Святая кровь
Снег скрипел под ногами, тихо переливаясь. Свет убывающей луны едва проникал сквозь высокие сосновые кроны. Лес поглощал звуки шагов, скрывая их от других обитателей мелодией шорохов и треска.
Снегопад прекратился около часа назад, но небольшой белый слой, покрывающий короткий меховой тулуп путешественника, еще не начал таять. От дыхания мужчины шел густой белый пар. Поднимаясь над рыжей макушкой, он начинал поблескивать снежной пылью, пока не растворялся в холодном воздухе ранней зимы.
В густой чаще заснеженного северного леса Ясень чувствовал себя чужаком. Лицо его было не северное. Бледное как у имперцев, покрытое длинными шрамами и небольшой россыпью тусклых веснушек как у степняков, оно могло бы скрыть его происхождение, если бы не глаза. Пронзительные карие, припорошенные золотыми искрами, глядящие на мир из-под поволоки усталой суровости, они сразу выдавали в нем божественную кровь Элегии, выходца единой церкви Империи.
Под тулупом его согревала лишь простая шерстяная рубаха с трудом справляющаяся с суровыми погодными условиями. Его ежегодный маршрут подходил к концу и денег на новую одежду не осталось. Единственным выходом был продать закреплённую поверх меха кожаную перевязь, но он не был готов расстаться с имуществом церкви к тому же ее покупку не смогли бы себе позволить даже местные бароны.
На перевязи, за спиной, крепился полуторный меч, чья отполированная гладь весело сверкала, отражая снежные блики. На клинке можно было разглядеть насечки, значение которых не поняли бы ни в одной части севера. К поясной части крепилась добротная сумка, вкруг которой было намотано несколько свежих волчьих шкур, в нескольких местах испачканных уже высохшей кровью. Из-под тулупа выглядывал длинный топор с необычным травлением на серебряном рубище и три бурдюка, в которых весело плескалась неизвестная жидкость.
Снегоступы Ясеня, купленные за копейки в деревни за лесом, уже истрепались и начали расплетаться по бокам, грозя подвести раньше времени. Сапоги и тому подавно не подходили капризному северному климату и давным-давно пропитались влагой заставляя пальцы ног поджиматься от холода.
Он был здесь чужаком. Выглядел как чужак, пах как чужак и поступал так же.
Утром ему пришлось собрать волосы в подобие гульки[1], что бы перебраться через бурелом и теперь множество хаотичных прядей свисали вокруг покрасневшего от мороза лица, покрытые слоем инея, они казались практически седыми.
Ясень шел по лесу уже тринадцать дней, лишь изредка останавливаясь на ночь, чтобы сменить промокшие обмотки и поспать пару часов, свернувшись опасно близко к костру, прижимая к себе меч.
Зимний лес был опасен для любого путника, он голодал и его обитатели вместе с ним. Переходя от опушки к опушке, Ясень иногда натыкался на разорванные трупы животных и неестественные кровавые следы, уводящие все дальше в чащу. В таких местах, казалось, сами деревья кровоточили, перемазанные в чужой крови, и ни один голодный хищник не спешил претендовать на объедки.
Ясень никогда не обучался охоте на тварей, но за годы маршрутов научился опознавать следы и обходить их стороной. Мало какой выродок мог тягаться с ним в бою, но молодой человек не собирался по напрасно тратить силы выполняя чужую работу. Каждому зверю свой охотник и тогда никто не уйдет голодным – так его учили с младенчества.
Вдалеке, между толстыми стволами спящих сосен, забрезжил тусклый теплый свет, приманивая усталого путника обещанием тепла и крыши над головой. Не прошло и получаса как он вышел к окраине «Тихих омутов», небольшой глухой деревеньке, в которой не бывал уже более пяти лет.
Деревянные домики за это время, казалось, еще глубже осели в землю, густой пушистый снег покрывал их подобно теплым медвежьим шкурам весело, поблескивая в лунном свете. Небольшие улочки петляли между сугробами, порой, доходившими Ясеню до поясницы.
Молодой человек спокойно шел, поразительно хорошо ориентируясь в тусклом свете, сочившемся из окон. Усталые карие глаза скользили от одной покосившейся избы к другой в попытках найти наиболее пристойную, пока, наконец, не зацепились за, едва различимый в тени невысокой колокольни, двухэтажный домик. В любом другом месте его бы с чистой душой назвали убогим, но здесь, это вероятно была самая богатая постройка на многие версты округ.
Свет не горел. Калитка, запирающая невысокий забор, была заперта на щеколду, которая примерзла к замку от ночного холода. Передернув плечами, от внезапно поднявшегося ветра, Ясень ловко ухватился за невысокую изгородь и лихо перемахнул на другую сторону. Тихий звон оружия, подобно грому, разнесся в окружающей тишине, заставив соседскую собаку лениво пролаять несколько раз.
Приблизившись к двери Ясень с немалой силой застучал, от чего ссохшаяся от старости дверь заходила ходуном, скрипя от натуги. На мгновение над двором нависла тишина, полная тревожного шепота ветра, заставляющего сердце сбить свой ритм. Из избы послышались быстрые шаги, и деревянная дверь рывком распахнулась.
На пороге дома стоял коренастый мужичек. В руках он держал крепко сбитый топор, а на лице его еще можно было увидеть следы сна.
Без слов, не отводя глаз от лица хозяина, Ясень достал из-за пазухи потертый временем серебряный символ в виде острой «d», заставляя мужика разом обмякнуть. Опустив оружие, он без возражений отошел, пропуская незваного гостя внутрь.
***
- Скаже, отечь, происходит ли у вас что-то необычное? Может люде пропадаѫт?
Яс сидел на длинной лавке за обеденным столом, на против старосты, который судя по мешкам под глазами, не сомкнул глаз с тех пор, как охотник за гнилью постучал в его дверь. Заслышав вопрос, он заметно напрягся и как-то не по-доброму взглянул на гостя, стараясь избежать пронзительных глаз.
- Ну пропала пара человек. Ну мож больше, чем в прошлом году. Ну так и шо? Сейчас чай зима за окном. Нету у нас никаких чертей тута, а коли хотите поживится, да поохотится, у нас в лесу тварей полным-полно. Людей моих не трогайте. Живём сколько лет спокойно и дальше хочу, шоб так и было. – Глаза старейшины бегали по столу, стараясь зацепится за что-нибудь, выдавая Ясеню, что человек перед ним никогда в своей жизни по-крупному не врал.
Яс и думать не помнил, кто пять лет назад был старосты Омутов, но смутно представляет себе седые волосы и крупное лицо. Для Бодура эта возможно была первая встреча с Кровью господней, и Ясеню было немного интересно почему он решил начать ее со лжи.
- Отечь, если деревня готова заплатить за охотѫ на тварей, я, конечно, не откажѫ вам, но вы должны понимать, что я есмь обязан провести на вашей земнѣ Страшный час. Если она е не тронута порчей проклятых, вам не стоит переживать, что спокойствие ваших краев пошаннетсѧ.
Яс заправил рыжую прядь за ухо, чтобы она не лезла в плошку горячей ухи, которую заботливая Мираша, жена старосты, поставила ему в качестве завтрака. Женщина явно понимала какой путь ему пришлось проделать до их глуши и с лёгкостью отмахнулась от местного обычая, подавать на завтрак Суре, холодного салата из замороженных с лета ягод и трав с горячим чаем. Жирная рыбная похлебка в мгновение прогрела Ясеня до костей, чего не смогла сделать даже печь, место на которой ему выделил хозяин.
Пока муж ее вел беседу, она сидела в углу перебирая шерстяные нити и периодически обеспокоенно поглядывала на супруга. Если Мираша и знала что-то важное, то скрывала это гораздо более умело.
Несколько минут в избе висела напряженная тишина, после чего Бодур, наконец, несколько раз нервно кивнул:
- Делаете что вам должно, святой отец.
- Святая кровь – неохотно поправил Яс, зная, что, если в следующий раз старосте придется обратится к кому-то из его братьев, ошибка может быть встречена излишне резко.
Староста еще раз кивнул.
***
Покончив с завтраком и перебрав свою сумку, чувствуя себя впервые достаточно комфортно для того, чтобы разобраться со своими припасами, Ясень покинул дом старосты, попросив Мирашу переплести его снегоступы.
Седые облака нависали над деревней так низко, что казалось касались верхушек сосен, окружавших Омуты со всех сторон. Они закрывали небо плотным слоем, будто крыша гигантской избы и лишь в нескольких местах можно было разглядеть пробелы, сквозь которые еле-еле пробивалось чистое голубое небо - такое далёкое, как будто они находились на дне глубокого колодца. Лучи утреннего солнца нежно освещали пушистый снег, пробиваясь сквозь прорехи в облаках, подсвечивая небесную вату золотистым сиянием.
