Каччан... (8 часть)
Предупреждение! В главе присутствуют: намеренное причинение себе вреда (голодание), упоминание травли, упоминание подталкивания к суициду, невозможность говорить, частичная глухость, подталкивание к травле. Если что-то из этого является триггером для вас, то пожалуйста, отойдите от экрана / закройте этот фанфик. В случае, если вам станет плохо, вы можете написать мне в мой тгк под закрепленный пост, я переключусь вместе с вами в лс и мы поговорим.
ссылка на тгк: (можно просто вбить в поиск «культ поклонения фф»)
https://t.me/Mm2xhFQmyttlZDcy
Глава была написана под: Real men; Brand New City; Liquid Smooth; Abbey; I don't smoke; Class of 2013. Все от автора Mitski.
——————————————
Мицуки была не глупой, а скорее остро наблюдательной. В конце концов, далеко не каждый может работать в индустрии моды, будучи слабым человеком без характера и интеллекта. Так что она уже давно поняла, что между её сыном и "племянником" образовалась пропасть, невидимая, но ощутимая трещина. Изуку больше не приходил в гости, не заходил за Кацуки утром, не присылал их общую фотографию каждый день. Мицуки больше не слышала их восторженных разговоров о героях, не видела той беззаботной, энергичной беготни по дому в костюмах Всемогущего, да и просто сердце сжималось каждый раз, когда её сын стискивал зубы, и его взгляд становился колючим при одном лишь упоминании его лучшего друга.
А потом у Кацуки ухудшился слух. Из-за его причуды. По закону никто не может использовать свою способность не дома, за исключением специальных мест и причуд. Но дома все Бакуго почти никогда не использовали причуды. И Мицуки не была глупой, с её острым умом и многолетним опытом наблюдения за людьми. Она понимала, что если её сын приходит домой с болью в запястьях, постоянно ухудшающимся слухом и тенями вины в его обычно дерзких глазах, то он не такой уж пай-мальчик, как о нем говорят учителя. Но она молчала. Годами Мицуки держала язык за зубами, глотая собственные страхи и скрепя сердце, давая ему пространство, которое, как ей казалось, ему было нужно. Тревога росла, пока Кацуки не пришел домой в слезах и не убежал в ванную, откуда был слышен звук судорожной, надрывной рвоты ещё минут десять. Её сын, захлебываясь слезами, блевал в блядский туалет на протяжении чертовых десяти минут, а она даже не знала, что именно случилось. Поэтому Мицуки, заставляя себя не поддаваться панике, хотя её сердце сжималось от боли, достала активированный уголь, воду и салфетки, а после подошла к Кацуки и начала гладить его по спине. Ей была знакома такая ситуация. Слова тут не помогут. Так что Мицуки проявила всю свою сдержанность и нежность, её прикосновения были уверенными и утешающими, говоря больше, чем любые слова, оставаясь все это время рядом с сыном.
— Я рядом, засранец. Хочешь рассказать мне о том, что произошло?
