее есть страх от таких откровенных прикосновений. Травмы. Поэтому-то Иеремия мне казалась сейчас такой хрупкой, что хотелось непременно поймать ее, чтобы не собирать потом в слезах ее осколки по полу. Но для этого надо стать сильной, ловкой. Стать лучше. Хотя бы на короткое время, и тогда ей можно будет все — и кричать, и рыдать, и метать одновременно. Я готова сообщить ей о своем намерении, без трёпа и колебаний, решительно и одновременно ласково, не пугая:

— Сестра. Моя старшенькая сестра. Ты человек с железной волей, сильная, практически неубиваемая. Это не может не изумлять меня. С тобой я и правда чувствую себя… лучше… за что готова сказать тысячу раз надоедивое "спасибо". Но если вдруг... произойдут те моменты, когда ты уже и не в состоянии будешь терпеть, то... можешь положиться на меня. Стать слабой. Я не буду тебя осуждать, порицать или что-то в этом роде. Просто позволь мне быть рядом в этот момент, и я сделаю все, чтобы защитить тебя. Хотя бы заслоню тебя своим телом…

Я и правда сказала это? Какой стыд... Какой приятный, счастливый стыд!

— Ты действительно ведёшь себя в последнее время... необычно... — только и вымолвила она кротко, а потом коснулась моих рук и сжала — не очень сильно, но и не давала слабины — так, как нужно. Кажется, это было ее согласие. Я очень на это надеялась.

Я намочила мочалку и как следует запенила шампунем. Медленно и аккуратно я мыла ее спину, особенно место шрама — только слегка водила и убирала пену ладошкой.

— А можно и твою руку помыть? — спросила я. — наверняка и это непросто сделать. Я имею ввиду...

— И опять ты хочешь ухаживать за своей больной сестрой, — благодарно выдохнула она и помотала головой, словно уже ожидая моего возражения.

— Хочу, — подтвердила я. — Если ты позволишь.

Сестра повернула голову и посмотрела на меня через плечо. То самое, которое не перетекало в предплечье. Она смотрела и на него, что-то предпринимая у себя в голове — или решая головоломку, или выбирая сторону конфликта. И когда она решилась, то вытянула свою целую руку. Я стала тщательно натирать ее — до самых ноготочков старалась вести через бугорки, а потом переходила к ее плечам. Это явно не было в планах моей сестры, только она и не возражала вовсе, а затаилась и косым взглядом наблюдала.

Я медленно коснулась её плеча, шеи, второго плеча и, наконец, полуконечности. Я старалась быть самой осторожной и аккуратной на свете. Ее место, где срослась кожа, было... нет, стало не странным, а даже родным. Я умывала его, как своего ребенка, как бы извращённо это не выглядело.

— Ты так нежно это делаешь, словно это что-то столь важное, — сказала вдруг сестра.

Я отстранилась и посмотрела на нее.

— Нет-нет, ты делаешь всё правильно, это просто так... волнующе, — засуетилась она резкими и неловкими движениями, когда заметила мое неопределенное выражение. — Так непривычно...

— Так тебе неприятно?

— Отнюдь. Фантомных болей у меня, на удивление, не появляется, а твои прикосновения остаются. Для меня это так необычно, правда. Я бы хотела побыть в таком состоянии подольше.

— Не переживай. Тебе нужно только продолжать позволять мне, и все будет хорошо.

И она позволила. Будто впервые за всю свою жизнь — так отчаянно и жадно, как мне казалось, сжимая глазницы, тяжело переводя дыхание, подрагивая всей своей кожей. У меня даже появилась мысль, что это ее секретный фетиш, но только до того момента, как я взглянула ей в лицо. Как же оно... светилось. Тускло, небрежно, перегоревшей лампочкой, но светилось! Благодаря мне…

Помывшись и став пахнуть чуть лучше, я не переставала держать в голове этот ее последний удивительный трюк. Разве это не показатель близости или доверия? Мы ведь пообещали друг другу. И вместе с удивительной лёгкостью тянула меня на дно мысль о проклятом шраме.

Я ведь... хотела на это видео...

Даже думать об этом не желаю! Не только порочное, но и совестное, разъедающее чувство вины начало разрастаться во мне непроходимыми зарослями джунглей. Наверное, это самый мой постыдный поступок за всю мою жизнь... Что бы сказала сестра такой грязной проститутке, как я, узнав правду? И... сестра бы это сказала? Просто Иеремия.

Одного я не понимала — почему она не сказала никому? Пусть не мне, но даже в полицию не пошла. Возможно, что ее шантажировали. Скорее всего. Тогда это усугубляет ситуацию. Наверняка тяжело держать в себе правду и те эмоции, что она принесла. А Иеремия справилась. Пока что справляется. А вот моё сердце уже нет. Оно готово расколоться на части от осознания.

Я долго ходила по комнате во фрустрации, покусывая пальцы, принимая лицом утренний рассвет. А потом уже постучалась в ванную к сестре, которая осталась доделывать кое-какие дела. Она вышла передо мной в полотенце, вся красненькая на щеках, с мокрыми волосами и влажными блестящими черными ресницами..

— Я хотела бы поговорить немного о...

— Я не думаю, что это хорошая идея, — резко сказала она. — Я бы сейчас поболтала о чем угодно, кроме этого. Пожалуйста, пойми меня.

И снова уже недоступна, закрыта, непонятна. Донимать ее бесполезно. Был шанс, и он не сказать, что упущен, но прошел. В любом случае, есть результат. Наверняка есть.

— Ладно, я понимаю. Не хочу доставлять тебе неприятностей, — сказала я, приуныв. А сестра, сложив руки и, подмигнув вдруг, добавила:

— Вообще-то я не болтать с тобой хотела, а отвести тебя кое-куда. На одну очень увлекательную прогулку.

Я сразу оживилась и была в предвкушении, прыгая вокруг нее, да распрашивая. Она, играя в шпиона, не выдала ни одной подробности, только сказала что-то общее и не очень-то информативное. Ну я же не у гадалки попросила предсказать будущее, что это такое вообще?

— Позавтракать бы, — протянула Иеремия, закатывая глаза. —  Вчерашним пирогом можно.

— То есть ты не будешь готовить завтрак?

— Если я буду стоять у плиты хотя бы три раза в день, то котелок мой точно сварится.

— И то верно. Мне вообще и одного за глаза будет... — пробурчала я себе под нос.

На том и порешили. Разогрели еду, ещё раз насладились нашим кулинарным гением. Минус на плюс это все-таки ещё плюс. Конечно, прямо с огня еда намного приятнее, но и так все равно очень даже. По-другому и быть не может.

Так что же это за место, которое ей так хочется мне показать? Все может быть и все вызывает во мне дикое нетерпение, любопытство. Иеремия хочет поведать мне какую-то важную ей историю. Или просто разыграть. А я и не буду против! Что ей, и побаловаться нельзя? Она же это не со зла всё-таки...

— Спасибо ещё раз тебе за такой вкусный пирог, Йери, — сказала я, прожевав как всегда быстро свой последний кусок и, поддерживая голову, глядела на ее скромное и аккуратное поедание, переходящее во что-то запрещённое, недопустимое. Она вдруг заговорила со мной, хотя и поддерживает обед молчания. Да и завтрак молчания. Всегда молчит за едой!

— Йери, значит... — произнесла она вдумчиво. — Ты теперь так меня будешь звать?

У меня увеличился пульс. Раза в два. Так неловко и грубо я это сказала, аж под землю провалиться хочется!

— Да... Мне бы хотелось...

— И почему вдруг?

Хороший вопрос. Один человек как-то сказал мне, что на самом деле значат эти прозвища. Вот тебе и ответ, которого ты не узнаешь.

— Мне... просто показалось, что тебе это понравится.

— Так ты хотела угодить мне?

— Нет, не совсем! — вскочила я. — Мне просто показалось...

И что мне показалось-то? Я ведь точно знала, почему это говорю. На языке просто что-то тяжёлое оказалось.

— Хорошо-хорошо, я поняла тебя. — мигом успокоила меня сестра. — Только не нужно так нервничать.

