***
Стоял конец сентября. Осень полностью вступила в свои права, делая погоду холоднее, но все еще даря нам последние капельки летнего тепла. Кроны деревьев окрасились в яркие красные, желтые и золотые цвета, будто искрился живой огонь, захватывая все на своем пути. Еще неделя, и все это великолепие исчезнет в потоке серых будней и бесконечных дождей, вгоняя людей в тягучую осеннюю тоску, сносящую все на своем пути словно огромная волна и топя жителей города в безликой рутине.
Я опустил взгляд на наручные часы. Пол-одиннадцатого. Пора идти. Надев старую серую куртку с облезлым, словно специально выдерганным, меховым капюшоном и, подхватив свой инструмент, вышел из квартиры кирпичной пятиэтажки. Совсем скоро ее должны снести и я совершенно не представлял, куда мне идти. Друзей как не было, так и не появилось, да я и не горел желанием их заводить, а домой... домой не хотелось. Опять видеть их было выше моих возможностей. Мама и папа...
Я так давно их не видел, с тех самых пор как они меня за дверь выставили, после того как я сестренку споил случайно. Дурацкая история получилась, я сидел в комнате с пивом, налитом в стакан, да вышел на балкон покурить. Она тогда мелкой была, всего лет девять или десять... Подумала, что сок и выпила целый стакан. А потом еще... В общем, споила она себя сама, а обвинили меня, мол не уследил. Я прожил самостоятельно шесть чертовых лет.
Я пришел потом, когда уже чего-то добился, хотя старенькую съемную квартирку на окраине Москвы и низкооплачиваемую работу, зарплаты с которой едва хватает на оплату жилья и самой дешевой еды, сложно назвать великим достижением... Я вошел в квартиру и увидел глубокие папины глаза смотрящие из подпоясанной черной бархоткой фотографии и сестру безразлично лежащую на пестрой куче одеял перед стонущей коробкой телевизора, и беспощадно оптимистичной мамой, которая застыла в неестественной позе на инвалидном кресле, словно съежившись над грязными клочками распечатанных фотографий.
Я тогда точно понял, что здесь мне не место, не там, где кучка незнакомых людей, так насмешливо-понимающе смотрит сквозь тебя, не там где люди оказались в печальном склепе между прошлым и будущим, не там где человечество наложило на себя руки в безумном бесконечном танце. Не там, где самый близкий человек живет от дозы до дозы, окончательно забывшись в мире диких и безумных галлюцинаций, которые больше не в силах отличить от реальности. Помню, что она прохрипела прокуренным голосом, когда я замер на пороге квартиры, в шоке смотря на происходящее. "Смотри-ка, Ден. А кто это с тобой?" Тогда для меня этот мир раздробился на мелкие осколки, которые впивались мне в голову, впивались и кусали мелко и часто, как огрызающиеся собачонки.
Я точно знаю, что там не было, моих родных, что их не может быть там, что их время в этом месте закончилось, что они живут где-то в другой квартире с большими стеклянными окнами до потолка и пушистым ковром на полу, и не было там моей сестренки, не было у нее этого хриплого прокуренного голоса, гулко отдающегося в трещащих от отчаяния ребрах, затуманенного взгляда, смотрящего куда-то сквозь меня, и тонких мелких шрамиков от разбитого стекла на узких ладошках не было, не было тонкой седой прядки в ее реденьких русых волосах.
Я сжал голову руками и отчаянно старался успокоиться. Отогнав ненужные мысли, я побрел на автобусную остановку. Я часто поздно вечером добираюсь до метро, а оттуда, в старых грохочущих вагонах еду на другие окраины и просто брожу по пустым безлюдным улицам ночного города, дарящим мне какую-то молчаливую поддержку, не имея какой-то цели. Особенно я любил гулять в время грозы, когда слышны оглушительные раскаты грома, будто кто-то заколачивал огромные сваи на небе, когда видны ослепительные вспышки молний, расчерчивающие небо... Да, я любил грозу и восхищался ею.
Поезд подошел к конечной станции и я, выйдя из метро, побрел по улицам. В окнах домов постепенно гас свет. Я закурил. Было уже далеко заполночь, когда я набрел на небольшой сквер. Полил мелкий противный дождь и мои волосы промокли, став похожими на странного вида сосульки, но мне было все равно. Я наслаждался дождем, подняв голову и подставив свое лицо под мелкие капельки холодной воды, льющиеся с неба, словно кто-то неизвестный поливал цветы на клумбе из красной лейки. Почему лейка была обязательно красной я сказать не мог, однако нервно усмехнулся от услужливо предоставленной воображением нелепой картиной.
Я достал из чехла серую скрипку и смычок и начал играть какую-то замысловатую мелодию. Где-то вдали послышались тихие раскаты грома, заставив меня улыбнуться. Моя улыбка была больше похожа на оскал, но я уже давно разучился улыбаться по-настоящему.
Дождь усиливался и вместе с ним усиливалась мелодия скрипки. В окнах окрестных домов зажигался свет, люди выходили на балконы, безмолвно слушая неизвестного ночного музыканта. И пусть всем им завтра на работу или учебу, никто из них не решался прервать тягучую печальную, словно неведомый танец балерины, плачущей от боли, но покорно кружившейся для ненасытной алчной публики, мелодию скрипки.
Закончился дождь и вместе с ним закончилась музыка. Люди еще десять минут стояли на балконах, ожидая продолжения чудесной музыки, но потом постепенно начали расходиться. Бесследно исчез и скрипач. А в раскрашенном местной молодежью переходе одиноко сидел голубоглазый парень двадцати трех лет и вертел в тонких пальцах дешевую тлеющую сигарету, смотря невидящим взглядом в темноту подземного коридора. До рассвета оставался ровно час...