~Галоперидол~

Все ушли, остались двое
В мире самых чокнутых людей. (с)

Альфред выпустил лицо Ивана из своих ладоней и скрестил ноги, по-турецки усаживаясь на диване. От усталости и переизбытка эмоций его клонило в сон. С другой стороны, он хотел, чтобы этот вечер продолжался как можно дольше. Ваня поднялся с пола и подошел к шкафу.

— Расскажи мне про Россию, — вдруг сказал доктор, зевая и набрасывая на плечи плед. Брагинский приподнял левую бровь.

— Про березоньки, что ли? Ты же еле сидишь, у тебя глаза сейчас закроются, — он повернулся лицом к шкафу и стащил через голову футболку. Альфред задумчиво рассматривал обнаженную широкую спину и с наслаждением созерцал, как сокращаются под кожей мышцы.

— Про березоньки тоже. И про работу. Это правда, что в России ты был сотрудником чуть ли не элитного подразделения физиков?

— Соседка растрещала? — Ваня снял штаны, обернулся и встретился с заблестевшим взглядом голубых глаз. — Ты смотришь на меня, словно голодный уличный кот на рыбу.

Альфред спрыгнул с дивана и подошел к русскому, останавливаясь в паре сантиметров от него.

— Так съешь меня, — прошептал доктор и дотронулся подушечками пальцев до легкой щетины на щеке Ивана. Сонливость исчезла, оставив место лишь для похоти и желания. Настолько сильного, что в брюках слишком быстро становилось тесно.

Ваня не стал себя сдерживать, он действительно был "голоден".

— Я тебя сожру вместе с костями, — пообещал русский и навалился на Альфреда, сваливая его с ног и придавливая к дивану. Альфред начинал дрожать от каждого случайного прикосновения, наблюдая, как Иван расстегивает одну за другой пуговицы на его рубашке. Одну за одной, одну за одной... Почему так много пуговиц на чертовой рубашке?! Теплая ткань, пропитанная легким запахом тела, все больше дразнила, последняя пуговица не выдержала напора и оторвалась, оставив пучок ниток. Брагинский вышвырнул рубашку в сторону двери и принялся за ремень и ширинку на брюках американца.

— Зачем ты нацепил на себя столько вещей?.. — бормотал Ваня, грубо стаскивая с длинных ног и брюки, и трусы одновременно. Альфред лишь тихо промычал и запрокинул голову, вытягивая шею. Он судорожно дернулся, когда почувствовал пальцы на напряженном члене, и  открыл глаза, чтобы посмотреть на происходящее. Иван устроился возле его ног, одной рукой поглаживал нежную кожу бедра, а другой крепко обхватывал набухший член. Альфред гортанно застонал, приподнял и опустил бедра, чтобы рука проехалась по стволу и коснулась головки. Брагинский как-то нехорошо улыбнулся, вдруг наклонил лохматую голову и взял сочившуюся смазкой головку в рот. Джонс сначала не поверил своим глазам, но, ощутив горячий влажный язык на тонкой кожице ствола, громко застонал, тут же зажав себе рот ладонями. Баба Валя в их скромные вечерние планы явно не помещалась, но вот услышать откровенные, жадные стоны вполне могла. Иван двинул головой вниз и Альфред почувствовал, как член проваливается в узкое горячее горло. Доктор сдерживался из последних сил, чтобы не закричать, одной рукой продолжая закрывать себе рот, другой до побелевших косточек на пальцах сжимая уголок пледа. Сам Альфред думал, что навряд ли сможет повторить то, что сейчас делал Ваня. Он плавно поднимал и опускал голову, губами обхватывая ствол с проступающими плотными венами. Головка скользила глубоко в горле, и психиатр уже не мог терпеть наслаждение внутри себя. Взяв валявшуюся в стороне подушку, он прислонил ее к лицу и глухо закричал, изящно выгибая спину дугой и приподнимая поясницу от нагревшейся простыни. Его накрывало с головой, это было похоже на благодать, снизошедшую с небес. Хотелось еще, хотелось больше, но он знал, что долго не выдержит.

Иван выпустил изо рта истекающий слюной и смазкой член и сжал его рукой, начиная быстро водить ладонью вверх-вниз. Подушка снова закричала, еще громче, еще слаще, и в руки Брагинскому вылилась вязкая белая жидкость. Брагинский осторожно отодвинул подушку в сторону и заглянул в разрумяненное лицо. Альфред тяжело дышал, облизывая сухие губы. Тело после разрядки опускалось в уютную негу.

Расслабиться и отдаться волнам блаженства он не успел. Сильные руки сжали и раздвинули слегка подрагивающие бедра.

— Ваня... — прошептал Альфред, смотря, как русский вытаскивает из трусов твердую напрягшуюся плоть.

— Ты же хотел, чтобы я рассказал про Россию. Так слушай, — обжигающая шершавая головка коснулась сжатого колечка между ягодиц. Альфред почти этого не почувствовал, заворожено наблюдая, как переливается в тусклом свете серебряная цепочка на шее Ивана. Брагинский скользнул ладонью под поясницу доктора, приподнял его бедра и прерывисто вошел в нежное жаркое тело. Они оба замерли, мыча от ощущения тесноты и наполненности. Член русского был обильно покрыт смазкой, Джонс не почувствовал никакой боли, лишь тянущее чувство и желание продолжения. Он хотел быть с ним одним целым, впустить на всю длину и едва дышать от восторга.

— Задуши меня, — вдруг прорычал Альфред, закрывая глаза.

— Ч-чего? — выдохнул Ваня, сильнее сдавливая пальцами бедра.

— Задуши меня, иначе я тебя сам... убью, — выл Джонс, поднимая руку и отвешивая русскому пощечину. Иван понял, чего от него потребовали, а пощечина, загоревшаяся на щеке, была сигналом. Он с медвежьим рыком навалился на тонкое тело, подминая его под себя и начиная ритмично двигаться. Альфред на минуту затих, смакуя скользкие движения внутри и мурча от удовольствия. Тело за короткий срок успело привыкнуть к размерам Ивана и не мешало получать наслаждение.

Внезапно рука Вани крепко сжала горло, почти полностью перекрывая кислород. Джонс открыл рот, пытаясь глотнуть хоть каплю воздуха и с упоением ощущая, как новая волна возбуждения скатывается в низ живота. Это был гейзер эмоций, он чувствовал себя полностью поддавшимся во власть Ивана. Большого, сильного, горячего и вспотевшего Ивана, который продолжал душить точеную американскую шею, рыча и ускоряя темп, с каждым новым толчком вдавливая Альфреда все сильнее в диванную подушку. Блестящая цепочка раскачивалась в такт толчкам, и доктор, наблюдая за ней, не смог сдержать глубокого стона и впился короткими ногтями в предплечья Вани, царапая кожу и стараясь отодрать от себя его руки. Голова кружилась от полной беспомощности и нехватки кислорода, но это было настолько приятно... Отдаться кому-то во власть, почувствовать на себе чье-то тяжелое тело... Руки отпустили его горло, одна легла на бедро и до боли сжала бархатную кожу. Другая провела пятерней по светлым волосам и схватила прядки, оттягивая и запрокидывая голову американца, открывая гуляющий под кожей туда-сюда кадык.

Первым сдался Иван, который уже не мог оставаться равнодушным к сжимающимся внутренним мышцам, плотно обхватывающим головку и ствол. С протяжным выдохом он кончил, проливая капли спермы на диван. Альфред с трудом дотянулся до своего члена и сжал в кулаке мокрую головку, массируя пальцем уздечку и со сдавленным рычанием, наконец, кончая, забрызгал низ живота.

Оба едва дышали, распластавшись по дивану.

— Ты мне кадык сломал, — прохрипел Альфред и скатился с дивана, больно ударившись локтем об пол.