Поняла ли? Сестра умная и сообразительная, однако не пророк, не всевидящая. В нашем мире ведь есть вещи, которые без помощи остальных не дойдут до человека. В первую очередь это чувства. Да даже если она и догадывается, то грубо будет вот так самоуверенно заявлять о том, что я чувствую! Даже мне это ясно!

Я одевалась в таком глубоком раздумье, что даже обувь свою перепутала. Обувь теплую и от того не очень красивую, потому что на улице было прохладненько, вот и шарф шерстяной пришлось надеть и вязяную шапку нацепить.

— Ну что, пойдем? — спросила меня Йери (да, пожалуй, не вслух меньше стесняет) и протянула мне руку, где кожу иссохшую прятала кожа гладкая, оказывая тем самым небольшую услугу. А в своих перчатках она даже симпатично выглядит.

— Но имеет ли смысл в них... — не успела договорить я, как она тут же схватила и повела за собой.

Я только вздохнула легко и непринужденно улыбнулась. Умеет же сестра делом сказать. Это качество я ценю в ней сильнее самых изящных од.

— Имеют ли смысл слова? Вот правильный вопрос,  — ответила мне она и стала довольная, теплая в щеках.

— Так, ладно, давай уже, веди, — отвернувшись, быстро проговорила я и словила правым ухом смешок. — И не дави на меня!

Потихоньку, не спеша, но мы пошли. Это будет долгая прогулочка, как я предчувствовала. Вокруг плыли дома, люди, хрустящие вместе с нами снегом, машины мчались рядом, волновались и сбрасывали с себя белую одёжку из-за ветра и птиц деревья. Это то немногое, что я успела заметить со скуки, а потом сразу принялась разглядывать Йери. Она на этом заострила внимание.

— Ты что-то хочешь? — спросила она.

— Давай поговорим. А то молча идти скучно.

Она замешкалась.

— Разве ты не наслаждаешься свежим воздухом?

— А ты разве да?

— Ну знаешь, — оглянулась она, с лёгкостью выдохнув. — Я просто не могу быть не благодарной за данную мне возможность не дышать через трубочку, как это делают сотни других несчастных. После потери глаза и руки я начала ценить свои возможности пока ещё видеть, дышать, чувствовать. Начала находить радость в таких обыденных вещах. Может, мне и второй глаз выколет, и не увижу я того замечательного настоящего и пока ещё безоблачного завтра. Я этому нисколько не воспротивлюсь, ведь такова моя судьба, таково событие, Тобою замышленное. Именно поэтому я так ценю предоставленное мне время и возможности. Ведь время это дар, который как легко приходит, так и легко и уходит.

Ох, не об этом мне хотелось поговорить, а о чем-то более приземлённом. Пора бы тогда сменить тему — как раз загорелся зелёный для этого. Стоп, зелёный? Да нам же переходить надо!

Хорошо, что сестра быстро среагировала, и мы без происшествий перешли дорогу, минуя полосочки и исподкопотья глядящие машины. Механические звери, созданные гением на радость посредственности. И все в них законно, справедливо, мощно, и задавят они тебя в любой момент. Или подвезут — на капоте. Это если бы у нас была зеркальная вселенная. Просто мне иногда кажется, что с нынешними законами пешеходам вообще все дозволено — сколько я со всякими дураками накричалась, сколько штрафов выплатила... А в той реальности бы давила бы эти кегли ходячие, да оправдывалась потом! Какая же я кровожадная… Ничего не могу с собой поделать, ведь не существует для меня тех самых заповедей.

— Йери, — окликнула я и дернула сестру за рукав, — а скажи-ка мне, почему ты продолжаешь верить?

— Что ты имеешь ввиду? — спрашивала она, не поворачиваясь.

— Ну… ты же в современном мире, где наука, прогресс, интеллектуальная элита учёных, в конце концов, а ты все молишься какому-то старичку с небес. Это, конечно, твое дело, но мне просто интересно, что такую… умную женщину может побудить к религии? И это ни в коем случае не оскорбление!

— Все хорошо, Лилит, — спокойно и даже равнодушно ответила Йери. — Просто ты слишком рациональна для этого. Не все в этом мире можно объяснить логически, далеко не все вообще можно объяснить, ибо это находится за гранью нашего понимания. Поэтому я и стараюсь упорядочить хаос, как и ты пытаешься найти в этом мире связь. Допустим, ты читаешь научные лекции, я слушаю проповеди — в плане разъяснения, как устроен мир здесь нет различий, ведь факты весьма относительны и отвечают на вопросы, придуманные человеком. Сама посуди: мы придумали математику, физику, но не можем предсказать погоду на завтра. Просто потому, что искусственное рознь природному, хаотичному. Но я не пропагандирую слепую веру или полное доверие так называемым экспертам в области наук. Напротив, я стремлюсь рассуждать о природе вещей и приходить к душевному созиданию, чего лишены сейчас материалисты. Я выбираю религию только потому, что именно она, по-моему мнению, способна… сделать из человека личность. Опять же, если размышлять и рассуждать, а не заниматься фанатизмом. Просто сейчас в нашем, казалось бы, рациональном мире на общем доверии пропал и общий скепсис, превратив всю реальность в одну сплошную мировую «веру».

— И что, теперь не верить ничему? От всего отказаться? — тревожно спросила я.

— Отнюдь нет, Лилит. Это же... тот стержень, что позволяет нам проще воспринимать этот мир, хоть и не совсем правдивый и законный. Ты должна принимать эти иллюзии, чтобы потом откладывать все самое ценное в мешочек своей души, ибо эта ложь приведет нас, в конце концов, к правде и сделает нас, наконец, живыми людьми.

Ее слова показались мне до того мудрыми, что даже забавными. И такими запутанными, что вряд-ли хотя бы суть до меня дошла! Она говорит стать личностью, но как это сделать на практике? От болтовни одной толку нет, нужно решение!

— Йери, ну ты прям этот, философ... Александр Македонский! — рассмеялась я и с облегчением выдохнула.

— А это точно философ?

— Да-да, я не знаток в этих ваших пустозвонах...

— Сказал романтик-полнозвон, — фыркнула она. — Послушать только твои песенки.

— Да брось ты, — наивной игрой отмахнулась я. — Тексты про любовь очень популярны. Про несчастную любовь. Что люди просят, то я и даю. Я и непротив.

— Так тебе самой это нравится? Ты прямо на одной волне со своей аудиторией.

— Да щас!

— Что, не так? — лукаво покосилась она. — Вполне себе, я думала, нет?

— Видела бы ты вживую хотя бы одного моего фанатика, то изменила бы мнение! — усмехнулась я, вспоминая тех немногих, кто решался подойти ко мне за автографом. А ведь они и правда походили больше на кротов, идущих только по дорожке своих ощущений!

Снежок под ногами скрипел обычно интенсивно под тяжестью четырех ног и иногда увеличивал свою частоту проходящими рядом дополнительными нотками, но всегда оставался верен своим первоначальным настройкам. А сейчас? Что сейчас? Странное, неудобное и давящее на слух шестиножие. Прямо какой-то беспорядок! Ни гармонии, ни ритма, все наслаждение синтезатору под клавиши! Поэтому я обернулась, чтобы, наконец, заявить нашему назойливому третьему лишнему, чтобы соблюдал социальную дистанцию, в конце-то концов! Ха, меня даже подергали! В таком случае, применять насилие считается самообороной, я ведь правильно понимаю?

— Да что вы себе...

— Привет! — как с цепи сорвался звонкий голос. — Здравствуйте, здравствуйте, то есть! — уже более скромно. — А я тут увидела вас, вот и...

Увидела... Странную девчулю я увидела. Волосы моего цвета, вылезающие из-под краев толстого пушистого ободка, глаза светящиеся, глаза искусственные зеленые, и даже маникюр скопировала она и показывала его во всей красе бесстыдства, стискивая свой маленький кулачок.

— В общем, я ваша фанатка! Уже полчаса я думала, стоит ли подходить к вам, — говорила она. — Вы ведь вроде как... проводите время... с кем-то…

От уверенной и задорной она пришла к запинающейся, не слишком решительной и глупо мямлящей девчонке с большими намалеванными бровями и маленьким ростом. Такая же полторашка! Своровала даже недостатки...