Кацуки выпил таблетки. Едкий привкус желчи и стыда остался, даже после выпитой воды. Мальчик посмотрел на свою мать, собираясь что-то сказать. Вдруг спазм сжал горло, и голос застрял где-то глубоко в груди, отказываясь выходить. Вместо слов был только хрип. Сердце упало в пятки, как и его чертово эго – он, Кацуки Бакуго, не мог даже произнести слово. Глаза снова начало щипать. Нахлынула обида. На себя, на старую каргу, на статистов, на равнодушных учителей, что закрывали глаза, на причуды. Но не на Изуку. Испытывал ли вообще Кацуки негативные эмоции к этому солнцу? Ответ пришел сам. Да. Жгучую зависть. Не к силе, нет, к его неукротимой чистоте, к его способности светить даже в кромешной тьме. Но на этом всё. Он хотел быть таким же. Добрым, отзывчивым, потрясающим. Но как бы Кацуки ни старался, ему не удавалось догнать Изуку. Никогда. Как бы он ни старался, ни гнался. Всегда позади, никогда спереди. А потом все стали смеяться над его лучшим другом. И они ждали, что Кацуки сделает так же. Их молчаливое ожидание, эти мерзкие взгляды прожигали спины, но Изуку этого даже не замечал! Ему было всё равно на сплетни, подножки, обидные прозвища, на всё! Мидория просто улыбался и прощал все эти "случайные" удары. Эта его чертова улыбка, это всепрощение, что лишь сильнее разжигало огонь в груди Кацуки. Как можно быть таким слепым? Или таким сильным? Но Бакуго было не всё равно. Ему хотелось, чтобы это прекратилось. Поэтому он ударил своего лучшего друга, говоря, что нельзя быть тряпкой. И что Кацуки увидел? Как другие смеются над Изуку, но больше ничего не делают. Все эти статисты просто стояли в стороне, когда Бакуго был рядом, а потом хвалили его за "хорошую работу". Мерзкие ухмылки, кивки, одобрительное бормотание "молодец, Бакуго, так держать!" И Кацуки было невыносимо. Каждый такой "подвиг" был ударом по его собственному нутру, раскалывая душу на мельчайшие, кровоточащие осколки. Они впивались все глубже, пока не становилось невыносимо. Но разве он мог показать это? Как он мог показать эту слабость, эту невыносимую боль, этот парализующий страх? Если Зуку сможет страдать меньше, то Бакуго готов уничтожать себя изнутри. Он должен был стать монстром, чтобы защитить свое солнце. И боже, как это было сложно. Он подкладывал своему другу лишние деньги, подменял крем от ожогов, оставлял анонимные записки с вопросами о самочувствии. Это был его безмолвный крик, его попытка хоть как-то залечить раны, которые он сам же и наносил. Или позволял наносить. Но не мог просто подойти и сказать, как ему жаль. Он был заперт в своей же ловушке, в этой роли злодея, которая пожирала его изнутри. Тогда бы Изуку перестал реагировать так, как нравилось другим. Он знал: стоит только Изуку понять, что Кацуки на самом деле чувствует, стоит ему увидеть его настоящие, скрытые эмоции, как весь его тщательно выстроенный мир рухнет. Изуку перестанет быть "простой мишенью", и тогда Кацуки придется найти еще более жестокие способы, чтобы отпугивать других. Он бы ранил Зуку еще сильнее, просто чтобы сохранить иллюзию. А Кацуки пришлось бы причинять ему больше боли. Слезы наворачивались на глаза только от одной мысли. Как он жалок... Просто хотелось взять и обнять его, сказать какое-нибудь успокаивающее дерьмо, позвать смотреть тупой фильм о Всемогущем или хоть что-то! Но не смотреть, как тот яркий огонёк в глазах Зуку, который когда-то сиял ярче тысячи звезд, медленно, мучительно угасает, оставляя лишь тень. Видеть, как он инстинктивно закрывает лицо руками при любом резком звуке, как вздрагивает от прикосновения, стоит температуре чуть повыситься, напоминая о взрывах. Это было невыносимо. Должен ли Бакуго говорить о том, как ему хотелось отдать свою причуду Мидории? Нет, лучше не стоит. Эта мысль была слишком позорной, слишком уязвимой, чтобы даже облечь ее в слова.
В особенные моменты, когда он причинял Изуку слишком много боли, Кацуки переставал есть. Как ОН мог, если Мидория не мог? Голод отрезвлял его. Заставлял понимать все свои ошибки, служил наказанием. За всё то, что он сделал, в том числе и за получение такой причуды. Все, что делал Бакуго — это натягивал фальшивую, злобную усмешку днем, а ночью, когда мир вокруг замирал, сворачивался калачиком на кровати, засыпая в тихих, горячих слезах и с изнурительным урчанием в животе. А потом ему снилось счастливое лицо Изуку. Его яркая, чистая, совершенно незамутненная улыбка. И это было самым дорогим для него. Единственной вещью, что давала ему силы продолжать этот фарс. Поэтому он продолжал голодать, пока не начинал падать в обмороки, тело его наказывало само себя, а он лишь принимал это, как должное. Боже, как он хотел есть в такие моменты. Все его мысли были заполнены едой. Живот сводило в неприятных спазмах, голова постоянно кружилась, каждый звук отдавался колоколом в ушах, что-то в груди не давало спокойствия. Само представление пищи вызывало ком в горле и желание почесать шею, словно невидимые укусы сводили его с ума. А потом резко все становится хорошо. Мысли о еде отступали, рвотный позыв исчезал, оставляя лишь пустоту. Тогда Кацуки понимает, что может поесть. Без тошноты.