— А мне понравилось, — отозвался Иван и поднял свернувшегося калачиком американца с пола. — Ты был моим, только моим, а это, знаешь ли, заводит получше любой голой задницы.

Он с Альфредом на руках приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Соседки на периметре не обнаружилось, похоже, она либо сидела в своей комнате, либо вообще успела покинуть квартиру в поисках приключений на свой дырявый халат. Тогда Брагинский быстро доскакал до ванной и ногой открыл хлипкую дверь.

— О-о, холодная, — поежился Альфред, встав ступнями на эмалированное дно ванны. Ваня запер дверь на шпингалет и тоже залез через бортик, включая душ и зашторивая пожелтевшую от воды и времени шторку.

Они стояли под теплыми струями воды, прижавшись друг к другу и почти не двигаясь. Душ смывал с их тел остатки страсти и приносил умиротворение и спокойствие.

Иван вытянул руку и взял лежащее на бортике мыло. Детское мыло, источавшее тот самый аромат, который запомнил Альфред с первого дня их знакомства, когда не мог понять, почему от Брагинского необычно пахнет. Душистая пена обволакивала, погружала в еще большую негу. Только сейчас доктор осознал, как сильно устал за весь день.

Когда он, тщательно вытертый полотенцем, оказался на свежепостеленной простыни, тут же укрылся уютным одеялом, довольно улыбаясь.

— Ну что, будешь слушать про Россию, или пока хватило рассказов? — поинтересовался Иван, ложась рядом и отбирая у американца половину одеяла.

— Расскажи, — попросил Альфред и закрыл глаза.

— Россия — самая большая страна в мире. В этой большой стране есть город, называется Москва. Я жил в Москве, но очень часто меня отправляли в командировки в маленькие закрытые городки. Одни из них работают с изотопами, ураном и плутонием. Другие военные, поэтому имеют особый статус. Но все они построены в самых живописных местах. Бескрайние поля с золотой пшеницей, медные горы, которые смотрятся в кристально чистые озера, как в зеркала. И самое высокое голубое небо, по вечерам раскрашивающееся в немыслимые яркие цвета. Я бывал во многих регионах, старожилы рассказывают разные сказки и предания. Про рубины, руду и реки. Про леших и кикимор, русалок и жар-птиц... Ты спишь уже, килька американская?

Альфред сладко сопел, из-под одеяла торчал только острый нос. Ваня аккуратно поправил одеяло и прижал к себе разомлевшего доктора, свободной рукой дотягиваясь до валявшегося возле подушки мобильника. Стоило завести будильник, чтобы оба не опоздали на завтрашние смены.

***

— Альфред! Альфред!

Альфред вздрогнул и сел на диване, осматриваясь по сторонам. Рядом спал Иван, отвернувшись к стенке и не подавая признаков бодрого сознания. Посмотрев в другую сторону, он разглядел сидящего на подлокотнике кресла Эрнесто. Выглядел он так же, каким его запомнил психиатр еще до болезни: спускавшиеся до плеч каштановые волосы схвачены в хвост, на лице сияет легкая улыбка. Вот только одет он был почему-то в больничную пижаму.

— Эрни? А ты чего здесь, как ты сюда пробрался? — что-то Альфреда смущало во всей этой сцене, но что именно, он никак не мог сообразить.

— Фредди, у меня есть для тебя кое-что.

— Эрн, ты видел, сколько времени? Зайди утром, мне вставать на работу через пару часов. Или Антонио отдай, он мне завтра в больнице передаст.

— Нет, это лично для тебя, — Эрнесто вытащил откуда-то из-за пазухи абсолютно белый конверт и помахал им в воздухе. — Альфред, это очень важная примбамбасина, возьми. Она изменит твою жизнь.

Джонс привстал с дивана и подошел к Эрни. Взяв из загорелых рук конверт, он внезапно ощутил могильный холод, исходивший от этих рук и от всего Эрнесто.

— Что там? — спросил он и попробовал открыть конверт.

— НЕТ! Не открывай! Откроешь, когда наступит время. А сейчас спрячь его подальше.

— Как я узнаю, что уже пора? Спросить у тебя, что ли? И зачем ты мне отдал его сейчас, если нельзя открывать?

Кортес промолчал, улыбнувшись уголками губ.

— Не болтай и делай, что я говорю, — ответил он после минутной паузы. Альфред задумчиво вертел конверт, рассматривая со всех сторон. Обычный белый конверт.

— Эрн, мы ждем тебя на Рождество. Мэтти уже все календари оборвал, — он спрятал конверт под подушку. Завтра утром стоит подумать над тайным местечком для конверта.

— На Рождество? Ох, не знаю, у меня столько дел... Но если я не приеду, скажи Мэтти, что я его очень люблю. И еще, скажи, чтобы не плакал.

— Ты что, сливаешься?! Какое Рождество без тебя и твоих приколов, Эрни-и? — нахмурился Альфред, поднимаясь на ноги. Кортес снова широко улыбнулся.

— И Антонио скажи, что я уехал в экспедицию. Фредди, это лучшая экспедиция в моей жизни, я не могу ее пропустить!

— Ты же недавно вернулся из экспедиции с Серры-да-Эштрелы, — по спине Альфреда пробежали крупные мурашки, и холод сковал конечности, не давая пошевелиться. Он, наконец, понял, что именно его смущало в беседе с братом Антонио. — Эрни... Ты же упал с горы! С ЧЕРТОВОЙ, МАТЬ ЕЕ, ГОРЫ!

— Подумаешь, какая неприятность, — вздохнул Эрнесто и помотал головой. — Мне не больно и не страшно, я хорошо себя чувствую.

Альфред, вытаращив глаза, едва держал себя в руках, чтобы не растолкать мирно дремлющего Ивана.

— Э... Э-э... Нет, этого не может быть, — Эрнесто выглядел до неприличия живым. Словно состоял из плоти и крови и никогда не падал с проклятой горы. Альфред вытянул руку и попытался дотронуться до изгиба плеча, как вдруг португалец начал исчезать, растворяясь в воздухе.

— Скажи Антонио, что я в экспедиции, вернусь не скоро, — напоследок сказал он и окончательно пропал.

— ВАНЯ-Я-А-А-А! — заорал Альфред и врезал кулаком русскому под ребра. Брагинский подскочил и уставился круглыми глазами на дрожащего доктора.

— Ты чего орешь? — прошептал он, рассматривая Альфреда и поднимая брови. Белое, как мел, лицо перекосило от испуга, он крупно дрожал, разглядывая кресло.

— Вы чего орете?! — раздался за стеной нетрезвый голос бабы Вали. — Я только снотворное выпила, суки, замолкните! И чтобы больше ни звука!!!

— Что случилось? — Ваня обнял колотящееся в дрожи тельце и прижал к груди, начиная укачивать Альфреда в своих объятиях.

— Я видел... Я видел Эрни, — из голубых глаз хлынули слезы. Увидеть Эрнесто, живого Эрнесто, говорить с ним, поверить на минуту, что он цел и здоров, и так обломаться...

— Это был сон. Всего лишь сон. Успокойся, — баюкал его Ваня, целуя мокрый от испарины лоб.

— Нет. Он приходил прощаться. Ваня, он сказал, что уходит. И чтобы Мэтти не плакал... Конверт!

Он дотянулся рукой до подушки и откинул ее на пол. Под подушкой было пусто.

— Может, это образный конверт?

— Он сказал открыть его, когда придет время... — бормотал Альфред, все еще смотря на кресло. — Надо позвонить Антонио. Вдруг Эрни... уже... Нет, позвони ты.

— Гениально. Что я скажу? "Здравствуйте, извините, что звоню в три часа утра, но не подскажите, как поживает Эрни? А, нет-нет, вы меня не  знаете, я просто парень, который спит с вашим лучшим другом Альфредом. Знаете такого? Он ссыт сам звонить!"