- Absit omen [2] – пробормотал Ясень нервно разглядывая небо, глубоко внутри ощущая напряжение. Затишье перед бурей.
В свете дня Тихие омуты выглядели еще более убогими чем накануне. Многие дома так обветшали, что с трудом верилось в то, что они не рухнут, стоит открыться двери или распахнуться покосившимся ставням. Помимо нескольких резвящихся детей разного возраста да пары старух, приглядывающих за ними, на улице никого не было.
В это время года большинству взрослых нечем заняться на улице, разве что рыбачить, но в такой глуши для подобных мероприятий выделялись отдельные дни, чтобы не ходить через лес в одиночку. Северные бабы обычно зимою вяжут да шьют, а мужики копят силы на лето, когда нужно будет в короткие сроки собрать урожай, чтобы и на год хватило и пошлину оплатить. Даже молодёжи особо нечем заняться, избы полны взрослых, а на улицы больно холодно для свиданий.
Как правило, довольно легко понять, если земля захвачена гнилью. Для любого носителя святой крови воздух в таком месте будет тяжелым, а взгляды давящими, но Тихие омуты построены посреди леса, недалеко от гор и воздух тут свежий, а народу так мало, что невозможно почувствовать на себе взгляд. Для Яса было ясно как день, что Бодур что-то скрывал, но зачастую секретами в подобных местах были не более чем мелкие грехи или сложившиеся годами традиции, которые могли бы оскорбить священника или ярого фанатика, но совершенно не трогали Ясеня.
Как бы смешно это не звучало, он не верил в своего бога, хотя знал, что кровь, текущая по его жилам, была Его кровью. Каждый ребенок, носивший в себе кровь Бога с детства рос при церкви и лучше любого священника, знал, что Бог есть и он рядом, но порой чтобы сохранить в кого-то веру лучше не иметь доказательств его существования.
Среди охотников за гнилью мало фанатиков, но и его отношение не было широко распространено. Они обычно не говорили о Всеобщем отце друг с другом, это был удел философов и святых отцов. Их делом была охота.
Ясень решил, что проведет Страшный час на второй день, а до тех пор обойдет каждый дом в деревне что бы задать местным один вопрос. «Не происходит ли тут что-нибудь странное?»
Это конечно было не обязательно, но Яс занимался охотой уже восемь лет и знал, что иногда Страшный час может не выявить присутствие гнили, если та достаточно хитра чтобы скрываться. Омуты были небольшой деревней и последней остановкой перед долгим путешествием домой, но лень и торопливость были недопустимы.
Все еще усталый после дороги и короткого сна Ясень доковылял до старухи, сидевшей на крыльце одной из изб. Седая приземистая женщина, завернутая в одежду настолько старую, что кроме кучи тряпья Ясень не смог подобрать для нее названия, она была похожа на старую облезлую сороку. Глаза ее темные, почти черные, с подозрением следили за приближающейся фигурой заставляя охотника ежится. Кто знал, кем была эта женщина в молодости, откуда она в эту глушь перебралась. Капля неосторожности и на западную заговорщицу наткнутся недолго.
Внутренне морщась, Ясень сел на засыпанный снегом порог, косо поднимавшийся из земли. Вторая половина его практически полностью ушла под землю из-за чего ступени больше напоминали деревянные пирамидки, которые некоторые северные кланы сколачивали над могилами.
Встретив взгляд старухи, Рыжий, ловко подцепил шнурок на шее вытаскивая наружу святой символ. Женщина охнула, очертив себя и двор знаменем и совсем с другим выражением глянула на Яса.
- Мать, давно я у вас не был, расскаже, што тут происходит, кто живет да каки дѣла творатса? – говоря, святой старался звучать, просто, подражая местному акценту, но хоть северный говор Империи и был ему знаком не хуже, чем Имперский речит, слова выходили неловко, а необычный акцент становился еще очевиднее.
- А так эт ты небось вчера колошматил на всю деревню, так что дети под лавки забились. – несколько смешков сорвавшихся с сухих губ старухи напоминали птичий стрёкот - Я уж и забыла, когда ваши к нам в глушь забредали. – по морщинистому лицу пробежала тень неодобрения, приправленная чем-то неясным, хорошо скрытым от глаз Ясеня. – Нас тут какое только лихо не пожирает пока вы, Священные, шастаете все по городам, да трактам, где одной только стражи больше, чем нас всех по головам. В такой глуши что только не происходит, но на ваш глаз тут ничего кроме застоя и запустения нет. Все молодые бегут, куда могут, от родных краев. Боятся леса, одиночества, скуки! Одни мы, старики, да дети малые тут скоро и останемся. Никакой гнили нам для вымирания не надобно.
Ясень поджал губы, не зная, что ответить. Святая кровь редкая. Они с братьями дели все что могли, и то, что некоторые из них предпочитаю одни маршруты другим не было тайною, но и винить он их, несмотря на жалость к людям, вроде местных, не мог. Сам он, последние месяцы, не чувствовал ничего, кроме зияющей пустоты, утопал в собственных мыслях, как в бездонном колодце. Какую вину он мог возложить на плечи тех, кто, как и он видел медленную гибель собственного мира.
Старуха сплюнула:
- Шел бы ты откуда вылез, да не лез в наши дела. Богу, ему конечно виднее кому силы давать, да вот только куда их применять, чай не Бог выбирает. Делай свой обряд и иди своей дорогой, авось еще лет через пять и не надобно будет в глушь такую переться, сколько еще «Омуты» наши простоят...
Кивнув на прощанье, Ясень направился дальше, от дома к дому, по протоптанным в снегу тропинкам, изучая маленькие убогие землянки. Ища признаки гнили.
Тут и там над дверьми внимательный взгляд охотника подмечал пучки сушеного чертополоха, а в тех немногих домах, где порожки еще не ушли под землю, угольные закорючки, подражающие письму.
Чертополох мирские святые использовали для изгнания чертей, а согласно суеверьям горняков гниль плохо читала и коли видела надпись, а прочесть не могла, кругом дом обходила, опасаясь.
Чушь все это и ни одна трава в руках простого человека оружием не становится, и читать гниль будет ровно так же, как ее носитель, но в суевериях есть свой толк. Они как придорожные знаки, указывают на страхи местных и когда ты всю жизнь живешь посреди глухой чащи, нужно что-то серьезное что бы вызвать достаточно страха.
- Ab aqua silente cave. [3]
***
Деревня составляла не более двадцати домов, ютившихся на небольшом расстоянии друг от друга. Когда тебя окружает лес полный опасных тварей, ты горазд меньше ценишь личное пространство.
Деревенские говорили с Ясенем неохотно. Первая приветливость, подпитываемая надеждой на сплетни из центра Империи, быстро разбивалась, о скалы спокойной сосредоточенности Ясеня, а набожность и суеверия только больше отдаляли охотника от простых людей, с их мелкими тайнами и надуманными грехами. Богу было все равно забрал ли крестьянин себе лишку с полей и спит ли со своей али чужой бабою, вот только поди объясни это человеку, для которого пара слов на языке богов уже высшее таинство.
Потратив большую часть дня на преимущественно бесплодные разговоры, сводившиеся к жалобам на нежить, соседей и церковные поборы, Ясень оказался перед очередной дверью. Стоило ему постучать, с другой стороны послышался неразборчивый крик, за которым последовал быстрый топот маленьких ног и дверь распахнулась, представляя глазам охотника маленькую девочку не более семи лет.
Всклокоченные рыжие кудряшки обрамляли детское личико, как лепестки только распустившийся одуванчика, а яркие веснушки выделялись на бледной северной коже сияя как звезды на ночном небе.
Ясень не смог сдержать удивление разглядывая такую знакомую картину. Он сам в далеком детстве, до того, как лицо «украсили» многочисленные шрамы, выглядел точно так. Уроженец степей, растущий под холодным солнцем Империи.
- Привет! Ты тот дядя что по домам ходит, да? Ты новый сосед нашей бабушки? Ты похож на тятю! – Не успев открыть рта. Ясень оказавшись погребенным под лавиной вопросов. Звонкий детский голосок против воли заставлял уголки его губ подергиваться в попытки сдержать улыбку.
- Малиша! – гораздо более грубый мужской голос перебил нескончаемый поток детского любопытства и за спиной девочки вырос высокий крепкий мужчина с удивительно загорелой для этих краев кожей и длинными рыжими волосами. Взглянув на Ясеня он так же, как и сам охотник мгновение назад, удивленно поднял брови, решительно задвигая ребенка за спину.