Йери и я остановились и с интересом смотрели на нее. Я так недовольно и раздраженно, а вот сестра более умиротворенно, умиляясь то ли моей реакции, то ли нашей поразительной схожести. Надо же быть настолько безумным!

— Ничего страшного, — пригладила, так сказать, «шероховатости» сестра. — Вы нам не помешали. Думайте так.

Это была любезность или сарказм?

— Ох, правда? — обрадовалась девчонка и быстро поправила съехавшую бордовую шапочку-мешок. — Тогда... можно мне ваш автограф?

— Сразу к делу? — обрадовалась незаметно для всех я и покосилась на покосившуюся на меня сестру — так и готовы перекосить друг друга. — Отлично.

Она перевела глаза на нашу гостью, как бы приглашая меня принять участие в этом сомнительном деле. Я, выдохнув, подошла к этому ужасному человеку, доставшему ручку и... мою черную тетрадь для записей нот. Как же иначе?

— Вот, тут, — указала девчонка на уголок плотной картонной обложки пальцем.

— Да-да, — быстро кивнула я и также чиркнула ей непонятно какой иероглиф на четверть листа.

— Спасибо, — учтиво поблагодарила она и встала в заинтригованную позу, непонятную для меня. А потом до меня дошло — так нагло и грубо не навязывалась даже я. — А куда мы пойдем? Я тут видела...

— Так-так, — перебила я ее. — С чего ты взяла, что мы куда-то пойдем?

Она задумалась ещё сильнее, ее большой лоб сморщился и отдал неудобными оттенками. Похоже, эта дурында не знает такого понятия, как риторический вопрос.

— Почему бы и нет? — сказала вдруг сестра и подмигнула мне. Что она задумала? — Наши дела могут и подождать. Я совсем непротив, если нас будет немного больше, чем два.

— Йери! — не выдержала я.

— Что? Я ведь не принуждаю тебя... Право выбора за тобой.

Девчонка, стоявшая рядом, глядела на нас завороженно и непонятливо, раздувая свои маленькие губки, а потом решилась все же сунуть свой мелкий, невоспитанный нос в наш диалог, нашу жизнь, черт возьми.

— А вы...

Йери застряла взглядом на ней и усмехнулась.

— Мы сестры.

— Ах, сестры... — не то расстроенно, не то весело проговорила та. — Ну не знаю...

— Сомневаешься? — нахмурилась я.

— Нет-нет-нет, я о другом! — замахала своими тонкими пальчиками она. — Неважно, в общем...

Мы с сестрой переглянулись и весело притянули свои улыбки за уши.

— Нет-нет! — замахала руками эта грязная нахалка и принялась закрывать свое лицо. — Я не это имела ввиду! Мне вообще нравится больше ваша музыка! Ради нее я тут. Я и сама хочу ее делать! Давно хочу...

В ее съежившимся теле я приметила некую искренность. Стремительное желание улететь хоть на край Земли вслед за далёкой мечтой. Разве она не из тех людей, кто балуется, наблюдая за процессом, а потом строит из себя профи? Я терпеть таких не могу.

— Что тебе мешает? — спросила я, сложив с интересом руки.

— Вам это разве интресно?

— А зачем я тогда спрашиваю?

— Тоже верно, — виновато покосилась она. — У меня... нет инструментов. Да я и не знаю как выбирать... — расстроилась она, причем очень явно. Это реально ее так гложет? — У нас в семье без отца трудновато... Матери сложнее прокормить меня и себя, поэтому у нас и нет ничего лишнего, все деньги распределены на каждый день, на каждую хотелку. В том списке есть разве что самое необходимое. Грех жаловаться, но иногда хочется чего-то большего. Поэтому... у меня нет возможности делать музыку. Приходится смотреть вас и подрабатывать немного, чтобы хоть часть накопить... и спустить на учебу. И я буду вынуждена это сделать. Мать меня точно заставит...

— Просто возрази ей, — пожала плечами я, для которой протест в семье не был чем-то особенным. — Ты имеешь право выбора.

— Да толку то! — неожиданно пискнула она грозно, разведя руками. — Я только отношения с ней испорчу, потому что деньги-то мне хоть на самую плохую гитару нужны сейчас... В группу крутую меня давно приглашали. Боюсь, что кого-то они другого найдут, пока я сижу, наблюдая завистливо за ихними репетициями, да собирая свои жалкие гроши, — она утерла свой нос, не поднимая головы. — Извините. Накипело немного внутри... Мне больше некому высказать это, кроме вас, потому что смотрю давно, и хоть вам все равно на меня, я вас считаю близким мне человеком. Я восхищаюсь вами и благодарю за вашу вдохновившую меня когда-то музыку. Вы сделали, на самом деле, много для меня.

Какой глупый, но интересный ребенок. Нелепый подросток с пустым энтузиазмом, считающим, что его страдания, в каком-то роде, уникальны! И почему после всех этих неприятных мне ярлыков я считаю своим долгом влезть в это сомнительное дело?

— Ладно, мне пора. Спасибо вам ещё раз. За все.

Почему кажется навязчиво, что я упускаю нечто важное, когда молча наблюдаю за ее оставленными следами, нагло перечеркнутыми толстыми линиями ботинок спешащих прохожих? Огонек ее стремлений начинает тихо гаснуть в темной толпе. Что мне делать? Беспомощно оглянуться. Увидеть сестру. Ее одобрительный и медленный кивок, который как бы подталкивал меня лёгким движением руки в спину — "Чего же ты ждёшь?". Оказывается, это все, что мне было нужно. Теперь я была уверена, что делаю все правильно. С благодарностью и теплотой я расплылась в улыбке перед Йери и быстрым шагом принялась догонять свою несчастную фанатку.

— Погоди, — коснулась я ее плеча. — Рано ещё прощаться.

— Э-э, в каком смысле? — не поняла она.

— Пойдем, пойдем, — толкала ее я за плечо. — Ты не пожалеешь.

Девчонка эта только подняла на меня свои самые обычные глазки, прикрытые этой глупой призмой линз, и пошла вместе со мной, вся заинтригованная, зажженная. Я повернулась к сестре и показала ей большой палец, а она в ответ выставила свой, металлический. Казалось бы, два совершенно разных существа, но сходятся все же в чем-то одном — такое чудо завораживает и греет внутри до того, что и не поймёшь — оттепель это или болезненный жар.

Поверить не могу, что мы и правда отложили наш совместный план ради какой-то незнакомки! Ради того, чтобы нюхать лак с дешёвой древесины и слушать рекомендации нудного молодого продавца с тупой прической эмо-панка. Ну и слушать его нелепую игру, подражающую разве что подвальным барабанщикам. Да, все верно. Мы тут. В магазине музыкальных инструментов. Я думала, что в таких будет что-то посолиднее, чем дешевенькое пианино с три зарплаты офисного клерка. Хотя само оформление мне нравилось — в духе стареньких тихих домишек, где собираются люди усталые с похода и поют друг другу песни, рассказывают байки, травят анекдоты. Не сам вид, но атмосфера влекла меня. Я прямо слышала эти бренчащие звуки мазолей по старенькому карбону и любительские распевки молодых, неразвитых голосом юнцов и девушек...

У девочки тоже глаза разбежались — на инструментарий, словно она и не видала ни разу вживую эти все бренчалки. Подходила и к барабанам, и даже к кларнетам — просто пощупать, потрогать. Она была вне себя от радости, когда мы привели ее сюда, когда я сказала, покачав головой:

— Выбирай все, что хочешь. Но только одно.

И вот теперь ее не оторвать от всех этих «причудливых» по ее мнению изобретений — медиатор, например. "А я то ногтями пыталась" — говорит. Теперь понятно, почему у нее парочка уже сломана...

— Мне нравится все, — сказала она, перебегая от одной полки к другой. — Но что же мне выбрать? Столько гитар...

— Покупай самое дорогое, — сказала я как отрезала и указала на красную гитару в форме ушастого топора. Да, именно так я и могу назвать эту бренчалку.