— Да, ты прав... — одними губами произнес Альфред и поднял с пола свой телефон. Никогда еще аппарат не внушал ему такого страха. Долгие гудки показались ему вечностью, прежде чем они оборвались и послышался сонный голос:

— Альфред? Привет. Почему не спишь?

У Антонио, видимо, выдались свободные минуты, и он решил подремать на своей любимой кушетке возле кофейного аппарата.

— Тони, как Эрни?

— Хорошо, я был у него минут пятнадцать назад, — голос звучал уже чуть бодрее. — Из наркоза он еще не вышел, но это я виноват, перестраховался. Но это к лучшему, пусть отдохнет.

— Тони, проверь его еще раз.

— Что случилось?

— Пожалуйста.

В трубке послышалось шуршание, затем мягкие шаги кед по полу отделения. Скрип двери в палату. Ритмичный писк аппарата ИВЛ.

— Альфред, все в порядке. Гемодинамика в норме, давление, пульс, кислород.... Пальчиком шевелит, пытается снять пульсоксиметр. Даже отек лица уменьшился, я уже узнаю в нем своего братца шалопая. Что вообще тебя так взбудоражило?

— Тони, я перенервничал сегодня. Прости.

— Мы все перенервничали. Не волнуйся. Завтра увидимся на работе, спокойной ночи.

Альфред положил телефон рядом с собой и ткнулся носом в Ванино плечо.

— Может, я схожу с ума? — пробормотал он.

— С ума здесь схожу только я, — вздохнул Иван и уложил Альфреда на спину, накрывая его одеялом. — Спи, завтра и не вспомнишь про свой сон.

— Это не сон, — упрямо отозвался доктор и снова закрыл глаза, стараясь не думать об увиденном несколькими минутами раннее.

Брагинский снова улегся рядом и тихо запел вполголоса, смотря в потолок и рассматривая длинные тени от фар проезжающих за окном машин.

"Cпи, я завтра зайду за тобою первым лучом,
Я хочу быть слабей, я хочу быть с тобою все чаще и ближе.
Я тебя обожгу, но я все же прижмусь своим жарким плечом
К белым снежным губам и yже никогда, никогда не увижу".

— У тебя красивый голос, — прошептал доктор, улыбаясь и совсем уже падая в сон. Осознание, что рядом лежит человек, готовый защищать его от любой ерунды, успокаивало получше дроперидола.

"Хэ-эй, Земля,
Залей меня
Снегом талым.
Такая любовь yбьет миp..."

***

Альфред, яростно зевая, зашел в главный корпус клиники, поздоровался с медрегистраторами и потрусил на свой этаж. По дороге на работу он уже успел выслушать по телефону гневную тираду Артура о том, что ночевать надо дома и что Мэтт берет с него дурной пример.

— Доктор Джонс, сегодня сияешь, как будто тебе в башку лампочку вставили, — на лестнице он столкнулся с Хенриком, который тащил на себе коричневый мешок, перекинув его через плечо.

— Это подарки к Рождеству? И почему в таком мешке?

—  Это подарки для автоклавной, — Хенрик поправил мешок. — Использованные лотки и инструментарий на стерилизацию несу. Тяжелый, зараза, а единственная свободная медсестра ожидает пополнения, ей вредно такое говно таскать.

— Поэтому ты, как джентльмен, потащил материал в автоклав, я понял. Ребенок хоть не от тебя?

— Не знаю, — пожал плечами Хансен и вразвалочку пошел дальше по лестнице, насвистывая мелодию из рекламы кексов.

Отделение психиатрии встретило его неожиданной тишиной. Словно бы еще не успело проснуться.

— Есть кто живой? — спросил Альфред, подходя к посту. На столе лежал лоток с таблетками и сестринский колпак. Сама медсестра отсутствовала, как и журнал назначений. Может, в процедурном кабинете?

И действительно, в процедурке оказалась Сакура. Она вешала на стойки для капельниц флаконы с растворами и наклеивала этикетки с фамилиями пациентов.

— Доброе утро, доктор Джонс, — поздоровалась она, оборачиваясь на звук открывшейся двери. — Я вас слышала, но не очень удобно было отвечать.

— Я думал, вас всех сожрали монстры-пришельцы. Сакура, больше не оставляй таблетки без присмотра, мало ли кто захочет ими полакомиться. Потом нам отдуваться перед реанимацией.

— Эй, есть кто?! — послышался в коридоре громкий голос Гилберта.

— Не ори, — Альфред вышел из процедурной и крепко обнял друга, похлопав его по спине. — Доброе утро.

— Привет, кхе-кхе-кха, — поздоровался Гилберт, принимая жаркие объятия, и затем толкнул дверь ординаторской. — Хорош спать! Сдавай смену, алкогольная твоя рожа!

В недрах ординаторской на разложенном диване возлежал Франциск, который высоко подскочил от резкого оклика.

— Фу, напугали, я думал, это мужик с белой горячкой пришел, — кряхтел он, поднимаясь с кресла и потягиваясь. — Вы вдвоем работаете?

— Нам сказочно повезло, всегда мечтал ночью запереть Альфреда в палате с каким-нибудь психом, — альбинос поднял палец к потолку и открыл шкаф для одежды.

— Как такой сомнительный персонаж мог попасть в медицину? — спросил Франциск у Джонса. Тот лишь пожал плечами и улыбнулся, снимая с вешалки свой халат. — Тогда, ребята, оставляю вам заполненное доверху отделение с разношерстными психическими заболеваниями. Все, что может пригодиться, я написал на этом листе.

— Э, ты куда так быстро? — спросил Гилберт, надевая на шею фонендоскоп.

— В театр, — и Бонфуа выскользнул за дверь.

— Нет, ты видел? Смену сдал, как идиот, так еще и развлекаться поскакал! — проворчал Гил, и взял лежащий на столе альбомный лист. — Та-ак, что тут у нас... Сенильный психоз, маниакально-депрессивный психоз, старческая деменция, суицидальные мысли... В общем, привычный нам винегрет. Ты начни с палат слева, я справа. Встречаемся через час в ординаторской.

— Погоди, ты заходил в реанимацию? — спросил Альфред, теребя ручку в кармане халата.

— Заходил, Эрни еще спит, но Антонио говорит, что все в порядке.

— Тони сказал, что он должен был проснуться ближе к ночи. Сейчас утро, начинаются вторые сутки, как Эрн в наркозе.

Гилберт посмотрел на друга.

— Но мы же не реаниматологи, я, например, не знаю всей системы, может, это часть нормы. Карьедо не был бы так убийственно спокоен, если бы его брату что-то угрожало.

Альфред кивнул, взял со стола стопку историй болезни и вышел в коридор. В обед он зайдет к другу в отделение и потребует отчета. Беспокойство начинало захватывать его разум, пора немного поработать и отвлечься.

— Доброе утро, — Джонс зашел в палату к первому пациенту, мистеру Коуду. Коуд попал в отделение не по своей воле, его привели хмурые полицейские, грязного, закованного в наручники, и отвратительно пахнущего... трупным разложением. Полицейские рассказали подробности Франциску, а он вынес их на бумагу. Сейчас Альфред сидел рядом со своим пациентом, бегал глазами по тексту, и волосы на его макушке поднимались дыбом.

Джон Коуд, простой служащий офиса, по ночам приходил на городское кладбище, держа в руках лопату. Он подолгу гулял возле могил, читая надписи на мраморных плитах и крестах и вглядываясь в фотографии умерших и погибших. Затем останавливался у наиболее приглянувшейся могилки, выкапывал гроб и взламывал крышку. Если бы он воровал украшения с тел, это было бы не так ужасно. Но наш герой вышел в своих похождениях далеко за рамки морали. Он ложился в гроб, прямо на тело покойницы, раздевал ее и совершал половой акт. Потом старательно закапывал гроб. Он "любил" многих жительниц кладбища, его не смущал срок захоронения. Коуд не брезговал даже раздувшимися от газов телами, источенными личинками и червями.