Невозможно было не признать в мужчине родича. Гел, таков, каким должен был быть Ясень не теки в нем кровь бога. Загорелый, мускулистый, с темными веснушками на лице и шее, широкими голубыми глазами и грубыми чертами лица. Отстраненно Ясень задался вопросом, что чистокровной степняк делает в северной глуши, но спрашивать посчитал лишним, отложив свое любопытство в сторону.
– Что тебе надо-то? – мужчина нахмурился недовольный молчанием.
Откинув посторонние размышления, Ясень вытащил священный символ – незаменимое средство для избежание бесконечный объяснений. Понятливо кивнув, мужик отстранился с прохода и качнул головой, приглашая Ясеня внутрь.
Расположившись за обеденным столом пока Малиша с любопытством шпионила с печи, мужик откашлялся:
- Я значится Кюдр. А тебя как величают родич? Или ваших так не положено? – было видно, что внутри Кюдра боролись степные обычаи и религиозные устои Империи.
- Ясень. – охотник склонил голову и нарисовал в воздухе святой символ, заставляя появится небольшое сияние, которое тут же вызвало восторженный возглас Малиши. Кюдр кивнул, принимая ответ. – Скаже мнѣ, не пропадал ли кто-нибудь из мѣсных недавно иле может что-то еще странное приключалось? Годъ сейчас е голонный, я видел много слѣдов в лѣсу. Но векрѫг деревнѣ все е спокойно, хоть староста и говорит, о многих несчастьях.
Гел хмыкнул:
- Ты не в тот дом пришел Святая кровь и не в тот час. Мы с дочкой тебе ничем не поможем. Жена моя отсюда родом. да мать ее тут живет, а мы только навестить ее приехали. Малишу с бабкой познакомить. Да вот только нет сейчас дома ни ее, ни жены моей. Да и так не думаю, что скажет она тебе что-нибудь.
- От чего же не сказать. Коле е чего? – Ясень поднял брови заставляя несколько шрамов неприятно сморщится на коже. У него было несколько догадок на этот счет, но он не хотел разбрасываться обвинениями.
- Да от того что терпеть вас Святых тут не могут! – фыркнул Кюдр – Я-то сам мало вашенских повидал, да только пока в городе кузнецом работал, ни слова плохого не слыхал, а как мы к бабке поехали, тут да там всякого наслушаешься. Вы-то гниль хорошо наловчились истреблять, да вот только беды все от тварей идут, а их задаром вы и пальцем не тронете. Енто значится не гниль, а последствие и коли бороться с ними, то болезнь и мир весь поглотит. – кузнец развел руками.
- На каждаго звѣря свой однажды волкодавъ найдетсѧ. Кузнечь шуб тоже не шьет.
- Ты может и прав. – Кюдр кивнул - Вот только не стоит ждать что местные еле наскребающие на Имперскую пошлину захотят тебя слушать. Надия моя, десять зим в городе со мной живет, а все помнит, как тут худо было.
Вздохнув Ясень понимающе кивнул родичу. Он уже собирался вставать, когда в колени ему врезался маленький рыжий вихрь:
- Дядь охотник, а расскажите про чертей! Мама говорит, что они чертополоха боятся? Отчего? Разве он плохо пахнет?
Ясень смущенно нахмурился, не зная, как реагировать. Что-то теплое разливалось в груди каждый раз, когда голос девочки слегка срывался на особо высоких гласных. Кюдр рассмеялся:
- Ну похоже господин Святая кровь вы теперь у нас в плену. – хлопнув мозолистыми ладонями по коленям он поднялся с лавки – Был бы ты как городские, я бы тебя конечно к столу не позвал, да ты же всё-таки родич, хоть и отнекиваешься, да небось с утра самого тут ходишь. Я тебе Надьину стряпню предложу, а ты взамен истории хорошей поделишься. Как тебе такой расклад?
Смущенный Ясень кивнул, заставляя девочку весело подпрыгнуть и стремглав забраться на лавку. Сложи руки на столе она тут же уставилась на Ясеня казалось, не планируя моргать, чтобы случайно не пропустить, что-то интересное.
- Ну, слушай...
***
Дело было в Пятиречье, небольшой деревне, окруженной устьями пяти рек. Жил там мальчик по имени Питер со своими родителями. Жили они бедно, а с приходом весны их единственную ценность – корову Бурену волк задрал. Отец Питера только и успел глаз ему вилами проткнуть, как он сбежал.
Питер был ужасно болезненным ребенком и с осени до лета родители запрещали ему из дома и ногой ступать, заболеет, на знахаря денег у них нет. Сидел мальчик днями взаперти, играл сам с собой, да на лес смотрел где волки живут. Мечтал он что однажды станет сильным, как большой волк, который корову задрал, распугает всех волков и тогда родители позволят ему играть с другими детьми и в поле с ними ходить.
Однажды, когда родители его ушли на посевы Питер бегал по дому, играл, да за игрой не заметил, как появилась у него компания. И вот уже не один он в доме, а рядом тень черная, о которой родители каждому ребенку в детстве рассказывают. Черт дурной в углу притаился. Смотрит на мальчика и играть с ним зовет.
- Впусти меня мальчик, – говорит черт - вместе мы станем сильнее всех волков и быстрее ветра.
Задумался Питер, да лицо матери вспомнил, когда она перед сном ему сказки рассказывала. Испугался. Отказал.
Вечером родители с поля вернулись и за играми, да сказками забыл он про черта.
Прошел день. Прошло два.
Родители снова в поле ушли, а Питер знать бегает по дому и представляет, как с волками дерётся. Устал, запыхался, только присел на лавку, как перед ним тень встает:
- Давай поиграем. Вместе мы будет сильнее самого страшного волка и быстрее самого быстрого ветра.
Нахмурился Питер, задумался, но вспомнил лицо отца, когда он про гниль мерзкую ему рассказывал. Отказался. Тень ушла, а родители с полей все не возвращаются. Заснул Питер один, да слова черта все в голове вертелись.
День прошел. Два прошло.
Заскучал мальчик совсем. Родители с каждым днем возвращались все позже, все более уставшие, да не играли с ним совсем, а только с ног в кровать валились.
Смотрит Питер в лес и думает: «Вот был бы я сильным как волк, мама бы меня гулять отпустила. Был бы я быстрым как ветер я бы все-все тогда повидать успел».
Оглянулся, а позади тень стоит, улыбается, да говорит:
- Давай поиграем. Вместе мы будем сильными как волки, да быстрыми как ветер.
Задумался мальчик, а за окном уже темно, родителей все нет, скучно одному и на улицу хочется. Согласился.
Приблизилась к Питеру тень, обняла, да растворилась в нем.
Сразу почувствовал мальчик как сил прибавилось. Понял, что способен пробежать сотни верст и утопцу шею одной рукой сломать. Рассмеялся мальчик-тень и выбежал из избы, да в лес побежал.
Долго бежал, только сосны да елки мимо проносились, а в горле все смех стоял. Вдруг видит – стая волков, а среди них вожак без глаза. Сразу узнал, мальчик-тень зверя, что Буренку загрыз, да как прыгнет на него.
Волки завыли, зарычали, да сделать ничего не могли. Смеялся мальчик-тень, когда хрустнула шея вожака, да дальше пошел. Земля за ним кровь волчью впитала.
А в полях за лесом степной охотник домой скакал. Конь его был рыжий, как и он сам, да быстрый как лучи восходящего солнца.
Увидел охотник как из лесу выбегает волк черный. Морда в крови вся, оскал жуткий, да быстрый гад словно ветер штормовой. Натянул свой лук охотник, прицелился и выстрелил.
Подкосились лапы у волка, да тело его ещё пол версты по траве прокатилось, так бежал быстро. Подхватил охотник волка на скаку и домой поехал, думая, что туши такой на долго всей его семье хватит.
Тем временем с полей вернулись родители Питера, а сына нигде нет.
Волнуется мать – плачет. Отец переживает, по деревне бегает, ищет. Никто мальчика не видел, только старуха соседская все бормочет, что волком тот обернулся, да в лес убежал.
Бредни старые, некогда отцу слушать, да кромя леса и искать уже негде. Вздохнул мужик, посмотрел на деревья мрачные и пошел в чащу, сына своего искать.
Идет час. Идет два.
Из-за деревьев тень выскальзывает:
- Сына твоего, пахарь, степняк подстрелил, да семье своей скормить хочет. Пойдем со мной. Я сделаю тебя сильнее любого охотника, да быстрее самого быстрого степного коня. Отомстишь за сына.