— Но это же... нельзя же тратить такие деньги! — раскраснелась она и нахмурилась.

— Я же сказала, — встала я над ней и самоуверенно похлопала за плечо. — Выбирай то, что хочешь.

Но мои слова не удивили ее, не обрадовали, а напротив, только расстроили, кажется. Мне стало жутко неловко — вот уж обидела ребенка. Но почему? Что я такого сделала? Не понимаю!

— Хоть выбирай, хоть нет, а выбора не остается, — поникла голосом она, и даже шапка ее как-то скукожилась, сдулась. — Моя мама... не разрешит все равно.

— Мама, значит, — вставила внезапно сестра и, все также не отворачиваясь от журнальчиков на витрине, обратилась ко мне. — Лилит, нам нужно пойти к ней.

— Да я уж поняла, что так легко не отделаюсь, — вздохнула я.

— Беда не приходит одна. Ты же это знаешь.

Забавно. А я предвкушала уже прогулки наши предстоящие, разговоры... Похоже, что это придется отложить ещё на часик или два? Сколько я тут с ней провожусь...

Я похлопала себя по щекам. Ладно! Помогать я сюда пришла или что? Если подсобить нужно, то до конца уж пойду. Поэтому берём гитару в руки, идём на кассу...

— Вам лучше даже не пытаться, — испуганно дернулась девчонка. — Вы не знаете ее. Давайте мы не будем провоцировать людей лучше...

Она была одета в толстый пуховик и выглядела в нем странно — как будто специально взяли размер побольше, чтобы хватило на годы вперёд. Выглядела она в нем не сказать, что глупо, но выбор тут явно не носительницы. Разве таких родителей вообще можно уважать? Нет понимания, нет принятия интересов своего ребенка, а только порицание и навязанное чувство вины... Это мне так знакомо.

— Картой, пожалуйста, — произнесла я учтиво, аккуратно выложив гитару на полку и двумя пальцами вытянула пластиковый прямоугольник из светлого бумажника. — И комбик с педалбордом, пожалуйста, заверните. Ну и струны там запасные...

— Может, не надо, а?

— Закрой рот. Подойди сюда. Будешь нести свое барахло сама, — ответила я резко и зыркнула на нее.

Она тут же нервно дернулась, сжала свои ручки, но все же соизволила подойти и скромно так сложить всю аппаратуру в один пакет, а гитарный гриф вместе со всеми другими частями в другой. Потом она мгновенно отошла от меня и притаилась в углу.

— Не переживай, это она не со зла, — прошептала с добротой моя сестра девчонке и стала ещё тише. — Просто ей иногда мало месячных, вот и...

Однако в магазине стояла такая тишина, что единственный звук не вилкой по стеклу, но принуждал уши всасывать в себя эти весьма наглые словечки.

— Я все слышу вообще-то, — прочистив горло, произнесла я громко и четко, а потом взяла чек и быстро кивнула к выходу этим двоим сговорившимся, на лицах которых все ещё висели скрытые ухмылочки.

Мы вышли на улицу, и в лицо мне сразу шарахнуло потоком из колючих снежинок. А ветрище-то какой поднялся! Нужно поскорее найти эту ретивую мамашку и задать ей пару ласковых вопросов.

— Показывай дорогу, звезда.

— Э-э, щас-щас... Я только...

— Давай я тебе помогу, — вновь вступилась за этого ребенка сестра. — Лилит, не будь с ней так груба.

Ну точно сговорились. Пришлось мне тащиться сзади одной, наблюдая уж очень «милую» картину: как они любезно общаются, находят общие темы и вообще, на самом-то деле похожи на друг друга. Вот, например:

— Литература, да? А какие предпочтения? — спрашивала моя сестра.

И та начала перечислять кучу неизвестных мне авторов. Во мне воспелась песня, весьма осуждающая и винящая даже мое невежество.

— Ну это и дураку известно. Не так уж и много ты читаешь, да?

Мне неизвестно. Спасибо, сестрица, незаметно для себя ты оскорбила меня. Теперь я также незаметно буду плакать в подушку по ночам.

— Ну... да. Немного читаю, на самом деле.

— Немного уже прогресс. Главное регулярность.

Квартирка у них была на самом верхнем этаже небольшого жилого дома, серенького такого, изрисованного графити-художниками или просто придурками с балончиками. Подъезд был вонючим, а входная дверь железной, но не очень-то и крепкой на вид.

Бедняжка наша стояла вместе с нами и чего-то ждала. Она встрепенулась, сделав я стремительный шаг вперёд и настойчиво зажимая выпуклую кнопку звонка — секунд так семь или восемь. Послышались топоты, суета, гремели ключи, щёлкал замок и голос звенел. Женский. Приятный такой.

— А вы кто будете? И почему с вами моя дочь? — тревожно спросила женщина и тут же укоризненно покосилась на свое чадо.

Морщины ее были темные, словно маркером обводил живописец, глаза упавшие, усталые, а щеки худенькие такие, что аж стройным лицо кажется. Кстати, уши у нее и правда были таковыми — тонкие, небольшие, эльфийские. Сама грация! Тело ее невозможно было определить в какую-нибудь категорию — прикрывал его просторный халат с закрученными узорами голубого цвета. Даже ноги, и те были укутаны тёплыми обвисшими штанами и ушастыми тапочками — купленными дочкой скорее всего.

— Как раз-таки наоборот. Нам нужно серьезно поговорить с вами, — ответила я, и та, скрестив руки, кивнула головой в сторону.

— Заходите.

Квартира оказалась ничем не лучше бетонной оболочки — и ведь не судить говорили. Даже... описывать это место занятие невеселое. Одни только смешавшиеся в кашу серое уныние и разруха. Ручной полуремонт и самодельные полочки, которые могли срукоделить только люди, державшие молоток в руках один раз за жизнь (привет и мне), скрипучие половицы, отделанные фанерой, полуголые стены, где местами рвались уголками дешёвые однотонные обои... И все казалось таким грязным из-за самого интерьера, что-ли, неуютным, что-ли, будто в тюрьме нахожусь или гетто, хотя и было, на самом деле, чисто и убрано. Пахло чем-то сырым, влажным и вкусным одновременно прямиком с тускло освещенной кухни без двери и маленьким столом. Но когда я прошла дальше в гостиную, то затхлый запах прелого скунса усилился — видимо, при оттепели старая крыша гниёт тут очень давно, а этаж-то последний. Оно и неудивительно, дом панельный, из прошлого столетия ещё. Я и глазом не поведу, если такая старушка даст трещину в скором времени и не удивлюсь, если дом вообще считается аварийным.

Я на диван присесть не рискнула, только подошла поближе к матери и начала тут же говорить, как ее дочери суждено стать вторым Бетховеном, купить большой загородный дом на деньги с концертов, познакомиться с загорелым парнишей-иностранцем, родить от него таких же мини-смугликов... Ну тут уж я увлеклась, конечно.

— Нет, я запрещаю ей, — твёрдо и четко заявила мать, положив руку на стол. — Знаю я, как ей будет интересно. Забросит через пару месяцев, а ее барахло потом будет лежать, место занимать.

— Но мама! Это серьезно, обещаю! — похоже, что в который раз уже просила несчастная девочка.

— Нет. Не о том ты думаешь. Ты связалась с плохой компанией. Эти... панки или как они там себя называет? Они до добра не доведут тебя, поверь. И вы тоже, — указала она на нас с сестрой.

— Правда? — язвительно отозвалась я. — А что тогда насчёт матери? Хорошо, когда она забирает мечту у своего ребенка?

— Вот только не надо меня учить воспитывать!

— Я не учу! — завелась я, и меня невозможно было остановить. — Я знаю таких людей, как вы. Возомнивших о себе черт пойми что! Из-за вашего упрямства и гордости страдают люди! Близкие люди! Вы не понимаете то, что они чувствуют! То, что хотят... Не воспринимаете их мнение, как человеческое, и думаете, что только ваше решение это истина в последней инстанции!