Попав в руки правосудия и психиатрической судебной экспертизы, некрофил был отправлен на принудительное лечение сначала в государственную больницу святого Рафаэля, потом в "Revival Center". У пациента начался сильный влажный кашель, поэтому он нуждался в переводе в многопрофильную клинику для исключения пневмонии. Нетрудно было представить реакцию Бонфуа, когда в приемное отделение конвой завел такое дивное чудо. Пришлось открыть все окна, чтобы выветрить аромат гнили. Санитарки, матерясь на мексиканском языке, вымыли Джона, который ласково улыбался им и просил автографы.

— Доктор, можно мне покурить? Сил нет, как хочется, — сказал Коуд, не успел психиатр зайти в палату. Самой заурядной внешности, он не был похож на маньяка-извращенца, хотя род занятий человека нередко отпечатывается на лице. — И почему меня держат в комнате с решеткой на окнах? Почему не в общей палате?

— Поговорите со мной, и тогда уже будем решать вопрос о переводе в другую палату, — естественно, это было ложью. Джон подследственный, о других палатах речи быть не могло. Но нужен был способ заставить его говорить.

Некрофил пожевал нижнюю губу и почесал щеку грязными ногтями.

— Хорошо, только быстрее.

— Итак, Джон. Вы знаете, почему вы здесь?

— Потому что я не понравился судье, — уверенно ответил Коуд. — Думаете, это из-за моих увлечений? Сомневаюсь, доктор, что ты в своей постели не переходишь кое-какие рамки.

Тусклые серые глаза буквально смотрели сквозь него. Альфред невольно подумал о том, как несколько часов назад получил оргазм во время игры с асфиксией.

— То, что вы делали на кладбище — преследуется законом. Вы понимали это?

— Я хотел удовольствия. Я желал его как никогда раньше! В первый раз я попробовал это в морге, когда умерла моя приятельница. Я был очень долго в нее влюблен. Мысль, что теперь-то она от меня никуда не денется, родила в голове план, как все провернуть.

— И как же?

— Я заплатил патологоанатому. За молчание и допуск к телу. Он дал мне полчаса, и этого времени вполне хватило. Я лег на нее, и начал любить ее, а она, моя Белоснежка, была полностью покорна мне.

Альфред не ожидал, что Коуд разоткровенничается, и внимательно слушал, делая пометки в черновике.

— Это как наркотик, попробуешь раз — и уже не сможешь остановить свою страсть... Позже я захотел добавки. Моего прикормленного патологоанатома уволили за пьянство, а его коллега был моралистом до мозга костей, прямо как вы, доктор... Я стал ходить на местное кладбище. Отпустите меня, скажите копам, что я вполне вменяем и могу жить без услуг психиатра. Вы уж не обижайтесь.

— Перестаньте, какие обиды. Вот только ваше, м-м-м, пристрастие... Оно входит в тройку самых опасных и запрещенных законом.

— Еще какие?

— Зоо — и педофилия.

Коуд вздохнул и посмотрел в потолок.

— Доктор, что вы предпочитаете в постели?

— Спать, — Альфред заполнял историю болезни и расписывал графу "лечение". Подобных случаев в практике он не встречал, но все было предельно ясно. Сексуальная девиация в одной из тяжелых форм, и лечению такое дерьмо не поддается.

— Садомазохизм? — пациент закинул ноги на кровать и улегся на подушку. — Или, может, вуайеризм? Бельевой фетишизм? Порнографомания?

— Вам доставляет удовольствие слушать о сексуальных увлечениях людей?

— Несомненно. И даже просто перечислять их. Секс — это лучшее изобретение человечества. А уж приправленное нотками диковинных пристрастий... Что может быть лучше? Так что, меня переведут в другую палату?

— Я поговорю с полицейскими,  — пообещал Альфред. — Минут через десять подойдет пульмонолог.

Доктор встал со стула и вышел за дверь, заперев створку на замок.

Его следующие пациенты особо не выделялись криминальными наклонностями. Это были самые разные люди, мужчины и женщины, но всех объединяло одно — полная уверенность в том, что они здоровы.

Через час после обхода Альфред завалился в ординаторскую и увидел восседающего за столом Гилберта. Друг не слышал его шагов и качал головой в такт музыке в наушниках.

— Хватит отлынивать, иди, работай, — Альфред сел напротив и выдернул один наушник. Гилберт выключил плеер и искоса посмотрел на коллегу.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — он отодвинул от себя кипу бумаг и потянулся, заводя руки за голову. — Ты слишком напряженно работаешь. Ты так свихнешься быстрее, чем за десять лет, поверь.

— Преподай же мне урок, о Великий, — закатил глаза Джонс и плюхнулся в кресло, устало потирая виски. Прошлая ночь давала о себе знать легкой головной болью.

— Слушай и запоминай, мой юный падаван. Ты не должен нырять с головой в каждого пациента.

— Я не переживаю их боль, если ты об этом.

— Ты проводишь слишком много времени в палатах. Неужели на твое сознание не давит вся эта... атмосфера?

Альфред покачал головой и положил папку с историями на подлокотник дивана. Порой ему становилось жутко, особенно рядом с шизофрениками. Аура, исходящая от этих людей, была вполне осязаемой. И здорово била по сознанию. Со стороны, может, и выглядело так, как будто Джонс носится со своими больными, как курица с яйцом. Но лишь сам Альфред понимал, что это все ложь и чепуха. Он не успел проникнуться ни одной историей за все время работы, по выписке тут же забывал все подробности того или иного заболевания и сдавал больничные дневники в архив. Кроме одного исключения.

Джонс собирался сказать всю эту тираду вслух, естественно, умолчав про последний пункт, уже открыл рот, как вдруг затрезвонил белый стационарный телефон.

— Что-то рано они сегодня, — буркнул Гил и поднял трубку. — Психиатрия слушает.

Женский голос что-то невнятно пробормотал, Альфред сидел слишком далеко от трубки. Но чем дольше Гилберт держал у уха трубку, тем больше его лицо каменело, а брови ползли вверх. Наконец он бросил трубку на рычаг.

— Срочная... Срочная консультация психиатра в отделение реанимации, — прохрипел Байльшмидт, опуская резко застекленевший взгляд в пол.

— В какую реанимацию? Их три.

— Эрни скончался.

Альфред не помнил, как выскочил из ординаторской и ворвался в процедурный кабинет. Сакура, вскрикнув от неожиданности, выронила из рук флакон с физраствором. Он даже не услышал звон. Оглушительный звон бьющегося об плитку стекла. Шкаф с седативными средствами, шкаф с седативными... Шкаф... Тони... Психиатр сгреб три ампулы амитриптилина, сунул в карман халата шприцы и вылетел из процедурного кабинета.

— Альфред! — позвал его откуда-то издалека Гилберт, но он не отреагировал, выбегая из отделения. Лифты. Слишком. Медленные.

Может, это ошибка? Конечно, ошибка! Всего лишь ошибка.

В коридоре, ведущем в реанимационное отделение, стояли две напуганные медсестры.

— Доктор Джонс, вы один? — проблеяла одна из них, хватаясь за рукав его халата. — Доктор Джонс, вызовите санитаров.

За закрытой дверью отделения что-то с громким звуком упало.

— Откройте дверь, — прошептал Альфред. За стуком собственного сердца он расслышал вой. Нечеловеческий, полный такой боли, что кровь стыла в венах. Медсестра со вздохом нажала на кнопку, приоткрывая дверь. У внутренней стороны двери стояла еще одна кучка медсестер-анестезисток, и каждая из них боялась пройти дальше поста. За постом в первой палате раздавался шум, словно бы кто-то... громил отделение?