Задумался мужик, да кивнул. Рассмеялась тень звонко, словно ребенок, обняла мужика как отца, да в него и вошла. . .
- Нет! - Малиша топнула ножкой – Он же взрослый! Знать должен, что нельзя чертей слушать!
Ясень кивнул:
- Не всѣгда может человѣк гниль распознать, а иногда и распознав отказать не может, но сила от гнили идущая никогда добром не обернется.
Малиша насупилась, не готовая смирится с сюжетом, задумалась о чем-то, а потом спросила тихо, испуганно:
- Тятя, а меня тень тоже может в волка превратить, и ты меня совсем-совсем не узнаешь?
Кюдр вздохнул, осуждающе глядя на Святого:
- Нет, если ты сама ей не позволишь. Тени жадные, они любят в тех вцепиться кто сам им дорогу даст, чтобы сразу душу их сожрать, а ты степнячка черт ежели волосы твои увидит, как огня испугается.
Услышав это Ясень тут же захотел возразить, что гнили все равно, что на огонь, что на волосы, но поймав взгляд кузнеца, отступил. Не ему чужих детей воспитывать.
***
Хозяин со скрипом и явным неудовольствием снова уступил почтенному гостю печь. Жена его, неловко улыбаясь, задула лучину и пожелав господину спокойной ночи удалилась на покой вместе с мужем, оставляя Ясеня в подобии уединения. Напряжение дня полного неясного волнения и истощение, вызванное необходимостью все время держать себя наготове, вскоре сказалось на молодом организме унося Ясеня в глубокий сон полный мрачных неясных ведений и глубоко похороненных тревог.
Мрачные кровавые картины недалекого прошлого преследовали Кровь господню, окружая его одинокий образ во сне.
Карие глаза, полные глубоко похороненной печали, скользили по снежному пейзажу, поддёрнутому легкой дымкой тумана, по привычке выискивая опасность. На плечи Ясеня давила невидимая сила, заставляя его склониться. Он старался держаться, чувствуя, как трещат кости пока, усталость не одолела его, пригибая к земле.
Ясень увидел окружающие его алые лужицы. Они топили под собой снег, образуя небольшие углубления, в девственно чистом полотне, напоминая озера далекой восточной равнины, которую еще не так давно пришлось покинуть.
Стоило этой мысли прийти в голову, как глаза Ясеня подёрнула дымкой и пейзаж вокруг него растворился, меняясь, искажаясь и он увидел плачущую женщину прижимающую к себе маленькую девочку.
Ноги ребенка, виднеющиеся из-под платьица, были искажены, вывернуты так, что на них было физически больно смотреть. Лицо ее зарыто глубоко в шее женщины, судорожно сжимающей маленькое тело, а ручки крепко держатся за рваное старое платье.
Глаза матери, а любому, посмотревшему в эти глаза сразу понятна, что она мать, тускнели с каждой секундой все больше, но она не смела оторвать от Него свой взгляд, полный безмолвной мольбы.
Ясень как будто со стороны увидел, как его руки без колебаний подняли серебряный меч и одним движением пронзили обе, сжавшиеся на земле, фигуры. Взгляд женщины погас и в этот момент девочка оторвалась от материнского плеча резко выворачивая голову так, что ее черные как смоль глаза, без единого проблеска белка, устремились точно на Ясеня, совершенно не обращая внимания на меч пронзающий ее тощее тело. Тонкие потрескавшиеся губы открылись, проливая на замызганное платьице струйку крови:
- Святая кро...
Диииинь
Его разбудил чуждый в зимней глуши звон. Тонкая мелодия, знакомая Ясеню по портовому рынку Империи, приглушенная стенами дома, разнеслась по округе, вырывая молодого человека из лап кошмара. С трудом успокоив бешено колотящееся сердце ему удалось прислушаться к звуку, различив в звоне тихий напев, подобный перезвону десятков фарфоровых колокольчиков на легком ветру.
Прищурившись, Яс оглядел плохо знакомую комнату, понимая, что в избе стало слишком темно. Соскользнув с печи, он отметил, что та давно погасла и даже угли уже успели остыть, забирая из камня все тепло. Ясень осторожно подобрался к окну, в надежде разглядеть источник загадочного звука, но подойдя, увидел, что сквозь налипший сверху снег не может разобрать ничего кроме неясного движения света сквозь метель. Отстраненно он понял, что там, где должен быть вой разбушевавшегося ветра, нет ничего кроме тихой мелодии. Практически прильнув к стеклу, он едва-едва различил столбы тусклого сияния, поднимающегося вверх над крышей убого домишки старосты. Они извивались, двигались вокруг, напоминая извращенный танец, сопровождаемый тихим напевом-перезвоном.
Не восточные колокольчики – зимние духи.
Ясень мог бы поклясться, что за всю свою жизнь не разу не встречал столь больших Негодяев так близко от людских жилищ. Зная, что происходит, он, как наяву мог представить: гигантские человека подобные фигуры полные северного сияния, кружащие вокруг домов в бушующей метели, напевающие только им одним известные песни и покрывающие крыши домов да ветки сосен снежными шапками, да такими большими, что заставляют деревья прогибаться, а крыши тревожно скрипеть. Ветер играет с ними пробираясь сквозь щели в дома, забирая тепло от печей и человеческих тел, чтобы ласкать им озорных духов, подбадривая продолжать игру.
Пугающее и завораживающее красотой зрелище, стать свидетелем которого могло бы быть честью, не будь Ясень один из несчастных, запертых в поглощённой ветрами деревне.
Отойдя от окна, он отвязал от сумки волчьи шкуры и кутаясь в них залез на печь. Свернувшись в позе эмбриона, он затянул себе под нос мелодию как-то давно услышанной колыбельной, стараясь заглушить тихий потусторонний звук:
tuattoni tammenlaštusette,[4]
ukkoni uuvvet viršusette,
buaboni punapaklasette,
veikkoni vejenkalasette,
ristimuamoni rihmasette,
čikkoni čimmin kirjasette.
Baiju baiju baibasilla,
tuuti tuuti tuutusilla.
Тихий хриплый напев постепенно наполнил комнату заставляя перезвон затихнуть, погружая Ясеня обратно в сон.
***
Утро подкралось незаметно, тонкие солнечные лучи с трудом пробились сквозь покрыта инеем окна, слепя глаза свернувшемуся на печи охотнику. С трудом разлепив слипающиеся очи, Ясень мутным взглядом обвел мерзлую комнату. Мышцы с трудом подчинялись, как будто тело не желало покидать кокон шкур и одеял, в котором итак едва хватало тепла. Босые ноги обожгло холодом, стоило Ясу уговорить себя спустится с печи. Натягивая ботинки и потирая глаза, в надежде убрать ощущение, будто кто-то склеил его веки смолой, охотник пытался осмыслить ночное происшествие.
Если бы не сугробы, видневшиеся в мутных от инея окнах он бы подумал, что ему приснилось полуночное пробуждение и пляска зимних духов, но природа не лгала.
Как и все что выходит из земли, будь то духи или твари, покинув лоно своей новой матери, они тянутся к другим источникам силы самый могущественный из которых, после смерти пяти богов – гниль.
Черти обманывая людей и поглощая их жизнь заражают землю своей потусторонней энергией медленно заражая мир, изменяя его под себя. Эта сила манит к себе всех, кто получает свои способности из внешних источников. Если духи спустились с гор сюда, значит Ясень не ошибался в своих подозрениях. Где-то во круге есть порча и местные скрывают ее.
Сглотнув вязкую слюну и почувствовав, как медленно оживает пересохшее горло Ясень сжал спрятанный под рубахой святой символ. Пред лицом всплыли яркие веснушки и живые голубые глаза маленькой гельской девочки. В воображении Ясеня зрачки Малиши медленно потеряли свою форму, и чернота заволокла взгляд.
- Святая кровь...
В ушах стоял гул подобный завыванию метели.
- Ты достоин Стровала маленький гел.
Неизвестная женщина стояла перед ним на коленях закрывая своим телом рыжеволосую девочку.
- Пожалуйста не надо!
Серебряный клинок светился, пронзая мать и дочь будто нож масло.
- Ему так нравилось проливать кровь своих братьев!
- Ты должен был защищать их родич!
- Святая кровь! – голос демона искажался бился о стенки черепа вызывая головную боль – Святая кровь!
Резкий удар заставил голову Ясеня мотнутся в сторону. Громкий шлепок оплеухи заглушил голоса, возвращая охотника в реальность. Перед ним уперев руки в боки стояла Мираша.