Крепкое объятие резко, но нежно выдергивает его из мыслей, из глубины его самобичевания.
— Не можешь ничего сказать, да? Я понимаю, засранец.
Кацуки понимает, что его одежда мокнет. Но он не против, ведь старая карга может сказать про свои вещи так же.
— [Я сказал Зуку спрыгнуть с крыши.]
Они давно начали учить жестовый язык, когда его слух начал ухудшаться из-за перенапряжения причуды. Носить слуховые аппараты не всегда комфортно. Но сейчас глаза Мицуки расширяются, отражая в них невыносимую правду. А из глаз Кацуки продолжали течь тупые слезы, которые затуманивали его зрение, мысли, надежды. Он ненавидел их, эти бесполезные, позорные слезы, что выдавали его слабость. «Я не могу плакать. Мне нельзя.»
— Ты жалеешь об этом, Кацуки?
Её голос дрожит, едва слышно, но он чрезвычайно серьезен. Использование имени лишь добавляет эффект, пронзая его до глубины души.
— [Да.]
— И это главное. А теперь иди и исправляй то, что ты натворил.
И Кацуки не медлил. Он соскочил с места и побежал в сторону места, где Зуку всегда ходит домой. Каждый шаг был ударом по земле, каждое дыхание – судорожным всхлипом. По пути спотыкаясь об ступеньки, падая, сдирая кожу с колен и ладоней, задыхаясь от слез, он бежал и бежал. Легкие горели от интенсивности, каждый вдох обжигал горло, как кислота, а мысли путались, перемешиваясь с отчаянием и нарастающей паникой. Кацуки не нашел Изуку. Поэтому, резко проворачиваясь, Бакуго ускорился, направляясь в школу. На крышу. Единственное место, куда он мог бы пойти.
— "Каччан! Я прощу тебя в любой ситуации! Мы же друзья, да? Поэтому не бойся быть собой. Я же знаю, что ты не хочешь обижать меня. Это твой способ выразить, как я важен тебе. Так же как твое прозвище тёте. Ты никогда этого не признаешь, но твоё «Деку» звучит как «ты все сможешь»! Ты же всегда добавляешь окончание! — Изуку закрыл глаза, ярко улыбаясь. Нежность окружала его, словно золотистое сияние, теплое и всеобъемлющее. И для Кацуки эта аура была лучше Всемогущего. Зуку был как солнце, которое освещает весь мир, чистое, незапятнанное, не способное лгать. А Бакуго был готов подарить ему весь этот мир, если потребуется. Но пока что они просто держались за мизинцы, хихикая, обещая."
Его душа будто снова распалась на миллиарды частиц, а потом соединилась. Какая разница, как на него смотрят другие? Он мог с самого начала не издеваться над его солнцем, ради уменьшения боли, а защищать. Держать за руку. Стоять рядом. Заткнуть всех, кто смеет ранить его. Защищать, а не становиться частью боли. Какой же он дурак. Изуку нужно было не обезболивающее, не лживое спокойствие, а чертов друг! Кацуки не даст погаснуть солнцу из-за своей дебильной ошибки! Ему нужно просто ускориться. Быстрее бежать по этим ебанным лестницам. Ещё чуть-чуть. Пожалуйста! Еще немного. Достаточно, чтобы успеть. Достаточно, чтобы исправить.
Не передать словами, как был рад Кацуки, когда Мидории не было на крыше. Это был выдох, что застрял в груди, облегчение, граничащее с шоком. Но на всякий случай он будет ходить сюда. Каждый день после школы, пока не убедится. И, пожалуй, ему придется остаться здесь ещё чуть-чуть. Просто для... того чтобы отдышаться, да. Не потому что Зуку может прийти позже, нет. Не потому что он волнуется. Бакуго просто посидит здесь, на крыше, вытирая свои слёзы и вспоминая свое солнышко, думая о том, как теперь вернуть ему его свет.
—«Мам, я устал притворяться.»
—————————————
арт к главе
https://pin.it/56FEcckt3