— Тони! — закричал Альфред, проскакивая мимо поста и застывая на пороге палаты.

У стены на кровати лежал Эрни. Уже без интубационной трубки и многочисленных проводков, отходивших от его тела. А рядом, крича и давясь собственным криком, Антонио вырывал из розетки аппарат ИВЛ и швырял его в стену. Потом снова поднимал и снова швырял. Аппарат разбрасывал мелкие детали и пищал изолинией, не понимая, почему с ним так обходятся.

Вся палата была разгромлена. Манипуляционный столик перевернут, его содержимое рассыпано по полу. Пахло озоном, видимо, несколько минут назад работал дефибриллятор, который теперь валялся в углу и грустно моргал красной лампочкой.
Антонио резко обернулся, встретился взглядом с Альфредом и вытянул руку.

— Не подходи ко мне! — прорычал он, нагибаясь и поднимая с пола скальпель. Взъерошенный, с красными глазами, весь мокрый от пота, реаниматолог не был похож на Антонио Карьедо, доброго друга Альфреда и компании.

Джонс остался стоять в дверном проеме.

— Тони, ты чего? — сзади подошел Гилберт. Увидев у испанца скальпель, психиатр невольно поднял руки в воздух. — Тони, мы пришли помочь.

— Мне не надо помогать, — очередной удар аппарата ИВЛ об стену. Психиатры переглянулись и одновременно бросились к Антонио. Гилберт выбил из ослабевших от длительной реанимации, а затем уничтожения оборудования, рук скальпель и сжал Антонио в объятиях. Альфред набрал в шприц сразу две ампулы амитриптилина и проколол иглой ткань хирургического костюма на плече Антонио.

— Мне так жаль, Тони... — прошептал американец, наблюдая, как Карьедо тихо сползает на пол, выскользнув из объятий Гила.

— Что вы мне... сволочи... — хрипел он, заваливаясь на бок и мгновенно погружаясь в беспокойный сон.

— Позвоните в психиатрию и вызовите санитаров! И пусть возьмут носилки, — крикнул Альфред притихшим медсестрам и сам сел на пол, обхватывая голову руками. Гилберт подошел к кровати и приподнял простынь, беря еще не успевшую остыть руку Эрни.

— Что тут происходит?! — в отделение вихрем влетел Людвиг, заставляя медсестер снова сжаться в стайку. Немец замер, рассматривая открывшуюся картину. Слово бы он смотрел на кадр из какого-то малобюджетного фильма. Перевернутая вверх дном палата с рассыпанными почти по всему периметру инструментами, обиженно пищащий дефибриллятор и ИВЛ, кровать у стены. На кровати укрытый пеленкой Эрнесто, рядом стоит Гилберт и держит бледную руку португальца. Посреди палаты свернувшийся калачиком на полу и пускающий слюни Антонио. Наконец, стоящий над ним Альфред с пустым шприцем в пальцах. Нарколог вздохнул и подошел к кровати, сдергивая с лица Эрни простынь.

Никто не сказал ни слова. В ожидании санитаров прошла едва ли не минута, но для каждого, находящегося в палате, она тянулась вечность. Альфред всей душой хотел расплакаться, нет, разреветься белухой, но слезы все никак не желали выливаться наружу, и от этого сердце больно сжималось в тугой комок.

Топот ног по коридору и скрип колес каталки. Явившиеся санитары остановили на ходу каталку и удивленно посмотрели на спящего реаниматолога.

— Его, что ли? — толстый палец санитара указал на Антонио. Альфред кивнул и махнул рукой, отходя в сторону. Санитары легко подхватили Карьедо и уложили на каталку.

— Скажите медсестре, чтобы определила его в палату, я сейчас подойду, — медленно проговорил Джонс и отвернулся от санитаров.

— Итак, вы вырубили единственного дежурящего реаниматолога и оставили отделение без доктора, — Людвиг прошелся по палате, перешагивая через разнокалиберный инвентарь. — Главный врач клиники в курсе и сейчас на замену приедет доктор Роджерс, но в следующий раз лучше советоваться с руководством.

Внезапно Гилберт со всей силы врезал кулаком по стене, так, что с потолка осыпалась недавно наложенная штукатурка.

— Как ты заколебал, зануда! Иди и читай свои лекции в другом месте! Неудивительно, что ты до сих пор одинок, да кто же тебя вынесет?! Кто вынесет твое ледяное, сука, сердце?

Людвиг посмотрел на него долгим тяжелым взглядом, открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог и вышел из палаты, оставив после себя легкий аромат одеколона.

— Ты слишком резко высказал свою точку зрения. И, кажется, задел его за живое. Людвиг заместитель главного врача, естественно, он сначала подумает о структуре работы, а потом уже... В общем, первым у него сработает мозг, а затем сердце.

— У меня друг умер, а этот хрен ходит и делает вид, что все нормально! Так и надо! Ему наплевать на нас, на Антонио, на Эрни!

Альфред покачал головой, выглянул из палаты и прошелся по коридору, останавливаясь у двери ординаторской. Что-то ему подсказывало, что нарколог не мог быстро уйти. И действительно, у окна ординаторской стоял Людвиг, спиной к вошедшему психиатру, но его чувства выдавали вздрагивающие плечи.

— Людвиг, мы знаем, что Эрнесто был тебе очень дорог, — прошептал Альфред и закрыл за собой дверь, на всякий случай запирая ее на замок с внутренней стороны. Разгорячившийся от общей ситуации Гилберт мог в очередной раз испортить атмосферу откровения.

— Рождество, — вдруг сказал Мюллер, поворачиваясь лицом к Альфреду. — Я провел с вами всего одно Рождество, и этот день был лучшим в моей жизни. Я пил пиво, шутил, смеялся, мне было тепло. Морально. Ночью, когда все ушли спать, мы сидели с Эрнесто возле камина и разговаривали. До самого утра, понимаешь? Я рассказал ему всю свою жизнь, а он — свою. Он уже тогда знал, что поедет в экспедицию на этот горный хребет.

— И отдал тебе ключ.

— И отдал мне ключ. Так что я не такой уж и мерзавец, как думает твой дорогой друг, — тонкие губы изогнуло подобие улыбки. — На меня взвалили заместительство не только в своем отделении, и времени на чувства порой не остается.
 
— Он знал, что может погибнуть в экспедиции. И поэтому передал тебе ключ. Вот это интуиция.

— Это человек с широкой душой, Альфред. Если бы у меня когда-нибудь был такой друг или брат...

***

Антонио с трудом открыл глаза. Вокруг все крутилось, как будто бы он сидел в карусели.

— Тони? — как сквозь толстую вату он услышал голос. Вроде бы знакомый.

— М-м-м... — промычал реаниматолог, не в силах открыть онемевший рот. Что, черт возьми, происходит?

— Сестра, еще двести миллилитров натрия хлорида, — кто-то коснулся его предплечья.

— Может, пятьсот? — спросил другой голос, тоже знакомый. Где он? Как очутился здесь?

— Пока двести. Сакура, приготовь еще десять миллилитров глюкозы, десять процентов.

Сакура? А это еще кто? Вроде, он уже слышал это имя.

— Тони, давай, возвращайся в тело, — чьи-то прохладные руки начали шлепать его по щекам, а голос становился все отчетливее, будто бы вата, закрывающая уши, исчезала.

Наконец, он вспомнил, открывая глаза и рассматривая три склонившихся над ним лица. Вспомнил, как оказался здесь и какие события предшествовали этому.

— Ах вы подонки-и... Вкололи мне какую-то... — он скосил глаза в сторону. В вене стояла игла, от нее отходила прозрачная трубка, заполненная жидкостью. Слабость в теле никуда не исчезла, но хотя бы появилась ясность в мыслях.