- Чей ты встал как в землю вкопанный, а ну иди помогай, чай не нахлебник! Дверь замело за ночь так что не отопрешь. Давай-давай, Бодур сам не справится, чай ток причитать на духов и может.
С трудом и крепким словом, вдвоем со старостой, Ясеню удалось отодвинуть дверь достаточно что бы протиснуться наружу и вооружившись лопатами начать откапывать дорогу. Деревню замело так что многие дома практически потонули в сугробах едва различимые в снежных холмах.
С разных сторон слышалась ругань и перебранки местных, пытающихся выбраться из домов и вернуть деревне жилой вид. Сегодня он планировал провести Страшный час около колодца, но церковным заботам суждено было дождаться пока он сможет хотя бы дойти до центра деревни.
Обряд с каждым часом переносился все дальше и дальше, деревенские не были счастливы отпустить лишнюю пару рук, когда она была столь необходима, а Ясень не желал без надобности вызывать гнев у вспыльчивых и усталых мужиков.
Прислонившись к стене одной из недавно откопанных лачуг, охотник вытер лоб, убирая назад промерзшие от пота и холода пряди, когда его окликнул зычный мужской бас:
- Родич! – утопая по пояс в снегу, прямиком через деревенскую площадь к Ясеню приближался Кюдр. Его загорелая кожа шла красными пятнами от холода, а длинные рыжие кудри были собраны сзади в причудливую прическу из нескольких кос, на нем была только шерстяная рубаха, закатанная до локтей, а на плече лежала лопата. Было похоже, что мужчина пытался прокопать путь до Ясеня, пока не признал, что пройти напрямик будет гораздо быстрее.
- Родич! – Кузнец выдохнул облака пара.
Голубые глаза гела были полны беспокойства, а лоб пересекала глубокая морщина делающая его и без того внушительный вид, еще более грозным. Стоило Кюдру приблизится как несколько деревенских отдыхавший неподалеку от Ясеня с легким беспокойством и долей почтения отошли в сторону давая двум землякам пространство. Кузнец усмехнулся:
- Меня они на самом деле тоже не жалуют, разве что уважают чуть больше. – Кюдр устало скинул с плеча лопату, лицо его вновь стало серьезным – Помощь твоя нужна родич. Беда в дом пришла.
Мужчина поймал взгляд Ясеня желая убедится, в доброй воле невольного родственника. Ясень кивнул, до конца, не понимая собственных мотивов.
Для гелов было нормально доверять лишь людям своей крови. Любой степняк скорее обратился бы за помощью к незнакомому гелу, чем к родственнику иной крови, и похоже в этой глуши единственным кто несмотря ни на что внушал кузнецу чувство надежности был Ясень – потерянный ребенок степи, лишенный каких-либо связей с предками. Осознание этого простого, факта отогревало что-то глубоко в душе Ясеня, подобно широко раскрытым глазам Малиши впитывающей каждое его слово накануне.
- Женка моя Надья, вчера днем в избу знахаря пошла. Чувствовала она себя плохо. Сказала знает, как лекарство сделать, да только травы нужные чай ток у лекаря есть. Он бишь пару декад как ушел куда-то, а может и сгинул, нам то, кто скажет, а дом его нетронутым стоит. Все местные знают, что у него запасов до весны хватит ежели кому помощь понадобится, а уж готовить бабы и сами умеют. – Кюдр помахал косматой головой пытаясь собраться с мыслями. – Так бишь, о чем я. Я вчера тревогу не бил, знаю, что травы время любят, да вот после бури не по себе мне. Я бы сам сходи за ней, да Малишу с бабкой оставлять невмоготу одну, да и помочь местным надо, не поймут. Сходи к избе знахаря. Проверь как там Надья моя, помоги ей добраться, она же у меня крохотная, утонет в сугробах. Подсоби. Ты хоть чужаком и назвался, а с дочкой моей как родич говорил.
Пару минут Ясень спокойно разглядывал обеспокоенное лицо кузнеца, обдумывая просьбу. Не было особенной разницы меду тем, чтобы остаться и помогать откапывать деревню и уйти на поиски Надьи. В любом случае, он не мог провести Страшный час в ближайшее время и даже несмотря на помощь, сомневался, что услышит от местных что-то кроме отмашек на все свои вопросы. Кюдр как и бабка были правы, его тут не ждали и помощь его, в мистических делах, не приветствовали. С другой стороны, разбрасывание снега не вызывала такого тепла под сердцем как полные скупой благодарности глаза Кюдра, когда он согласился отправится проведать его жену.
***
Дорога до знахарского дома была полностью заметена ночной метелью, и местные мужики явно не торопились откапывать ее, пытаясь привести в порядок собственные дома. С трудом пробираясь по рыхлому снегу, на переплетенных Мирашей снегоступах, порой утопая по пояс в сугробах, Ясень медленно пробирался вдаль от деревни.
Лес в этом месте был не густым, вероятно когда-то давно местные вырубили большую часть деревьев в надежде, что их деревня со временем разрастаться, но единственный дом, который в итоге вырос в освободившемся пространстве был едва видневшейся в дали лачужкой местного лекаря. Чем ближе подбирался к ней Ясень, тем больше ему в глаза бросалось отличие ее от остальных деревенских домов. Избёнка пусть и неказистая была явно новее и, по сравнению с практически ушедшими под землю деревенскими, возвышалась над опушкой, даже наполовину занесенная снегом.
Ясень не рассчитывал увидеть рядом какие-либо следы пропавшей Надьи и лишь надеялся, что та была достаточно мудра что бы не покидать дом в метель и терпеливо дождаться, когда ее по утру хватится муж. Прошло довольно много времени прежде, чем Ясеню удалось добраться до занесенной снегом двери. Понимая, что никаких сил не хватит что бы сдвинуть ее с места, не откапывая, он подобрался к ближайшему окну пытаясь разглядеть внутренности дома.
Внутри с трудом проглядывали очертания бедного сельского интерьера. Казалось, яркий утренний свет, заставлявший снег вокруг весело поблескивать, совершенно не проникал в окна, незанавешенные даже старой тряпицей. Тренированный взгляд Ясеня метнулся к двери замечая отсутствие над ней чертополоха, и он бы загадал, что коли и есть у этой хижины порог, на нем не будет угля.
Вырыв в снегу под окном небольшую ямку, для удобства, Яс подцепил с пояса бурдюк со святой водой. Устроившись в углублении, он плеснул немного воды на пальцы и стряхнул ее в сторону окна.
Стоило каплям коснутся плюса[5] они тут же, с тихим шипением, испарились. Проследив глазами тонкие струйки пара Ясень начертил в воздухе святой символ. На пару мгновений повисло слабое свечение и в нем Ясу удалось разглядеть тень. Прильну вплотную к окну, касаясь носом натянутого плюса он заметил, как та исчезла за деревянной перегородкой.
- Надья? Твой мѫжъ меня провѣрить ув порядцѣ ли ты прислал, пока он ваш дом откапывает! Кюдръ боитсѧ оставлять Малишѫ со старухами пока деревня еще засыпана, если ты в порядцѣ, я могѫ помочь тебе добратьсѧ до дома! – Ясень повысил голос, надеясь докричаться до девушки. Порой слова имели гораздо больше значения чем любые видимые знаки, вот только слов не было. Никто не отозвался из глубины дома и выдохнув Ясень потянулся за ножом.
Ему понадобилось не больше пары минут чтобы разрезать пленку и выбить деревянную раму, пролезая внутрь дома. Не решаясь махать, мечем в узком пространстве избы, Ясень достал еще один кинжал из голенища сапога. Стараясь двигаться, осторожно, следя за каждым звуком, прокрался в сторону небольшой деревянной ширмы, очевидно служившей перегородкой между рабочим местом и спальней знахаря.
Резко завернув за преграду, Яс с удивлением обнаружил пустую спальню. Вместо кровати там притулилась небольшая печь, да стул, на который была накинута мужская рубаха. Заглянув в печь чтобы убедится, Ясень рассеянно оглядел абсолютно пустую избу, пыль в которой успела укрыть столы и полки указывая на длительное отсутствие хозяина. Никаких следов, указывающих на недавнюю гостью, в доме не было, и лишь небольшая дверь с противоположенной от входа стороны обвинительно смотрела на охотника.
Удивленный, Ясень подошел к заднему выходу и дернул ручку, без особой надежды что дверь удастся сдвинуть, учитывая, как сильно засыпало крыльцо. К его удивлению, дверь без малейшего сопротивления распахнулась, открывая вид на протоптанную между сугробов тропинку.