— Все, хватит! — вскочила женщина и взмахнула рукой. — У меня дел по горло, а вы тут мне докучаете своими...

Но не успела она договорить, как ее дочь, плывущими глазами и ртом крикнула:

— Да заткнитесь вы уже все! — и в наступившей тишине начала хлюпать носом.

— Вот видите, до чего вы довели мою дочь? — всплеснула руками женщина и попыталась подойти к ней, чтобы обнять и успокоить.

— Отстань от меня! — оттолкнула девчонка ее и злобно оглянула нас всех. — Вот ты всегда такая, мама! Что бы я не начала, ты была мной недовольна. Я пыталась начать рисовать, но ты только и делала, что злилась на меня из-за запаха красок, а потом ещё и обвиняла меня в том, что я забросила... Я просто не хотела снова обижаться на тебя, расстраиваться постоянно из-за твоей критики! Я не могу продолжать, когда понимаю, что бездарность и посмешище для близких мне людей...

— О чем я и говорила, — вставила и я свои пять копеек.

— А вы вообще не должны быть здесь! — злобные глазки впились и в меня. — Я говорила, что это плохо кончится! Говорила, но вы как упрямая ослица настояли на своем, и к чему это привело?! Да чтоб вы провалились вместе со своей гитарой!

Меня так и парализовало на месте. От ее слов, ее скривившегося в слезах лица. От того, что к этому всему, оказывается, и я причастна. Она ведь жестоко права. Не было никакой фанатки для меня, только собственные никчемные мотивы, возбужденные больным прошлым, больным организмом. Как же я этого не понимала? Словно и не я была все это время здесь!

— И-извини меня, — тихо сказала я, отвернувшись и спрятав руки за спину.

— Да идите вы все! — вскричала она в ответ и мигом побежала в другую комнату, захлопнула дверь так громко, что меня оглушило, и в ушах прозвенело ненавистью ко всему живому.

Я взглянула на ее мать, которая и сама не рада была такому исходу. Щеки горели как с печки, большие кулаки стиснуты, маленькие губы нахмурены — она готова сорваться на нас в любой момент и выгнать из дома ко всем чертям. Имела право. Я уже приготовилась к этому.

И вдруг моя сестра вышла вперёд, и во мне что-то взыграло. В этот момент я могла надеяться только на нее и была как уверена, что эта перерожденная черноволосая воительница, Жанна д'Арк, будет знаменосцем нашей победы. А я, побежденная, так и валялась на земле, раненая, обездвиженная, но все ещё ослепленная твоими великолепными доспехами. Ты сияешь, Йери!

— Вы же любите свою дочь, — начала она. — Почему вы не даёте ей шанс?

— Шанс... Да как дать! Концерты хочет устраивать. Ребенок же ещё! Не понимает, в какие передряги может попасть. Детское мышление! Как я могу быть такой наивной, позволив ей?

— Инфантильность... бывает во благо, знаете... — сказала она и посмотрела на меня. — Особенно, когда родной и любимый тебе человек становится от этого только счастливее.

И злые морщины матери с каждой секундой сглаживались. Теперь она появилась пред нами той, чьи глаза по-матерински были готовы разбиться красными трещинками часов ожиданий и беспокойств, а нос стал заложен, но все ещё хотел дышать и жить. Какая холера на нее напала, какая болезнь… Неизлечимая такая, всегда царапающая тебя изнутри в самые неподходящие моменты.

— Я понимаю, что вы чувствуете, — сказала сестра. — Позвольте мне поговорить с вами наедине. Я вам все расскажу.

Мать недоверчиво взглянула, но все же согласилась и направилась на кухню. Йери же кивнула быстро и незаметно мне, чтобы я занялась младшенькой. А хорошо она это придумала. Я была ей так благодарна за все, что с самым серьезным видом чуть ли честь ей не отдала. Спасибо за второй шанс, Йери, спасибо. Я не подведу.

Странное ощущение витало близ ее комнаты. Неопределенность — кто из нас теперь подобие? Скромно я стучалась в дверь, надеясь, что меня никто не услышит. И действительно мне казалось, что звук не дошел ни до чьих ушей, что меня немного разозлило. Я, решив кончить валять дурака, дернула за алюминиевый гладкий рычажок, набрала воздуха в грудь и отворила ее маленький мир. Надо было признать, что комната неплоха в своей обстановке, неплоха… Обиталище незрелой бунтарки, обклеившей стены постерами самых популярных рок-групп, обставившей стол небольшими облупившимися статуэтками исполнителей, аксессуарами по типу колючего черного или темной небольшой сумочкой и маленькой миди-клавиатурой, для небольшого индастриала, так сказать. На экране монитора красовалась полоска с отзеркаленными от друг друга столбцами — диапазоном звука. Похоже, что ее музыкальное творение проходило почти финальную стадию обработки, а именно сведение. Я даже не представляю, как с этими дешёвыми наушниками можно это сделать…

Но я тут не критиковать пришла! Лишь посмотреть пока что на хозяйку сего добра, перед которой висел испещреный маркером календарик с огромной надписью: "РЕПЕТИЦИЯ!!!". Тело девчонки зарыто в верблюжье бежевое одеяло посреди всеобщего беспорядка: разбросанных листовок, порваного портфеля, беспорядочно лежащих подушек, видимо, попавших под горячую руку, судя по вмятинам. В таком случае я аккуратно подошла к ней и незаметно села с краю. Вроде уже не плачет. И не бьёт.

Итак, сжав решительно все свои внутренности, я сконцентрировалась и выпустила из себя последние остатки своей смелости.

— Послушай, — заговорила я, стараясь подбирать нужные слова, — мне очень жаль, что так вышло, — вроде такие? — Ты заслуживаешь большего. Правда. Мне ведь знакомо все это. Я знаю, о чем говорю.

— Если знакомо, то почему ты не понимаешь меня? — отвечала та обиженно. — Почему так поступаешь?

— Потому что это то, чего бы хотела я. Чтобы мне было дозволено больше — неважно как. Дозволено хотя бы мечтать и иметь возможность воплощать эту самую мечту в жизнь.

— А я вот не такая! — возразила она, дернувшись. — Я реалистка! И понимаю, что ничего у меня не получится...

— Мне показалось, что мы похожи. Я и подумала, что это сработает, — я попыталась добавить в голос нотки смеха. — Но не получилось...

— Да... — вздохнула она. — Как же я вас ненавижу всех.

— От ненависти до любви одна грань.

— Чепуха.

— А давай я тебя попытаюсь переубедить, — громко и самоуверенно возразила я и встала с кровати.

Храбрости во мне оказалось много. Я вдруг так зарядилась внутри, что была готова всю ночь давать концерты тысячам моих слушателей. Но этот будет особенный, только для нее.

В углу лежала дешевенькая акустическая гитара для тренировок. Я схватила ее, постучала по дереву, покрутила гриф и как забренчу, как забренчу! По каждой из семи струн, где я выбирала свой путь и летела по нему безостановочно. По одному шла спокойно, а по второму не могла найти покоя от надоедливых спутников сбоку, то и дело извивалась, как змея между ними и так удачно, что третий оказался сущим пустяком до моих пальцев. Каждый риф в этой игре изводил меня до предела и разгонял кровь по всему телу. Как меткими выстрелами я бренчала звонко или уверенно вела игру. Я сгорала очень сильно, летя быстро, сжигая все свое тело, но могла ли долететь живой хоть одним путем? И пусть единственный человек на этой Земле заинтересовался судьбой падающей звезды, это нисколько не тормозило. Ведь глаза этого самого человека блестели чем-то таким, что намного дороже драгоценного перламутра бриллианта. Сердце от таких глаз замирает. Так вот как выглядит на самом деле счастье обычного зрителя, чудесно вдохновленого моим внезапным перфомансом? Я и подумать не могла, что это так ярко.

— Великолепно, — расстрогавшись снова, она хлопала мне в ладоши и еле сдерживала свои маленькие губы от дрожи. — Теперь я вам ещё и за импровизацию должна…

— Считай это небольшим бонусом к твоей новой подружке, — указала я на стоящую в пакете электрогитару.