— Все, он с нами, — облегченно сказал Гилберт и провел бледными пальцами по вьющимся темным волосам. — Долго же ты проспал.

— Я переборщил с дозой амитриптилина, — извиняющимся тоном сказал Альфред. Антонио снова закрыл глаза.

— Скажите, что это все сон. Пожалуйста.

Воцарилось молчание. Только Сакура, сидевшая на стуле и болтавшая ногами, изредка шаркала подошвой балеток по полу.

— Я пойду подключичный катетер пока поставлю, мисс Хилди ждет, — Гилберт вздохнул и направился к выходу из палаты, прихватив с  собой зазевавшуюся Сакуру. Палата вновь погрузилась в тишину. Тони сел на кровати, выдернул иглу и прижал палец к месту инъекции, чтобы не забрызгать свое временное пристанище темной венозной кровью.

Они молча смотрели друг на друга. Альфред периодически отводил взгляд в сторону, не в силах смотреть в лицо Антонио. Реаниматолог же глядел куда-то сквозь Джонса, мыслями находясь совсем далеко от этого места.

— Я отправлю его на родину, — наконец выдавил из себя Карьедо, все так же невидяще смотря на Альфреда. — На фамильное кладбище Кортесов. Фигейра-да-Фош.

— Тони... Я не сказал тебе, но прошлой ночью Эрни приходил ко мне во сне. Хотя это не было похоже на сон, — испанец внезапно схватил его за руку.

— Что? Что он сказал тебе? — округлившиеся глаза теперь уже сфокусировались на Альфреде.

— Сказал, что ему не страшно и не больно. Сказал, что он в экспедиции и вернется не скоро.

Антонио низко опустил голову, так что Альфред видел лишь темную макушку.

— А что еще?

— Что это будет лучшая экспедиция в его жизни.

Тони не поднимал головы и продолжал все так же сидеть. Крошечная слезинка вдруг мягко упала на линолеум между кед реаниматолога. Кеды. Ставшие уже почти родными, с вытертыми носами и застиранными до смерти шнурками. Подарок Эрни на позапрошлое Рождество. С тех пор в клинике Антонио ходил только в этих кедах.

Альфред вспомнил об еще одной вещи. Он вытащил из кармана брюк ключ на шнурке и осторожно коснулся рукой плеча Антонио.

— Эрни, зная, что поедет в опасную экспедицию, год назад передал Людвигу этот ключ. Сказал, если с ним что-нибудь случится, отдать его тебе.

Доктор с трудом поднял покрасневшее от слез лицо и взял ключ.

— Что он открывает? — с нетерпением спросил психиатр.

— Мой дом, — прошелестел Антонио, надевая ключ на шею и снова опуская голову. Лекарство, которое вколол Альфред, переставало действовать, и теперь Карьедо с головой утопал в своем горе.

— Только не молчи, поговори со мной, — Джонсу так хотелось плакать вместе с другом, но слезы до сих пор не могли выйти наружу, щипая струны души и заставляя сердце с болью биться об ребра.

— Я не смог. Прости меня, Эрни.

— Не вини себя в его смерти.

— У меня не получилось...

— Антонио?

Влажные изумрудные глаза снова посмотрели на Альфреда, прожигая насквозь, взглядом дотягиваясь до закоулков разума.

— Я не хочу быть врачом! — реаниматолог вдруг сполз с кровати, оседая рядом с металлической прикроватной ножкой. — Зачем я стал врачом? Господи, лучше бы ты забрал меня, а не его, — и он закрыл ладонями лицо.

Альфред крепко обнял его за плечи. Слезы, где вы?..

— Моя смена закончится через три часа, я работаю до вечера. Не знаю, как Гил останется в отделении один на один со своими мыслями, но ты пойдешь со мной. В мой дом. Одного я тебя не оставлю.

— Почему?

— Ты слишком любил брата и можешь использовать возможность уйти за ним.

Антонио положил мокрую от слез щеку на плечо друга и судорожно вздохнул. Ни у кого в этой комнате больше не было мыслей, они шевелили свежую открытую рану, усиливая боль.

В кармане халата Альфреда запищал сотовый телефон.

— Доктор Джонс, вы сейчас заняты? — раздался на другом конце провода голос доктора Эдельштайна, заведующего отделением патологической анатомии.

— Не совсем, но все же, — уклончиво ответил психиатр, поглаживая мягкие темные волосы на макушке притихшего Антонио.

— Мы не смогли дозвониться до доктора Карьедо. Если он с вами, пусть спустится к нам, — отчеканил патологоанатом.

Послышались короткие гудки.

Родерих Эдельштайн, австриец по национальности и воображала по определению, как говорил про него Гилберт. Утонченной души и светских манер, он мог отличить Баха от Моцарта, баян от аккордеона и фуа-гра от куриного паштета. С таким же успехом он отличал смерть от врачебных ошибок и смерть от ошибок судьбы. Родерих знал, что был профессионалом высокой пробы, и поэтому чуть-чуть задирал нос. Совсем капельку.

— Тони... Патанатомия звонила, — с трудом сглотнул Альфред, пряча телефон обратно в халат.  Реаниматолог со вздохом поднялся на дрожащие ноги и, шатаясь, побрел на выход. Не успел он коснуться ручки двери, как створка сама распахнулась, являя запыхавшегося Гилберта.

— У нас сразу два... поступления, — говорил он, пытаясь отдышаться и хватаясь за сердце. — Девушка, двадцать лет, отказывается от любой еды в течении пяти дней, думает, что вся пища отравлена. И женщина, сорок два года, жалуется на стадо мышей-лилипутов, которые поедают обойный клей на кухне. Обе по скорой помощи.

— Не надо за мной следить, я в порядке. Встретимся через два часа у входа в главный корпус, — махнул рукой Антонио и покинул отделение, прихрамывая на левую ногу. Альфред смотрел, как он выходит к лифтовой площадке, и думал, не попросить ли Людвига последить за Тони. Все-таки тот шел не на прогулку, а к патологоанатомам за крайне нерадостными новостями.

— Альфред, хорош тормозить! — врезался в ухо громкий голос Гилберта. — Быстро примем пациентов, и ты отведешь Антонио в свою семью. Ему нужно общение с братьями. Я верю, что психотерапия в окружении твоей семейки хоть как-то уменьшит тяжесть взвалившегося на его плечи груза. А теперь иди, пописай тормозной жидкостью, которую ты выпил, и работать! Я беру тетю с мышами. Ты девку, неосознанно севшую на диету.

Иногда Гил позволял себе цепкие высказывания, но в целом они шли на благо обществу. Поэтому Альфред прислушался к совету приятеля и пошел на пост, к Сакуре, державшей в руках две новые истории болезни, еще теплые после принтера.

— Как вас зовут? — спросил Альфред, заходя в одну из палат первичного осмотра. На кушетке, застеленной простынею, сидела длинноволосая девушка и осматривала палату.

— Дина. Дина Браун, — ответила она. Доктор подвинул стул к кушетке и сел, открывая историю болезни и пробегаясь по написанному тексту.

— Что с вами случилось, милое создание?

Дина вздохнула и посмотрела на собственные колени.

— Отчим хочет меня отравить. Он ненавидит меня, ненавидит мою мать, потому что та не может родить ему ребенка. Наконец, он решил одну проблему и засунул меня сюда. Спит и видит, чтобы я получила белую справку, гнида.

— Мало того, еще и отравляет еду?

— Конечно. Он платил деньги поварам в университете, чтобы отравляли мою порцию. Платил официантам в кафе и барах. Платил в ларьках с хот-догами. Он не работает, он богатый наследник своего папаши, и у него полно времени на то, чтобы заниматься подобной ерундой.

— Сколько вы уже не ели?