Снег, укрывающий тропку, казалось, был вытоптан десятками ходоков и абсолютно не затронут вчерашней метелью. Деревья, подобно безмолвным стражам, окружали неправдоподобно прямой путь исчезающих в глубине леса. Даже снег казался неестественным, ровной белой пеленой покрывая землю насколько хватало взгляду, ни одно животное не оставило на нем следу, ни одной иголочки не упало с высоких сосен, ветки которых напоминали обнажённые кости, голые, мертвые. Помимо тихого скрипа черных, на фоне окружающей белизны, стволов, вокруг не было ни единого звука. Лес был мертв, и только вытоптанная десятками людей тропинка тянулась все глубже в чащу.
Притворив за собой дверь, Ясень вернул кинжалы на место и легким движением высвободил из перевязи изящный полуторный меч и снял снегоступы, прислонив их к стене избы. Позволив лезвию рисовать узор на нетронутом снегу, мужчина углубился в лес, следуя десяткам до него.
***
Звуки шагов и тихий шорох лезвия терялись в глубоких сугробах, окружающих тропинку, заводившую Ясеня все дальше и дальше в чащу леса. Вокруг стояла мертва тишина и лишь изредка издалека можно было различить вой. То ли нежить, то ли ветер, гуляющий у подножья гор.
Солнце, скрытое за решеткой голых ветвей, двигалось все ниже к горизонту, когда пейзаж вокруг начал меняться. Деревья до этого гордо возвышавшиеся над тропой начали клонится к земле. Казалось древние великаны сговариваются между собой, заманивая охотника в ловушку среди холодного полумрака.
Постепенно деревья отступили совсем, выводя Ясеня на широкую пустую поляну, в центре которой чернильной кляксой растекалось пятно. Золотистые глаза изучали каждую деталь, не находя в подозрительно спокойном пейзаже ничего опасного.
Немного приседая на полусогнутых ногах, готовый в любой момент уйти из-под линии атаки или выйти в боевую стойку, Ясень медленно двинулся вперед, ощущая спиной недобрый взгляд. Вся эта поляна, была неестественно ровной, окруженной мертвой тишиной, западней, от которой за версту тянуло сладким гнилостным запахом порчи, подобно давно гниющему трупу, оттаявшему в весенние паводки.
Чернильное пятно окружало множество человеческих следов. Десятки людей приходили к этому месту в поисках неизвестно чего и Ясень не видел ни одной подсказки чем могли закончится их изыскания.
Когда между чернотой и охотником осталась не более пары метров он с уверенностью смог опознать покрытый толстой коркой льда омут. Вода внутри была темной подобно храмовым чернилам, а лед прозрачным как дорогое стекло.
Ясень склонился над небольшим ровным кругом, который подобно глазу подземного чудовища, смотрел на мир прямо из центра поляны.
Глубоко под слоем льда, едва заметенного тонким слоем поземки, Яс разглядел странное светлое пятно, от чего божественная кровь на секунду застыла в его жилах. Не желая гадать, он уверенно шагнул на толстый лед. Присев, смахнул снег, встречаясь взглядом с широко раскрытыми зелеными глазами, которые только прошлым вечером яркими искорками сверкали на округлом детском личике. Не в каком другом мире тонкая женская фигурка, навсегда замершая в отчаянной попытке пробить руками лед, не могла принадлежать кому-то кроме матери Малиши.
Перехватив поудобнее меч, Ясень вскочил, пытаясь отпрыгнуть в сторону.
Лед под ногами затрещал, лишая охотника всяческой опоры. Яс почувствовал мгновение свободного падения, прежде чем, ледяная вода со всех сторон окружила его внушительную фигуру.
Воздух выбило из легких за секунду до того, как голова Ясеня погрузилась под воду. Костлявые пальцы холода сжали охотника в мертвой хватке, утаскивая глубже на дно. Зрение размылось под натиском ледяной воды. Ясень не мог пошевелится со страхом наблюдая как единственное светлое пятно удаляется все дальше и дальше. Легкие сжались, разрываясь от недостатка кислорода и невозможности вздохнуть, перед глазами заплясали белые точки, а уши заложило, погружая Яса в абсолютную тишину.
Отяжелевшие ноги коснулись поверхности дна, заставив охотника сбросить оцепенение. Зрение слегка прояснилось, приспособившись и Ясень смог разглядеть несколько бледных пятен. Сделав усилие что бы подплыть немного ближе, он увидел, с начало руку, покачивающуюся под силой возмущенной от его погружения воды, а потом и все тело. Светловолосый мужчина с посиневшими губами, чье тело уже начало раздуваться от постоянного пребывания под водой, а за ним еще несколько бледных пятен.
Руки, лица, волосы – десятки утонувших людей, одним из которых вскоре может стать он сам. Тревожная мысль заставила Ясеня собрать остатки своих сил, чтобы вытащить себя из гнилостного омута, пропитанного смертью, с единственной целью, найти и уничтожить того, кто его сотворил. Питаясь собственной яростью Яс оттолкнулся от илистого дна со всех сил плывя вверх.
Пятно света начало стремительно приближаться, заставляя легкие сильнее сжиматься в груди предвкушая сладкий вздох, когда у самой поверхности руки охотника врезались в толстый слой льда.
Он бы зарычал если бы мог. Кулак со злостью ударился об лед, Пораженный толщиной, Ясень не дал себе лишнего время на раздумья чертя на поверхности святой символ «d». Первую букву Бога.
Невидимый символ засветился, разгораясь с каждой утекающей секундой все ярче, питаясь окружающей его скверной, пока Ясень из последних сил удерживал слабеющее тело на плаву, вынужденный в конце концов зажать собственный рот что бы не вздохнуть.
Вокруг послышался скрежет. Ужасный глухой треск сотряс водоем, когда толща льда пошла глубокими трещинами. Вода вокруг символа забурила и прислушавшись можно было бы услышать шипение, с которым лед начал испаряться вокруг символа.
Ясень почувствовал нарастающее давление. В ушах за звенело. На секунду охотник почувствовал, как теряет сознание, когда его резко швырнуло в сторону потоком бушующей воды. Распахнув глаза, он наблюдал как свет, больше не приглушенный льдом, озарил потревоженную взрывом воду.
Следующим что он понял было чувство ледяного удушья. Резкий толчок выбил остатки воздуха из его лёгких, и больше не способное сопротивляться тело впустило воду. Стараясь удержаться на грани паники, Ясень поплыл вперед, сопротивляясь постепенно затихающему течению. Зрение пошло черными пятнами то пропадая, то появляясь вновь. Мышцы болели от тысячекратно возросшей силы с которой его тянуло обратно на дно.
Спустя казалось вечность, Яс смог вытащить голову из воды.
Посиневшие губы распахнулись в попытки набрать воздуха и Ясеня тут же скрутило в приступе удушающего кашля. С трудом удерживая себя на поверхности, стараясь избавится от всей воды в легких, Яс почувствовал, как энергия, поддерживавшая в нем борьбу, постепенно покидает его кости, заставляя конечности слабеть.
Пока не стало слишком поздно, он подтащил себя к берегу заставляя скрюченные от холода пальцы цепляться за лед, вытаскивая себя на сушу. Резкая боль, когда несколько ногтей обломились, соскальзывая с холодной поверхности, придала ему еще немного сил и он безвольно упал на землю не в силах пошевелиться.
Тело его сотрясало от холода, вода пропитала одежду, а перед глазами плясали черные точки. Его меч остался погребен глубоко под слоем проклятой воды вместе с трупами деревенских.
В первые со дня посвящения, Ясень поблагодарил своего бога.
***
Выбравшись подальше от омута Ясень развел костер что бы согреться и обсохнуть. Его все ещё колотило от адреналина, руки подрагивали от беспокойства желая дотянуться до оружия.
Ствол дерева под его спиной был сухим и совсем голым – заражённым гнилью через воду, которую пил. С того места где Яс сидел, хорошо было видно, теперь покрытую осколками льда, поляну, такую же пустую, как и прежде. Мертвая земля на версты округ.
Произошедшее подтвердило худшие опасения Ясеня и удвоило беспокойство. Участок заражённой земли был велик и все указывало на, то что люди сами к нему шли. Добровольно отданная жизнь была и есть самая плодотворная почва для гнили.
Брошенные в омуте трупы лишь подтвердили подозрения Ясеня. Деревенские знали про, порчу нас своей земле. Каждому известно: «Душа, коли плоть на второй день не выжечь, к силе тянется, да порчу впитав тварью оборотится, а коли в земле останется, значится и нету души вовсе»
Для тех, кто положил жизнь на спасение мира от порчи нет ничего страшнее чем народ, обернувшийся против собственного спасения. Раньше подобное было редкостью. Для Ясеня это бы второй случай за маршрут. Черти становились умнее в своих обманах.