— Вы и так сделали слишком много для меня. Но с чего вы взяли вдруг, что она теперь моя?

— Она уже просится к тебе на ручки. Сама мне так сказала, — усмехнулась я.

— Да не выдумывайте… И не делайте такой вид, будто я вас простила! — снова надулась эта дурында.

И тут в комнате оказалось уже четверо. Видимо, разговор прошел на ура, судя по довольному выражению лица моей сестры, выходящей вслед за матерью из темноты. Всегда на нее можно положиться, я и не сомневалась, что у нее получится. Немного сомневалась, ладно. Она ведь тоже человек, не робот. Я бы ее поняла.

— Проходной двор какой-то, — пробурчала девчонка. — А вам что? Тоже хотите растрогать меня своей песней?

— Нет, — смутилась ее мать и приблизилась. — Я пришла сказать, что... могла бы тебе разрешить.

Но?

— Но? — спросила девчонка, воодушевившись. — Я ведь знаю, что будет какой-то подвох.

— Ты должна показать серьезность своих намерений. Ты ведь увлекаешься этим, — выдохнула женщина и стала серьёзней в своих морщинах.

— Поэтому мы решили задать тебе пару вопросов для проверки, — добавила Йери. — Все как в колледже. Сдаешь экзамен — получаешь корочку специалиста.

Та помрачнела, положила руки на пояс и приготовилась. Непонятно — это она злится или так сурово намерена отстоять свое право на игру?

— Я готова! — выскочила девчонка перед матерью и как в схватке посмотрела прямо в глаза. — Задавай свои вопросы.

И они оказались не такими уж и лёгкими, но наша труженица отвечала быстро и уверенно, как со страницы учебника читала. На ладах была только одна проблемка — забыла одно название, очень простое, и до того, что забывается также просто. На помощь пришла Йери. Она за спиной женщины своей рукой показывала ей сначала меня, а потом отирала большой и указательные пальцы. А... что это вообще такое?

— И что ты ей показываешь? — прошептала я сестре. Она только лукаво оскалилась.

— Мажор! Точно! — хлопнула себя по лбу молодая абитуриентка и была готова уже нагло бросить зачётку преподавателю, считывающему ответы со своего телефона, между прочим. — И как из головы вылетело с этими ионийскими, дорийскими...

Я буркнула. Тоже мне нашли ориентир... Но девчонка молодец. Потратить драгоценные часы на что-то такое, будущее чего не предопределено, это достойный показатель. Ну вот насколько нужно любить свое дело, чтобы даже малейший шанс схватить и держать до победного салюта!?

— Ты на все ответила правильно... — озадаченно произнесла ее мама, тут же став ласковой, расслабленной. — Видимо, придется тебе разрешить...

Одно слово "разрешить" сотрясло сознание юного творца до того, что не ожидая конца речи, наплевав на контекст, она с детским восторгом набрасывается на вершителя судеб, как... любимая дочь всеми силами пытается выразить свою любовь своей дорогой матери.

— Спасибочки, спасибочки! — трепетала она, шмыгая носом от ещё недавних слез. — Я не подведу, обещаю! Буду стараться, кроптеть, про учебу не забуду! Все будет, будет! Наконец-то будет... Я так об этом мечтала! Так... Спасибо тебе огромное ещё раз, мам! Люблю-люблю тебя...

И так сладко, как во сне плюшевого медвежонка обнимала она своего родителя. Их счастье вдруг стало и моим. Так сердце болело от их совместной радости, что хотелось подойти и присоединиться к ним. Как будто мы и не чужие друг другу вовсе. Как же это вообще работает? Получается, что пока мы друг другу никто, ссоры, конфликты, войны будут продолжаться всегда. А нужно всего-то каждому по гитаре подарить.

— Я тебя тоже люблю... — прижимала дочку мать. — И что мне с тобой делать, дорогая? Переживать вот буду сильно.

— А я не дам поводов. Постараюсь не давать. И с ребятами познакомлю, они хорошие, вот увидишь!

И с этой трогательной картины обязательно должна была сорваться со струн теплая, уютная, окутывающая тебя с ног до головы нежность. Так хотелось ещё раз взять эту бренчалку и сыграть что-нибудь такое, что играется у костра, в тесных посиделках или на концерте, посвященное любимому человеку. Побренчать на струнах души, как говорится... Надо будет позвать как-нибудь Йери в поход или в лесок, взять тоже с собой инструмент, покормить мошкару... Если нам удастся.

Когда они разнялись своими счастливыми, дрожащими лицами от друг друга, то я подошла к ним, протянула электрогитару и сказала:

— Ну вот, а ты боялась.

— А что это? — спросила мать. — Гитара, наверняка дорогая... Сколько мы должны вам?

— Нисколько, — содрогнувшись, промолвила я.

— Как это нисколько?

— А это... — неуклюже перебиралась я с ноги на ногу и пыталась быстро придумать оправдание. Все же у людей есть такая вредная штука, как гордость!

— Это конкурс у нас был такой, — спасительный голос сестры зазвучал, и мне удалось выручить момент, чтобы спустить весь накопившийся пар. Ещё бы немного, и я точно завизжала бы. А Йери только и смотрит с хитрецой в глазу на меня и подмигивает. Так и запишем: "Долг номер триста восемьдесят семь". Мне за всю свою жизнь не отплатить ей... — И дочь ваша выиграла. Мои поздравления.

— Конкурс... вроде бесплатной раздачи? Неужели нам так повезло?

— Нет, за дело получила, — быстро исправила я. — За талант. Надо было... написать песню! Самой талантливой оказалась ваша дочь. Вот так.

— А вы знаменитая личность, я так понимаю... — приметила мать, все больше замечая нашу схожесть. Ну да, для нее я пример для подражания. — А можно послушать то, что там насочинялось у нее?

И снова она ставит меня в тупик! Что же никак не хочет бесплатно взять-то? Другие бы без вопросов и сцен выхватили из рук, да ещё бы и затараторили свое раздражающее: "спасибо". Я на это надеялась, а тут, оказывается, принципы у нас! Не может не вызывать уважение, конечно…

— Мам, ну чего ты? Я тебе насочиняю столько, что ты устанешь слушать.

— О, да! Представляю, как ты бренчать целыми днями будешь. Пожалуй, ты права, обойдусь, — резко засмеялась она, снова постарев на пару лет, и повернулась к нам. — Все равно большое спасибо вам. Не каждый сможет просто так раздавать такие вещи, пусть и за талант. Вы добрая душа.

Я покосилась в сторону и хмыкнула. Приятно слышать такие слова, но что ответить тогда в таком случае? Не набрасываться же, как это было с сестрой?

— Спасибо... — только и хватило сил сказать мне, небрежно сжав свою улыбку.

— А вы оставайтесь на обед, кстати, в качестве извинений. Я тут сорвалась на вас... Тут как раз почти готово, — пригласила нас хозяюшка и протянула руку к небольшому, старому на вид  деревянному столу на четверых, за который были задвинуты голые железные стулья, всегда обжигающие твою спину холодом. А зачем им вообще четыре?

В ответ мы вместе с сестрой, в одну и ту же секунду ответили одним и тем же ответом, практически:

— Да, спасибо, — говорила я.

— Нет, спасибо, — тоже говорила Йери, переглянулась вместе со мной и как исправилась. — Ну если только ненадолго.

— Замечательно, — послышался хлопок в ладоши. — Тогда пойду, да поставлю тарелок на четверых.

— Я помогу тебе, мам.

Одна семейка отделилась от... нас. Это послужило поводом для Йери поговорить о моем внезапном решении.

— Ты действительно хочешь остаться? Я думала, что тебе хотелось побыть вместе со мной, — соблазняюще пропела она.

— Йери, да брось ты. Это же ненадолго, к тому же, я успела проголодаться, пока мы бегали туда-сюда.

— Я тебя поняла, — как-то обиженно проворчала она — редко такое встретишь на ее лице, а значит и дело для нее серьезное. — Будем... обедать тут...

— Ты так резко взъерепенилась, когда меня решили покормить. Ты чего... ревнуешь? — сдерживала ухмылку я, чтобы не умильнуться с ее реакции.