— Сегодня пятый день.

Альфред кивнул и встал, выходя из палаты. Через минут пять он вернулся, держа в руках горячую гречневую кашу с сосиской из столовой отделения.

— Вы же не думаете, что отчим заплатил и мне?

Желтые глаза девушки презрительно посмотрели в тарелку.

— Вам в первую очередь.

Джонс поставил тарелку на письменный стол.

— Если вы увидите весь процесс приготовления пищи — от разморозки рыбы до попадания ее зажаренной тушки в вашу тарелку, вы станете есть?

— Мама так тысячу раз делала, но я-то знаю, что она могла подсыпать отраву.

— Каким образом?

Воцарилось минутное молчание.

— Рыбу смазывают в магазине, и когда лед вокруг чешуи тает, яд попадает в рыбье мясо. Я не буду есть еду. Никакую. Везде отрава. Уж лучше я умру от голода, чем от боли и рвоты.

— Ваши родители здесь?

— Ждут меня внизу, если еще не сбежали праздновать победу.

Альфред снова встал со стула, приказал девушке ждать его здесь и пошел на встречу к ожидающим вердикта мужчине и женщине. Оба интеллигентного вида, в выглаженной одежде и чистой обуви, увидев вышедшего в коридор доктора, одновременно вскочили с лавочки.

— Доктор, что с ней? — спросила женщина, нервно комкая в руках носовой платок. В уголках глаз потекла тушь, она явно очень нервничала. Стоящий рядом мужчина молчал и лишь шевелил пальцами. — Почему она себя так ведет? Она не ест, вы понимаете? Она больна?

— Ваша дочь хочет получить справку из психоневрологического диспансера.

Женщина перестала сминать платок и посмотрела на Альфреда, как на полного идиота.

— Что вы сказали?

— Дина задумала получить справку из моего отделения. Не знаю, зачем именно, но догадываюсь. У Дины проблемы в университете, а справка помогла бы ей получить некоторые льготы. Хороший ход она выбрала, легкая форма психоза, неделька в уютной палате частной интернациональной клинике — и вот она, свобода и льготы!

— Я так и знал, что-то здесь не совсем чисто, — констатировал мужчина и вздохнул.

— Подождите меня несколько минут, такие формы артистизма легко лечатся, — и Альфред вернулся в отделение, попутно заглядывая в санитарскую.

— Жак, Дилли, возьмите желудочный зонд, воронку, фиксацию и пищевую молочную смесь.

— Кого-то кормить? — спросил санитар Жак, поднимая свое здоровое тело с тахты.

— Имитировать, друг мой. Имитировать! — улыбнулся доктор и побежал в палату, где сидела девушка.

— Видели этих людей? Моих родителей? Преступная группировка отдыхает, — Дина вздохнула и посмотрела в окно. — Я смотрела в фильмах, что у вас в больницах окна на решетках, вздувшиеся полы и капает с потолка. А здесь не больница, а курорт. Предки не пожмотничали, что удивительно.

— Мисс Браун, сядьте пожалуйста на стул, — в комнату вошли санитары в резиновых фартуках. Один нес желудочный зонд и эластичную фиксацию, другой держал в руке воронку и банку со смесью. Пациентка вскинула брови и посмотрела на стул.

— Что вы хотите со мной делать?

— Есть самостоятельно вы не хотите. Значит, есть вы будете с нашей помощью. Хотите вы этого или нет.

— Это вообще законно? — пролепетала девушка, поднимаясь на ноги и пятясь к окну.

— Законно. Во всех психиатрических больницах страны. Хотя, у вас есть еще один вариант, — и он указал взглядом на тарелку с гречневой крупой и уже остывшей сосиской.

— Да съем я вашу гречку, съем, только уберите их! — завизжала девушка, с ужасом смотря, как к ней подходят санитары, практически зажимая ее в угол.

Спустя час, когда гречка была съедена, родители успокоены и семейка вместе с присмиревшей дочкой депортировалась домой, Альфред зашел в ординаторскую и упал в кресло. Слезы, душившие его весь день, так и не пролились.

"Хэ-эй, Земля,
Залей меня
Снегом талым.
Такая любовь yбьет миp..."

Доктор закрыл глаза и снял с носа очки.

"Как же я хочу, чтобы ты сейчас был рядом".

Разум послушно рисовал лицо Ивана, его сиреневые глаза, светлые волосы, сильные руки с выступающими под кожей венами на предплечьях...

— Лилипуты ликвидированы, а тетя отдыхает под дозой аминазина,— в ординаторскую внезапно ввалился Гил и швырнул папку с историей на стол. — Как твоя деточка? Подарил ей новые мозги?

— Приходила за справкой, — пожал плечами Альфред, нехотя открывая глаза и смотря на циферблат часов. Пора было собираться и уходить со смены. Но самое сложное было все еще впереди. Как сказать Мэтту, что Эрни больше нет? Как сказать об этом Артуру? Артур только недавно выбрался из своей алкоямы, и вгонять его туда снова не очень-то хотелось.

***

Психиатр тепло попрощался с остающимся за главного в отделении Гилбертом и спустился по лестнице на первый этаж корпуса. Регистраторы тоже собирались домой, накидывая на себя плащи и курточки.

— Всего доброго, доктор Джонс, — попрощалась одна, и стайкой они вышли на улицу. Яркий свет вестибюля померк, оставив Альфреда в томительном ожидании. Наконец, к нему медленно подошел Антонио, кутаясь в длинный черный плащ.

— Ничего не спрашивай, — сказал он, видя, что Альфред открыл рот, собираясь с головой завалить друга вопросами. — Мы обсуждали вопросы транспортировки Эрни в... — он запнулся. — В Португалию. И давай поговорим об этом потом, пожалуйста.

Альфред со страхом подумал, что после смерти Эрни Антонио уже никогда не станет прежним. Больше не будет звучать его заливистый смех в самом печальном отделении клиники. Никто не станет прибегать среди ночи в ординаторскую психиатрии и танцевать с заспанным и ворчащим Франциском. Испанец остался один. Эта мысль так резко обожгла Джонса, что по макушке пробежали мурашки. Почему нельзя повернуть время вспять? Почему нельзя позвонить Эрнесто и предупредить? Как несправедлива эта чертова жизнь...

Он думал об этом всю дорогу до дома, рассматривая серый асфальт под ногами, от которого солнечными зайчиками отражался свет уличных фонарей. Даже не заметил, как с неба начал проливаться холодный ливень, заставляя прохожих бежать по улицам и раскрывать разноцветные зонты. Карьедо одним движением набросил на голову капюшон, закрывая бледное лицо под складками темной ткани. Он шел, словно бы не видел дороги, сгорбившись и опустив плечи. Сегодня судьба ударила его под дых, и Тони все еще никак не мог разогнуться и вдохнуть новую порцию воздуха.

Входную дверь открыл Артур. Старший брат, в теплом халате и чашкой в руках, улыбнулся и подвинулся, впуская промокших друзей в коридор.

— Что-то вы рано сегодня, обычно шляетесь по пабам допоздна, — вместо приветствия произнес Артур. Антонио снял с головы капюшон и нагнулся, расшнуровывая кроссовки. Совершенно молча, хотя в обычный день он бы уже оттараторил предложений двадцать. Артур поставил чашку на банкетку и наклонился, заглядывая в лицо Тони, который словно бы хотел спрятаться и нагибался все ниже к кроссовкам.

— Тони, ты чего? Что у вас случилось? — Артур поднял глаза на Альфреда. Он все понял, просто хотел услышать эти слова.

— У нас. У нас случилось, Артур, — хрипло ответил Альфред и швырнул в сторону куртку.

— О боже, — брат рухнул на банкетку, бедром задевая кружку. Кружка, побалансировав, все-таки свалилась на пол, расплескав еще не успевший остыть чай. — Нет, я не верю, ребята. Не верю...