Храм предписывал уничтожать мирян, укрывавших порчу, тех кто внемлет ее обещанием и пускает ее в себя, но в этот раз Ясень не хотел спешить. В голове мелькал чертополох, угольные каракули на ступенях, усталое лицо старухи, искаженное разочарованием. Эти люди не были похожи на фанатиков, взывающих к темным силам мирской гнили.
Он вспомнил степнячку, умаляющую сохранить ее одержимого ребенка. В дымке усталости она выглядела иначе. Ясень узнал Надью, такую какой она вероятно была до своей смерти. Зеленоглазая красотка прижимала к себе маленький рыжий подсолнух - любимую дочь, Малишу.
Имел ли он права на сомнения? Были ли эти люди достойны?
Periculum in mora[6] ...
Когда кончики его пальцев снова приобрели розовый оттенок Ясень заставил себя подняться. Мышцы кричали от усталость истощённые погоней за воздухом, а тяжёлая сырая одежда неприятно липла к коже. Прежде чем возвращаться в деревню он должен был очистить это место.
Подходить близко к зияющему омуту не хотелось, но без сомнений он был центром заражения. Похожий сейчас на разверзнутую пасть голодного хищника, он сожрал достаточно невинных душ. Гниль глубоко вонзила свои когти в эту землю. Начав с воды которой питался окружающей лес, она стремительно распространилась по округе, те кто пришел к ней в пасть внесли свою лепту.
Страшный час призванный укрепить Слово божественного творения и отпугнуть чертей не был способен уничтожить что-то столь сильное и Ясень приготовился отдать последние силы Слову мира.
Любой достаточно суеверный мирянин мог бы найти настоящую святую силу – не впечатляющей. Люди любят придумывать сложные ритуалы. Придавать травам мистические свойства, а словам тайную силу. Ритуал в их воображение, что-то тайное наполненное шёпотом и лунным светом, для Святой крови это больше похоже на ежегодную работу в полях. Одни и те же монотонные действия, простые слова и кощунственное количество потраченной силы.
Солнце медленно ползло к верхушкам деревьев желая скрыться от чужих глаз за горизонтом, когда Ясень закончил писать круги сотворения, попутно очищая поляну от осколков льда. Работать с землёй всегда более сложное дело, чем битва с чертом или одержимыми людьми. Невозможно увидеть заражение полностью, нельзя быть уверенным в успехе.
Кругов было три, написанные одной и той же смесью краски из червецов и собственной крови Ясеня, имеющий красновато золотистый оттенок, казавшийся боле насыщенным на снегу.
Самый большой содержал слова о мире, таком каким его создали боги. Средний, лишь на два шага меньше, слова о жизни, какой она зародилась под их влиянием. Центральный, слова о боге, единственном кто остался с ними и держал мир на кончике своего языка.
Были слова и были правила, указывающие что должно быть написано, но единственным что имело значение была правда.
Сила исходила от божественной крови текущей в жилах Ясеня, и она питала слова, заставляя мир слушать и верить в них. Сила делала слова реальностью выжигая тлетворное влияние скверны, уничтожая ее на корню.
Закончив писать Ясень опустился рядом с внешним краем самого большого круга и прочитал на распев заговор:
Nomen Patris vim habet. Sanguis Patris potestatem tat.
A cogitatione Eius ad verbum Eius est.
De lingua Eius in linguam meam est.
A veritate mea ad veritatem communem est.
Cum igne, cum vento, cum luce et post mortem.
In illo ortine quis ad Eo creatus est.[7]
Громкий вороний грай разнесся над лесом.
Тихо заскрипели голые ветви деревьев, под колким зимним ветром.
Послышался громкий всплеск воды, когда крупная птица черной стрелой опустилась на воду пытаясь уцепить всплывшую над водой голову мертвеца.
Дрожь пробежала по всему телу Ясеня заставляя кожу покрыться мурашками, а волосы на затылке встать дыбом. Жизнь вернулась в мертвый лес.
***
Ясень нес Надью на руках, стерев с мертвого лица едва выступившую кровь, там, где острые когти ворона повредили голубоватую кожу. Он не мог объяснить себе почему. от мысли, что Кюдр будет, подобно другим деревенским, вытаскивать свою жену из проклятого омута вызывала у него тошноту, но покидая поляну, он вытянул труп Надьи на поверхность и не думая дважды легко поднял женщину на руки.
Усталость сковала его тело замедляя движения и позволяя разгулявшемуся ветру пронизывать его насквозь. Промокшая одежда задубела на холоде стесняя движения и впиваясь в кожу острыми углами. На мир неспешно опускалась ночь, когда он достиг первого покосившегося дома.
Стуча ногой в дверь Кюдровой избы Ясень почувствовал на спине ожег в форме отсутствующего меча и крепче сжал тяжёлое тело Надьи. Он не должен был этого делать. Человек за дверью не был его родичем, он сам подтвердил это при их первой встрече. Ясень не был гелом, он есть и будет кровью Господней, сыном бога и его волей, более ничего не должно отвлекать его от уничтожения гнили.
Ясень был таким же чужаком за пределами церкви, каким кузнец казался в деревне, но тёплое чувство, которое Кюдр и его дочь в нем вызывали, заставляло Ясеня сомневаться в собственных доводах. Он никогда не почитал Его, но раньше не сомневался в уставах его церкви, от этого совершенно по-новому сжималась гортань и сердце билось чаще.
Atitum nocenti perfito praestat fites.[8]
Дверь открылась, заставляя Ясеня пошатнуться. Замерзшие ноги практически подогнулись в предчувствии облегчения стоило дуновению тепла из протопленного дома коснуться их. Не успел он обрести равновесие, как тяжесть тела исчезла, позволяя свободным рукам поймать деревенеющее тело ухватившись за дверной косяк. Ясень понял, что Кюдр забрал Надью.
Облачка пара застыли между ними в мгновенье густой тишины резко прерванной поспешным копошением Малиши на печи.
Кузнец резко выдохнул, позволяя Ясеню поймать свой взгляд. Синие глаза горели злостью, но печальный излом бровей выдавал горе кузнеца. Сильные руки задрожали и Кюдр постарался как можно быстрее положить тело на лавку. Он был очень нежен, как будто боялся причинить боль. Он аккуратно расправил складки простого зимнего платья, убирал с лица жены пряди волос. Пальцы нерешительно замерли рядом со свежей царапиной и Ясень почувствовал, как когти сжимают его внутренности, заставляя задыхаться от физической боли, перед глазами снова заплясали черные пятна.
Растрёпанная со сна Малиша спрыгнула с печки. Ее маленькие ножки быстро застучали по деревянному полу избы. Ясень успел поймать лишь вспышку ее рыжих кудрей прежде чем она оббежала его, взволнованная поведением отца. Ясень чувствовал себя так, будто бы его снова погрузили в ледяную воду. Тонкие когти мурашек царапали хребет, ожидая, когда тяжесть станет невыносимой, готовясь вырвать кости, сгибая охотника пополам.
Он не понимал отчего ему так больно. Малиша просто очередной ребенок войны, которая продлится гораздо дольше чем она проживет. Ее чувства не важны перед лицом мира, точно так же, как и его собственные. И все же он все еще чувствовал.
Кюдр позволил ему остаться в доме до кона ночи. Никто другой из обитателей не спал и впадая в забытье Ясень слышал причитания разбуженной бабки, не знающей кого винить в страшном горе: зятя чужака али собственную глупость. Он уловил слова про волшебный омут и счастье, думая, что позже ему придется поговорить со старухой лично.
***
- Дура я, вот о чем я рыжий.
Старухе чьи руки трясутся то ли от горя, то ли от возраста, было плевать на его знак. Она единственная кто был в доме, когда Ясень проснулся и несмотря на слезы, застывшие в помутневших с годами глазах, была рядом что бы достать для него котелок с похлебкой и вручить заштопанный тулуп.
– Рассказала дочке про омут наш волшебный. Все же знают, кто с добрым сердцем и чистой душой к нему обратится он на дно не потянет. Только злые да алчные из него даже тварями не вылазют. – она всплеснула руками - Надя моя разве плохой была? Она же со дня приезда только про доченьку свою и говорила! Столько счастья принесла, что сверкала ярче снега на солнце. Плохо разве ежели она бы у него удачи да счастья для Малиши попросила? А мужню ее разве скажешь? Вы степняки ток своих духов уважайте, а на наши суеверия вам плевать. Вон и в сапогах в дом заходите и на печку на левый бок ложитесь, развешь он бы понял?