Она не стала отрицать или чего-то доказывать, только недовольно зыркнула на меня, будто я пристыдила ее при всех и направилась вглубь комнаты, к столу. Я поспешила за ней и уселась за стул рядом.

— Йери, не обижайся, — прошептала я приободряюще и коснулась ее колена ногой. Внимание я ее все же зацепила таким трюком — она повела бровями и уставилась. — Да я твою еду ни на что не променяю. Я уверена, что здешняя хозяйка готовит не лучше провинциального поваренка!

Старшенькая и младшенькая появились в дверях  с большими такими тарелками, показывающими пока только свое выпуклое белое дно. А когда приземлились перед нами, то я увидела обычное, простенькое блюдо — кажется, отварной рис, приправленный всякими овощами и... яйцами? Пахнет, признаюсь, неплохо, прямо отдает в лицо горячим паром и непривычным запахом, с каким меня встретил этот дом. Не скажу, что это верх кулинарии, по крайней мере, на вид и запах точно. На радость моей сестре.

Когда все были в сборе, то я уже было принялась пробовать и незаметно кривиться, как та женщина тут же обрадовалась:

— Вы тоже читаете молитву перед едой, да? Слава тебе, Господи, есть же понимающие люди.

— А вы тоже будете? — спросила Йери, и на губах ее появилась заметная радость.

— Да. Сколько я свой крест с собой ношу, столько и благодарю Господа за каждый день, проведенный не в нужде от еды.

И они вместе сложили руки. Вот уж подружки нашлись по идеологии... Мы с моей фанаткой только переглянулись и, тоже понимая друг друга, покачали головой. И тебе приходится терпеть, как я тебя понимаю...

— Приятного всем аппетита.

Наконец-то я, уже изрядно проголодавшаяся, поднесла ложку ко рту и, зажмурившись, амкнула. Что-то сладкое растеклось по всему моему языку, обжигая зубы, стекая по моему пищеводу. Что-то приятное оказалось во мне, горячее в этой немного прохладной и сыроватой квартирке, и я чувствовала, как вздрагиваю от колющих мурашек по ногам. Эта еда оказалась лучше, чем я предполагала. Намного лучше. У сестры оказался серьезный соперник. Недаром она остерегалась. У меня даже возникла мысль поставить предательское одиннадцать из десяти этому блюду. Прости, сестра, но ты тут реально проигрываешь.

— … Благослови руки, которые приготовили это...

Строчки молитв пробежалась у моих ушей, когда еда на моей тарелке довольно быстро закончилась. Я и не заметила, как уплела все за пару ложек.

— Спасибо, было очень вкусно, — сказала Йери и встала из-за стола.

— Понравилось?

— Да. Признаюсь, вы готовите даже лучше, чем я.

— Лучше, чем вы? Ну я все-таки работала шефом на кухне, тут нечему удивляться, — гордо ответили ей.

— А мама плюс шеф-повар — волшебное сочетание хочу сказать! — довольно вставила свое дочь. — Мастерство, приправленное душой.

Невероятно... Вот так взять и признать свое поражение? Я думала, что правильнее будет скрыть свое хоть и восхищение, но раздосадованное. Представить, например, что я признаю музыканта играющего лучше, чем я — да ни в жизнь! И пусть можно скрыть правду, сожрать все на свете доказательства, подавившись ими триста раз, пусть и останется один единственный свидетель — я, единственный человек, которого будет донимать эта унижающая мысль, все равно никогда не признаю, никогда! Уж лучше один, чем два. Или миллион.

— Тогда... не поделитесь со мной парой своих секретов? — спросила сестра.

Женщина подозвала ее к себе и что-то долго говорила на ухо. Сестра поднимала свои темные брови, усмехались легонько и принимала изредка хмурый вид. Учиться у своего же соперника… Что может быть для меня унизительнее?

— … Только не надо им злоупотреблять, — наконец сказала женщина вслух и прикрыла довольный взгляд темными веками.

— Спасибо большое, — с благодарностью почти прошептала сестра.

Делать было нечего — нам и правда нужно было уже идти. Наша миссия здесь окончена.

— Уже уходите? Можете приходить ещё. С подарочками...

— Мама!

— Я же шучу. Проводи-ка лучше наших гостей.

— Да, так и сделаю.

Мы оделись неспеша. Девчонка, ждавшая нас у порога, вдруг тихо и в то же время очень эмоционально заговорила, кидаясь на меня:

— Спасибо вам огромное! И за маму, и за гитару. Вовек не забуду вашей доброты! Есть же ещё хорошие на свете люди, которые остались людьми, несмотря на популярность, славу, деньги... И я очень горжусь, что являюсь именно вашей фанаткой, Лилит.

Она быстро обняла меня и прижалась к моему лицу своей горячей щекой. Я прямо замерла — прямо когда берешь в руку послушного паука и, слушая указания дрессировщика, пытаешься не двигаться и вообще не дышать под изумленными взглядами других зрителей. Также и тут — лучше постоять так, помолчать вместе с ней, чтобы случайно не спугнуть этот... мой детский восторг и взрослую радость — настоящее счастья не за себя, но за другого, кажется, что достойного человека.

— Слишком близко... Но спасибо за такие слова.

— Оу, да вы покраснели. Кажется, я знаю теперь вашу небольшую слабость, — подмигнули мне.

А потом она отцепилась от меня, отошла на пару шагов и, улыбаясь, махала мне ручкой и медленно закрывала дверь, до самого последнего момента выглядывая как непослушный ребенок. Я стояла дурочкой и протирала свое нагревшееся место, изредка смотрела на свою сестру, готовую просто лопнуть от количества колких фраз, образовавшихся в ее испорченной голове.

— Просто молчи, Йери, молчи.

— Молчу, Лилит, просто молчу.

— Иеремия...

А потом мы пошли. И шли, может, с час или два… или три. Пока у меня в горле не пересохло от болтовни, доняла я ее знатно. А болтали мы о разном, перетекая из одной темы в другую. Например, та же самая готовка плавно перешла в кулинарные шоу, а они, в свою очередь, на фильмы. Моя сестра совсем не любит фильмы! Рассказывает ещё своим старушачьим тоном: "Вот книга была хорошей, а экранизация взяла и испортила все. Да и как передать все мысли и эмоции героев только за каких-то два часа? Мне этого не понять".

Но я-то знаю настоящую причину. Горькую и тяжёлую правду. Одна незнакомка поведала.

Я и не замечала, как с наших всего-то лишь глаз исчезали дома, фонари, люди. Только белая гладь, да вытоптанная дорожка, по которой ещё ходили чудные люди вроде нас.

— Тут раньше дома были жилые. Давным-давно. С них начиналась история этого города, только вот время, в конце концов, уничтожило это место. Старые здания заброшены, но некоторые жители все равно остались здесь жить, даже несмотря на пустоту, отсутствие всякой экономики и развития. Людям оказались дороги их дома, — рассказывала сестра, оглядывая черневшую от заката даль.

— Интересно было бы посмотреть.

— Согласна с тобой. Но для мэра это уже давно рухлядь, признанная аварийной. Ни на что не годная развалюха из сгнивших щепок. С людьми также поступают, знаешь? Стараются избавиться от них, когда те приходят в негодность или просто оставляют гнить в одиночестве. Но ведь эти люди, пусть и старые, немощные, все ещё люди... — она презренно сузила глаза. — Однако мне ли такое рассказывать?

Я снова вспомнила дедушку. Пожилой горец, искавший друга среди тех, кто считал его заносчивым чудаком. Меня нашел. Может, он был даже счастлив, когда говорил со мной. Но что толку об этом теперь рассуждать? Разве что уроки извлекать и надеяться на то, что я хотя бы чему-то научилась!

— Йери. Я... я бы тебя не оставила одну в старости, — слабо призналась я, злясь на себя саму.за свою нерешительность и даже неискренность.

— Хочешь остаться с такой занудой, как я? Это уже какое-то извращение, Лилит, — вдумчиво и назойливо произнесла она, как бы смеясь в лицо такой незавидной судьбе. — Ну... тогда я должна сказать спасибо? Если твои слова тверды и серьезны.