— Я отпустил его, — выдавил сквозь зубы Антонио. — Артур, я его отпустил.

В коридор вбежал Мэтт с Лейс на руках. Все трое обернулись.

— Вы чего здесь застряли? Я всем налил сок, яблочный, сам выжимал, — он перевел взгляд на валявшуюся в чайной луже кружку, затем на хмурые лица. — Что произошло? — Мэтт выпустил из рук собаку, и та резво прыгнула на пол, скрываясь в гостиной.

Альфред смотрел в пол. Хотел сказать, но не мог.

— Почему вы молчите? — он ходил от одной замершей фигуры к другой. В голубых глазах созревали слезы. — Антонио?

— Эрни умер, — почти беззвучно прошептал Карьедо, закрывая глаза. Мэтт несколько секунд стоял, приоткрыв рот, а после внезапно упал на колени, закрыл лицо ладонями и громко разрыдался. Он плакал, всхлипывая, глотая воздух, роняя светлые слезы на паркет коридора. Эти слезы разрывали три сердца новым приступом боли. Первым не выдержал Альфред, падая на колени рядом с братом и обнимая сотрясающиеся хрупкие плечи. В гостиной протяжно завыла Лейс, поднимая мордочку к потолку.

По щеке Артура скатилась слеза и исчезла, сорвавшись с подбородка. Альфред прижимал к себе встрепанную голову Мэтта, вдыхал малиновый аромат шампуня и... опять не мог заплакать, хотя рев младшего разрывал сердце на кусочки. Словно бы его душа сломалась и уже не подлежала ремонту.

Мэтт вдруг оттолкнул от себя брата и, не поднимаясь на ноги, на четвереньках пополз в гостиную. Лейс перестала выть и кинулась к нему, падая перед ним на живот и прижимая уши к макушке. Он поднял белое тельце и стиснул в объятиях, зарываясь носом в пушистую теплую шерстку. Он так и сидел, замерев и почти не дыша.

— Я ведь ему подарок купил... хотел подарить, когда Эрни... если бы он очнулся, — бормотал Мэтт, и горькие слезы продолжали смачивать пушок Лейс.

— Альфред, может, Мэтту показана лекарственная терапия? Та самая, — Артур встал с банкетки.

— Слезы лучше ступора и агрессии, это хорошая природная терапия.

Через полчаса, когда Мэтт более-менее пришел в себя и начал разговаривать, обнимая склонившегося над ним Антонио за шею, затрезвонил дверной замок. На пороге дома стоял потерянный и промокший почти что насквозь Хенрик, державший в руках два пакета с кучей всевозможных бутылок.

— Я, когда узнал, сидел на кухне и смотрел в одну точку два или три часа. Это были худшие часы в моей жизни, — и датчанин прошел на кухню, водружая на стол пакеты с бутылками.

— А потом отправился за терапией в ближайший алкомаркет? — съязвил Антонио, рывком поднимая Мэтти с пола и отводя его на кухню. — Вообще-то ты вовремя.

— Эрни сейчас с нами, ты сам это знаешь, Тони, — Хенрик вытащил из пакета бутылку виски, пока Артур лазил по кухонным шкафам в поисках стаканов и бокалов.

Альфред молча сидел за столом и вертел в руках пока еще пустой бокал. Он думал про свой сон и решал, стоит рассказывать друзьям об увиденном им прошлой ночью, или все же подождать, когда внутри организмов окажется хотя бы одна доза виски. Если рассказывать, придется еще поведать любопытным трезвым умам, где он ночевал. А на этот счет Альфред еще ничего правдоподобного придумать не смог.

Снова раздалась трель дверного звонка.

— Моя очередь открывать, — Антонио тяжело поднялся со стула и отправился в коридор.

— Мой дорогой Тони, — кто-то тихо заплакал, судя по всему, Франциск. Чувствительная французская душа, увидев Карьедо, не смогла сдержать слез.

— Мне так жаль, — произнес голос Тима. Голландец, судя по всему, уже успел дунуть своей волшебной смеси табака и марихуаны, и теперь разговаривал медленно и с настораживающей расстановкой. — Тони, ты знаешь, как никто другой, что мы делали все возможное в операционной.

— Тим, не оправдывайся. Если мы не удержали его на этой земле — никто бы не смог.

На кухне появилась вся процессия, и Франциск с разбегу плюхнулся на табурет, поправляя вымокшие волосы. Мэтт вяло помахал рукой вновь пришедшим и отпил немного чая.

— Всем привет, — Тим сел ближе к холодильнику, с интересом наблюдая, как Артур нарезает овощи, а Альфред, чтобы хоть как-то отвлечь себя, занимался оформлением "сырной тарелки". Это событие не было праздником, но собрало теплый круг друзей, и стол не должен пустовать.

— Кто-то еще придет? — Артур посмотрел на докторов.

— Людвиг обещал прийти, и Сакура, если выйдет замещающая медсестра, — ответил Альфред, ставя большое сырное блюдо на стол.

— Надо сказать про Эрни, — вдруг выпалил Хенрик и поднялся на ноги, беря в руку бокал с виски и колой. — Этому миру повезло, что у него был Эрнесто Кортес. Сегодня он просто... ушел "домой". Ушел гордо, как всегда хотел уйти.
На глаза Антонио навернулись слезы.

— И мы будем помнить его, самого доброго, самого смелого и самого справедливого из нас. Таких людей у мира больше не будет.

Хенрик сел и залпом выпил содержимое своего бокала. За ним с разной скоростью повторили остальные, только Мэтти не смог столь же быстро опорожнить кружку с горячим чаем. Ему не наливали как однопочечному, но младший особо не грустил по этому поводу, думая о чем-то своем и мыслями погружаясь куда-то совсем далеко. Наверняка, в прошлое Рождество.
Альфред выпил свой бокал и не успел поставить его на стол, как в дверь снова позвонили.

— Теперь швейцар я, полагаю, — американец встал со своего места и, пока Франциск разливал всем очередную порцию виски, дошел до двери. Выглянул на крыльцо, и душа тут же рухнула куда-то в живот. На крыльце под стеной дождя стоял Брагинский и выглядывал из-под капюшона.

— Ваня? — Альфред резко обернулся в сторону кухни. Никаких шагов вроде бы не слышно, друзья и родные остались на местах.

— Я не вовремя? — русский улыбнулся, держась пальцами за ручку двери.

— Ваня... Ванечка... — пролепетал Альфред, схватил его за воротник и втянул в коридор, захлопывая дверь. Голоса на кухне не смолкали, пока что никто не озадачивался, где застрял средний брат.

— Что случилось? — спросил Иван, рассматривая бледное лицо Альфреда. Доктор посмотрел ему в глаза и обнял за шею, заставив капюшон сползти с мокрой головы.

— Эрни... Мы хороним Эрни, — прошептал Альфред на ухо русскому, касаясь влажной щеки.

— Господи... — бормотнул Ваня, прислушиваясь к голосам с кухни.

Альфред с облегчением почувствовал, как по щекам побежали долгожданные слезы. Он плакал, беззвучно трясясь и сжимая в кулаках вымокшую ткань куртки.

— Фредди?

Это простое слово, его имя... Альфред ткнулся лбом в могучую грудь и закричал, зажмуривая глаза. Он кричал от боли за Антонио и Эрни, на короткий миг переводил дыхание, и снова кричал, вжимаясь в Ивана. В перерывах между криками он слышал, как на кухне отодвигаются от стола стулья. Слышал, как несколько пар ног быстро идут в направлении коридора. Слышал биение русского сердца и чувствовал крепкие объятия Вани на своей пояснице.

— Альфред? — удивленный голос Артура совсем рядом.

Не самое лучшее время для каминг-аута.

8497 слов🗿