Старуха продолжала причитать, заставляя Ясеня с удивлением посмотреть на свои сапоги, да прибитую ко входу Кюдрову подкову:
- Мать, постой, а развѣ Надья про омут ваш сама не знала?
- Нет, конечно. – сморщенные пальцы сжали перештопанную юбку - Про него и мы то только после того как староста наш прошлый утоп и услыхали. Бодур тогда нырнул за ним в омут, а он как замерзать начнет! Лето на дворе! Бабы испугались, крику подняли, ну тут и все, кто тогда по грибы ходил, сбежались. А Бодур раз и вынырни! Один, да в раз похорошевший. Его зимой той тварь в лесу пожрала, три пальца откусила, а тут все три, да как новые. Утоп, говорит Дара, а я, как дна коснулся, да задыхаться начал, ток и думал, шо жена меня уродом запомнит, сил мне придало, вот и выплыл. Так и поняли, что омут волшебный. Его наш знахарь тогда еще нашел, да старосту и повел показывать. В него многие полезли сначала, а потом быстро поняли, шо не всякого назад отпустит, осторожнее стали.
- А мнѣ почему про магиѫ не сказали? – Ясень нахмурился, предчувствуя ответ.
- Дык ктож те скажет. Грех же, магию пользать.
- Грѣхъ – Пусто повторил охотник вставая.
Глупость сельская – вот что грех. Суеверия, пустые позволяющие людям, обманутся. Невежество и дикость, на которое закрывают глаза в Империи, вот самый страшный грех.
Натянув починенный полушубок, да закрепив пожитки на ремни, Ясень покинул избу окунувшись в гомон небольшой толпы собравшейся в центре деревни.
- Ты на кой дикарь ее из омута вытащил! Думаешь мертвяки оттуда просто так не вылазят! Проклятие теперь какое на нас упадет, а ты с отродьем своим уже и освоясе сбежишь! – в центре круга тыкая толстым пальцем в широкую Кюдрову грудь распалялся Бодур, бурно жестикулируя, нависая над переодетым в свадебное платье телом Надьи. – А коли она откопается? Что ты нам делать прикажешь? Думаешь девку нашу соблазнил, а коли померла уже и проблемы не твои?! Мы ее по-твоему схоронить должны, а ты ...
Глухой удар заставил замолчать не только повалившегося наземь старосту, но и неодобрительный ропот селян, окруживших гела с дочерью. Кюдр, красный от гнева, тяжело дыша навис над Бодуром, сжимая крупные ладони явно сдерживаясь что бы не продолжить бить. Малиша, прижавшись к отцовой ноге тиха плакала, не понимая почему взрослые кричат и ругаются вместо того что бы, как и она, оплакивать несправедливую судьбу, забравшую самое ценное – ее маму.
Растолкав приходящих в себя мужиков, готовых полезть в драку, Ясень пробрался в центр толпы за плечо отталкивая Кюдра назад. Холодные карие глаза безмолвно уставились на Бодура, чей взгляд снова начал заполошно метаться, заранее, ища оправдания:
- Так вы что тут дикари объединится решили... - попытался начать он, вскакивая, на ноги. Вот только тон его уже не был столь уверенным, а взгляд то и дело возвращался к груди Ясеня где под слоями одежды спокойно лежал Символ.
- Отечь. Ты водѫ не муте. Коль ты про омут знал, да тварей так боишьсѧ, как мнѣ говорил, почему же утопцев своих сжигать не повелел.
- Дык магический же омут, Святая кровь.
- Да хоть Священный. Всяк знает, кто закон божий чтит, да перед гнилью не склоняетсѧ, что мёртвый любой, без вмешательства черта сгубленный, в скверной земнѣ ожить может, да тварью ко двору вернутьсѧ. – Ясень сделал несколько шагов оказавшись нос к носу с нервным старостой - Духов ты снежный сразу признал и чертополох на дверь не вѣшал. Знаешь, что бесполезно. А в омут, за Даром ныряя, не про его спасения думал, а про пальцы свои сразу вспомнил. Так что же ты, утопчев не сжег, отечь?
Лицо Бодура пятнами пошло будто не зная бледнеть, аль краснеть от злости пока в толпе вокруг ропот пронесся. Внимательные глаза Ясеня поймали скупо поджатые губы Мираши среди сельских баб. Бодур сплюнул.
- Вы Святые делать нехера для нас не делаете, только условия и ставите, и бог ваш плевать на нас хотел, а люди все одно верят! А я не дурак. Я жизни хочу хорошей, безопасной. Я все тогда у омута слышал, что Дар черту сказал! Плевал он, что благодаря силе его молодежь наша в город себе смогла позволить уехать, старики детей родить, а твари село десятой дорогой обходят. Если б я все как есть сказал, не было бы нишыша у нас! А мерли мы и без омута, только пользы от этого никакой не было!
Рука Ясеня дернулась за мечем, замерев на пол пути. Глаза внимательно изучали толпу подтверждая, что не знали местные ничего, а если кто и догадывался, то предпочитали обманутся. Они со старостой могли бы часами спорить на потеху толпы, да вот только стоило Ясею покинуть деревню, Бодур нашел бы себе нового покровителя и местные закрыли бы на это глаза:
-Verbum movet, exemplum trahit.[9] - поджав губы, охотник опустил руку снимая с пояса топор.
Серебряное лезвие сверкнуло узорным травлением, когда длинная рукоять удобно легла в обе руки. Бодур отпрянул, собираясь что-то сказать, но выпад Ясеня был быстрым и отточенный замах пресёк любой яд готовый упасть с языка еретика.
Тело упало с тяжелым стуком окрасив одежду Ясеня и снег вокруг красным. Он опустил топор позволяя оцепенелой тишине повиснуть над толпой.
- Труп сожгите. – обтерев лезвие об одежду старосты и прикрепив топор к ремням, Ясень направился прочь, слушая как позади постепенно нарастает гомон и люди выходят из оцепенения.
Старуха сказала, что знахарь их на запад ушел. Год уже к концу клонится, коли во время черта выловить не удастся, то к его возвращению в Храме ни оружия нового, ни маршрутов хороших не останется. Да и увидеть родичей своих вдруг захотелось.
Electa una via, non tatur recursus at alteram[10]
***
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Пучок (нар. гулька, кичка) — вид причёски, когда волосы собираются наверх, закрепляются с помощью резинки или скручиваются, формируя узел.
[2] Дословный перевод: Да не послужит это дурной приметой.
[3] Дословный перевод: Остерегайся тихой воды.
Русский аналог: В тихом омуте черти водятся.
[4] Карельская колыбельная. Записана в 1983 году фольклористкой Ниной Лавонен в деревне Зашеек Лоухского района Карелии от Федоры Кундозёровой.
[5] Плёночный мешок от икры достаточно большой и прозрачный — им закрывали волоковые окна, предварительно намотав в несколько слоёв.
[6] Дословный перевод: Опасность в промедлении
[7] В имени Отца сила. В крови отца власть.
От мысли его, до слова его.
С языка его на моем языке.
С правды моей, к правде общей.
С огнем, с ветром, с жизнью и в смерти
При том порядке в котором он его создал.
[Имя отца силу имеет.
Кровь отца власть даёт.
От мысли его, до слова его.
С языка его на язык мой.
От правды моей до правды общей.
С огнём, с ветром, с жизнью/светом и после смерти.
В том порядке, что был Им создан]
[8] Дословный перевод: Доверие, оказанное вероломному, даёт ему возможность вредить.
[9] Дословный перевод: Слово волнует, пример увлекает.
[10] Дословный перевод: Избравшему один путь не разрешается пойти по-другому.
Послесловие:
Я уже много лет работаю над несколькими большими книжными проектами и с каждым годом все больше чувствую себя в ловушке тишины. Работа над рассказом для меня была вызовом и благословением. Способом наконец рассказать о себе читающим людям. Закончить хоть что-то.
Сомневаюсь, что я смогу часто писать рассказы в копилку истории Ясеня хотя у меня есть сюжет и планы, но мне нравится думать, что, когда у меня снова начнутся темные времена возможность рассказать, что было дальше станет для меня светлым пятном.
Помимо нового для меня размера, небольшим экспериментом в этой истории для меня стал акцент Ясеня. Я попросил моего друга, всем сердцем увлеченного лингвистикой, помочь мне сделать Ясеню читаемый и звучащий акцент который указывал бы на его происхождение и подсказывал в дальнейшем на каком языке говорят вокруг. Полученный результат быстро завоевал мое сердце, и я бы хотел, чтобы мое «Спасибо» увидели, как можно больше человек.