— Не переживай насчёт этого… — уверила я и еще крепче сжала ее руку от наплывающего на коже стыда.

Когда мы вышли за пределы города, то небо уже совсем перестало сиять. Все сложнее разглядеть лесок, окаймляющий разъезженную зимней резиной дорогу и ту появившуюся из-за горизонта темную беседку с заколоченными окнами и белой шляпкой. Оказывается, именно в нее мы и шли все это время. Признаюсь, это не совсем то, ради чего я была бы готова идти несколько часов по какому-то бездорожью, в какое-то безлюдье...

— Вот мы и пришли, — сообщила сестра и вошла внутрь без стука.

Вокруг стояли выколоченные досками по брёвнам стены и потолок, и не было ничего, кроме такого же выколоченного столика, сидений и маленького заледеневшего окошка. Сестра зажгла керосиновую лампу моей зажигалкой, которую попросила у меня, подложила под деревянную, покрывшуюся лазуритной корочкой скамью картонку, пригласила, пошлепав по ней, меня и с удовольствием выдохнула огромным облаком пара на маленького огненного духа, плясавшего уже вовсю своим жарким танцем. Вид её казался умиротворённым, словно это все, что она должна была сделать за свою жизнь. Прижаться к ней — и мне становится немного теплее и уютнее здесь. Не так уж и плохо.

— Ты меня привела сюда, чтобы посидеть в беседке? — спросила я, выглядывая из-за плеча. — Чем же тебя парки не устроили?

— Это не просто беседка, — возразила Йери и указала на небольшую надпись в углу, которую я раньше не замечала: "Здесь была И. Н. и вы". — Когда тебя ещё не было, мы с родителями часто ходили сюда. Это было наше личное место. Столько эмоций и воспоминаний... Наша семья любила тут проводить время. Я любила.

Сестра ностальгически закинула голову и засмеялась, что заставило меня съежиться. Она стала такой радостной в одночасье…

— Знаешь, чего тут особенного, Лилит? В этом месте? Почему мы сюда ходили?

— Ну лес, наверное, чистый воздух... — прикинула я.

Чертовка заносчиво помотала головой, так ничего и не сказав толком:

— Ты это должна увидеть. Определенно должна... Отсюда это можно рассмотреть лучше всего. Жаль только, что нечестно такие события случались.

— Почему? Времени не было?

— Да. В этом вся причина. Отец много работал. Мама, ты не знаешь, но помогала ему с кое-какими делами. Все в заботах, деньги в дом приносят. Молодцы, — произнесла она с каким-то откровенным разочарованием.

— А что в этом такого? Обеспечивать свою семью это разве ненормально?

— Чем больше денег, тем больше у тебя обязанностей. Желания наживы. Никому не захочется работать за гроши. Но если это будет порядочная сумма, то и на здоровье, и на семью как-то времени не остаётся, да и желания тоже — на благо родных ведь старается. А разве я была бы менее счастливой с ними, живя не в большом доме, а в обычной заурядной квартирке?

— Ну даже не знаю...

Она вдруг закрыла мне глаза своей ладонью и попросила встать. Ее прикосновения, кажется, не явились мне ужасными воспоминаниями. Только необычное чувство предвкушения, тайны разыгралось во мне. И трепетное, потому что я знала, что это была Йери.

— Не бойся. Я просто покажу тебе кое-что.

— Хорошо...

Она осторожно вывела меня наружу, и ветерок тут же хлестанул мне по носу. Глаза же мои бережно защищала сестра. Так и обморожение руки можно схватить… Ох, а возможно ли такое в ее случае? Холод, порой, обжигает похуже огня.

— И все же, Йери, почему ты так негативно к этому относишься? Все стремятся жить лучше. Пусть и кропотливым трудом. Это же окупится в конце жизни, я не права?

— Работа, деньги, обязанности это хорошо, знаешь, это принесет, может, в конце счастье и удовольствие... Но ты пробовала когда-нибудь просто жить?

Я хотела ей ответить. Но решетки-пальцы начали отдаляться, исчезать с моего лица, открывая мне вид картины... волшебной, невероятной, которая позволила мне только и вымолвить, что:

— Жить?

Небо черного полотна изрисовали красками причудливых оттенков — сияющими плывущими, как по морю, тигровыми полосками. Они были самых разных фигур и шевелились, словно наяву и живые были, готовые вовсю играть с Луной и наслаждаться свежими зёрнами звёзд. Невозможно и сердечнику не умереть, невозможно бессердечнику оказаться равнодушным. А я и не знала, что такие виды вообще существуют. Не замечала почему-то. Ни разу.

Мне обязательно нужно запечатлеть это. Поэтому я захотела достать поскорее свой телефон из кармана и судорожно тыкнуть пальцем на спасительный круг, как… забылась вдруг. Как я сжимала в пальцах свое устройство, так и она твердо и настойчиво держала меня за запястье и как бы намекала на тленность и незначимости моих действий. Своим аккуратным носом она, повернувшись, указала мне на необъятный небосвод, оказавшись всем — радостью, спокойствие и даже, в каком-то роде, печальной, будто граненный самоцвет, переливающийся каждой своей стороной совершенно по-новому. Я так и не смогла возразить на ее этот необычайный запрет. Да и как это сделать, если на сердце твоём жалобная, скулящая радость? Она стояла живой, настоящей, а я... Я тоже так хочу.

И звёзды заиграли мне. Они, оказывается, все это время умели играть! Одна, вторая, третья, и все остальные вслед за друг другом мерцали, выстраиваясь в удивительную, льющуюся в бесконечность музыку, превращая внутренний рассвет души в мурашки по всей коже, которые защекотали мое тело вплоть до пят, вплоть до бешеного пульса, бешеной скорости моей разогревшейся до кипящего порыва крови. Я почувствовала себя никчемным поэтом по сравнению с великолепием всей этой музыкальной плеяды.

— Йери... — проговорила я, задыхаясь от эмоций. Я просила ее, каждым своим мускулом на лице. — Это... просто фантастика. И ты такую красоту решила показать именно мне? Чем я заслужила такое?

Сестра повернулась ко мне, что я застыла испуганно и уже жалела о своем вопросе. Она дотронулась до моего лица, прикоснулась к щеке и погладила ее. О, эта шершавая нежность!

— Ну разве ты ещё не поняла? Прямо сейчас, прямо в этот момент и навсегда, моя любимая сестра... теперь ты моя семья.

— Я...

Я. Как много в этом слове. Как много значений в нем для тебя, Йери. Нет сомнений, ненависти, а только уверенно сказанные и в то же время ласковые, щиплющие чувства. Как я благодарна ей за это это! За честность, искренность и любовь. Большего от нее ждать было бы сущей наглостью.

— … твоя семья?

Из последних сил эти слова выдавились с моих губ, а потом расплылись, растеклись в непонятные всхлипы и стоны. Снова эта речь грустного человека… Но грусть от чего? От неимоверной радости. Не так уж и больно. Скорее, так хорошо, что больно.

— Ты ведь знаешь, что плакать на морозе чревато последствиями? И не о простуде я совсем.

Сестра стояла передо мной такой мутной, непонятной теперь. Теплые ручьи растекались по моему лицу ещё сильнее. Предательски так, закрывая весь этот чудесный вид, всю чудесную тебя...

— И совсем ты не слушаешь свою сестру. Но ничего. Я совсем не обижаюсь, — говорила она и прижимала меня к своей теплой груди. И совсем теперь не холодно слезам. — Вот так лучше. Это ведь моя вина. Наговорила тебе тут всякого, зная твою извечную привычку выражать свои чувства мокро, не жадничая ни одним своим драгоценным камнем твоих прекрасных глаз.

Так приятно пахнет от нее. Так приятно быть в объятиях. Слушать ее тихие слова. Быть рядом. Кажется, что я... люблю свою сестру. Чем же ещё может быть это бесподобное ощущение жизни вместе с ней? Без капли ненависти. Но не хватит теперь мне сил что-либо сказать ей.

— Йери, я...

— Да, милая, знаю. Просто нет слов.