Пролог.
все стояло в густом горьком дыму; казалось, что туман неминуемой смерти спустился на деревню. пламя ревело, словно скорбя об ушедших душах, закончивших жизнь в нестерпимых мучениях. оголенные стропила ощерились обугленными балками, раскуроченные огнем крыши зияли беззубыми ртами, разинутыми в безмолвном крике агонии. земля была залита кровью. отовсюду пахло погибелью. посреди дороги лежало тело женщины. казалось, что она неловко споткнулась, пока убегала, но потемневшая лужа под ней была яснее слов. рядом ее тряс, за уже окоченевшие руки ребенок. девочка лет четырех громко рыдала, кривя маленькие посиневшие губки и заливая серое личико слезами. она умоляла маму очнуться, пока не осела, успокоившись и замолкнув. уже навсегда. дым нес за собой смерть.
он шагнул на пропитанную скорбью землю, и горькое видение разлетелось на куски, словно рассыпанное по полу зерно. порыв холодного ветра грубо дёрнул черный подол, и он взметнулся как крыло ворона над опустевшим кладбищем. в деревне было тихо. обгоревшие останки домов поросли колючим кустарником, щетинящимся сухими иглами в густых ломких зарослях. эта земля казалась мертвой, лишенной любой жизни; тихая и мрачная, как затерянный в веках погост, потерявший человеческую память.
он дошел до обрушенной сводчатой арки из грубо обтесанного дикого камня. стены часовни рухнули, и от ее крыши осталась лишь большая жадная дыра, сквозь которую виднелось серое небо, затянутое холодными тучами, несущими за собой проливной дождь. проход в подвал остался почти целым. из тьмы дохнуло затхлой сыростью и пылью. стук железных подметок о каменные ступени гулко разлетелся по залитым непроглядным мраком коридоры, теряясь в глубине запутанных катакомб, поросших паутиной и вонючей плесенью. воздух словно оседал на языке шершавым налетом, отравляя горло сухой горечью. искомое место нашлось быстро.
***
первый труп нашли за постирочной. прачка выскочила во двор с пустым ведром, но так и не дошла до колодца. девушку нашли после ее истошного крика, – запуганную, забившуюся в углу забора, лепечущую под нос бессвязный бред, с всклокоченными волосами, в которых уже виднелись тонкие серебристые паутинки седины.
тело было изувечено ужасным способом. с него почти была снята кожа, на ее бледных остатках были вырезаны символы, темными строками текущие от края до края полотна. головы не было. на ее место был воткнут ритуальный нож, прибиваюший к растерзанной шее бумагу, пропитанную запекшейся кровью. стопы были пришиты к ладоням, сворачивая окоченелую мертвячину в подобие кольца. на ручка ножа был вырезан круторогий козел, зыркающий бешеными глазами из-под густой, взъершеной шерсти. прачечную тут же оцепили, и там круглосуточно дежурили монахи, ограждая трагедию от любопытства зевак.
по западу сразу поползли слухи о жестоком культе. и правда, убийцы будто специально и насмешливо не пытались скрыть куда пустили в расход человеческую душу. над поселениями осело что-то тяжелое и густое, накатывающее безысходной, предрешенной волной. Лололошка вдохнул пыльный, от повозок, воздух на мостовой и сощурился. близилось что-то нехорошее.
от ветра запахло солоноватой кровью.
***
пламя в лампе дрожало, отбрасывая извивающиеся блики на лицо юноши. перо легло в чернильницу с мягким звуком, скользнув по стенке, и слегка качнулось, прежде чем застыть.
— итак, – девушка оперлась бедром о стол, смотря на него из-под приопущенных ресниц, – я могу помочь что бы ни происходило.
они встретились взглядами. секунда гулко упала разбитой каплей на мрамор, и он заговорил:
— их пытали, Иса.
ее лицо почти не изменилось; ладонь с тихим стуком опустилась на стол рядом с пергаментом.
— значит убийцы на свободе, – ее губы изогнулись в таинственной улыбке.
он просто вздохнул ей в ответ.
кисло-сладкая терпкая судорога скользнула по горлу. бокал с вином блеснул в свете свеч, с мягким звуком касаясь стола. вино подходит к сложным разговорам. к приятным вечерам тоже. Иса улыбается. ее щеки порозовели, а в глазах появился хмельной отблеск. она доливает в полупустой бокал Лололошки вина, и они снова чокаются.
он засматривается на нее. слегка опьяневшую, горячую от жара алкоголя, пахнущую кислым виноградом. такую близкую. такую живую. она щурится в ответ, и ее улыбка лучшее лекарство для незаживших душевных ран, для стертых до костей мозолей, для горькой тоски, хранимой по тяжелым вечерам. ее губы касаются его кудрявых, пушащихся во все стороны волос, и она шепчет глупые слова в непослушные пряди.
воздух густой, пряный, как пар от глинтвейна под рождественскую ночь. Лололошка прикрывает глаза и растворяется в тишине холодных стен, теплой ладони на шее, вине, свечном пламени.
во всем.
***
— Отец безумно опечален тем, что ты не появлялся в столице уже месяц.
— прискорбно это слышать.
в его тоне нет и намека на иронию, но Иса все равно многозначительно улыбается, отводя глаза в сторону. площадь у собора была пустой и безлюдной. кроме них и извозчика на повозке рядом не было ни души. мрачное тихое место, с высокими резными пиками собора, пронзающими серое небо.
сегодня она уезжает из Запада. всю ночь они разговаривали в его покоях, выпивая. они иногда приезжали друг к другу, чтобы скрасить тяжелые ночи, веским грузом давившие на плечи.
— я официально окажу поддержку западу в расследовании убийств. север не останется в стороне.
они склонили головы, и Иса уже вскочила на ступень, свистнув кучеру. их взгляды встретились в последний раз, когда она скрылась внутри. минута, и повозка потерялась за поворотом. Лололошка поднял глаза к небу. унылое, с вялотекущими грузными облаками, оно несло за собой дожди и холод. город дрожал перед неизвестной угрозой, отравляя страхом близлежащие деревни и села.
народ боялся.
его задача разобраться с этим во имя церкви. во имя их Бога. скоро у него будет совсем много дел.
на запад наступала зима. близился децембрий.