Последняя Роза Тирана

Каждый шаг в том побеге был прыжком в бездну, и я упала в мир, который уже рушился. Золотая клетка, некогда казавшаяся столь прочной, рассыпалась в пыль за моей спиной, но свобода встретила меня не ласковым бризом, а обжигающим дыханием пожара. Я нашла убежище в подвале старого, полуразрушенного дома на окраине столицы – места, где воздух был тяжелым от запаха сырости, гниющей древесины и чего-то еще, более едкого, более тревожного – предвестника надвигающейся катастрофы. Каждая щель в прогнивших досках пола, каждый скол на облупившейся кирпичной стене казались свидетелями давно ушедших, более мирных времен. Теперь же они лишь усиливали ощущение моей отчаянной изоляции.

Шум. Именно шум был первым, что прорвалось сквозь завесу моего оцепенения. Не привычный гул города, не рокот моторов роскошного кортежа Арбитра, не отдаленные, отфильтрованные звуки пропагандистских маршей, а нечто сырое, утробное, пронзительное. Он нарастал постепенно, как подземный толчок, пробираясь сквозь толщу земли, вибрируя в костях, заставляя внутренности сжиматься. Сначала это был глухой, пульсирующий гул, словно гигантское, невидимое сердце забилось в самом чреве земли. Затем к нему добавились отдельные, резкие хлопки, похожие на выстрелы из массивных орудий, далекие, но отчетливые. А потом — крики. Тысячи, десятки тысяч глоток, слившиеся в единый, неразборчивый рёв, несущий в себе ярость, отчаяние и древнее, первобытное торжество.

Я прильнула к крохотному, забитому грязью оконцу, расположенному почти у самой земли. Стекло было таким мутным, словно на него осела многолетняя пыль всех забытых надежд этого города. Мои пальцы, еще недавно привыкшие к шелку и золоту, дрожа, оттирали тонкий слой грязи, открывая взгляду лишь малую часть надвигающегося кошмара. Сквозь просвет мне открылась картина, которая навсегда выжглась в моей памяти. Город, который Арбитр обещал преобразить, сгорал. Не метафорически, а буквально. Я видела столбы черного, маслянистого дыма, поднимающиеся в небо, как зловещие, немые колоссы, заслоняющие поблекшее солнце. Их пики, некогда ослепительно белые от чистоты и помпезности, теперь были окрашены в багровые, оранжевые и угольно-черные тона. Порывы ветра доносили до меня запах гари, едкий и колючий, смешанный с приторным ароматом горящего пластика и, возможно, чего-то более органического, более живого.

Это не сон. Это не худший кошмар параноика Арбитра. Это реальность. И она страшнее всего, что он мог себе вообразить.

Из-за угла, прямо по нашей улице, потекла толпа. Это не были ни торжественные колонны парадов, ни покорные вереницы людей, гонимых на митинги. Это была река, вышедшая из берегов, бурлящая, неуправляемая стихия. Лица... лица этих людей. Они были грязными, покрытыми копотью и потом, но в их глазах горел огонь, который я никогда прежде не видела. Это был не огонь восхищения, не искра надежды, не даже блеск страха. Это была ярость. Ярость, копившаяся годами под спудом лжи и дефицита, страха и репрессий. Они несли самодельные флаги, обрывки ткани, старые простыни, выкрашенные в цвета, не имевшие ничего общего с официальной символикой Арбитра. В их руках мелькали палки, обрезки арматуры, поблескивали самодельные щиты из обломков дорожных знаков. Каждый шаг этой толпы отдавался гулким эхом, словно миллионы молотов били по наковальне угнетения.

Символы власти, некогда казавшиеся незыблемыми, теперь валились, словно карточные домики. Я вспомнила те гигантские билборды с ликом Арбитра, взирающим на город с отеческой, но в то же время всевидящей строгостью. Они были повсюду, как глаза древнего божества, не позволяющие даже мысли о неповиновении. Теперь эти глаза выбивались, закрашивались, разрывались на куски. Я видела, как по площади, где когда-то Арбитр произносил свои триумфальные речи, прокатывались волны огня. Главное здание «Центра Народного Согласия», где располагался аппарат пропаганды, горело ярким, неестественным пламенем. Его колонны, еще вчера горделиво устремленные в небо, были теперь лишь обугленными остовами, из которых вырывался воющий, шипящий звук, словно сам воздух рыдал от бессилия.

Так вот что происходит, когда страх иссякает. Он превращается в ненависть, которая сметает всё. Каждая капля их отчаяния, каждая слеза, каждый голодный стон — всё это превратилось в эти языки пламени.

Моим единственным источником информации стал крохотный, старый транзисторный приемник, который я чудом нашла в этом подвале. Его корпус был выщерблен и потерт, а на шкале с трудом читались названия радиостанций, давно заглушенных вездесущими помехами режима. Теперь же помехи, казалось, ослабли. Или это мир вокруг сошел с ума? Я настроилась на одну из чудом пробившихся волн. Голос, звучащий из динамика, был прерывистым, искаженным, но в нем слышалась нескрываемая паника. «...Столица охвачена беспорядками... Сопротивление оказывают лишь отдельные подразделения... Связь с резиденцией потеряна... Приказы Арбитра не выполняются... Армия... расколота...» Слова обрывались, сменялись шипением, а затем на их место приходили глухие взрывы, лязг металла, а иногда – пронзительные крики. Это было не просто радиовещание, это был пульс умирающего мира.

Расколота. Армия, которая казалась непобедимой, его верная опора. Иллюзии рухнули, как его монументы. Он думал, что страх навсегда сковал этот народ, но он забыл, что даже самый загнанный зверь может обернуться.

Мой взгляд упал на оброненную газету, лежащую в углу, наполовину присыпанную пылью. Заголовок, написанный крупным, жирным шрифтом, гласил: «Страна под защитой Великого Арбитра: Эра Процветания и Стабильности!». Изображение на первой полосе – сам Арбитр, стоящий на фоне бескрайних полей пшеницы, с улыбкой, полной силы и уверенности. Как же абсурдно это выглядело сейчас, на фоне грохота и пламени. Мой смех был сухим, надтреснутым, похожим на шорох умирающих листьев. Это была его самая большая ложь, самая грандиозная иллюзия, которую он не просто продал народу, но и сам в нее поверил.

Я вспомнила его ночные исповеди, его нарастающую паранойю. Он видел врагов повсюду, но самый страшный враг таился не в коридорах власти, а на голодных улицах, в опустошенных сердцах тех, кого он обещал спасти. Он строил стены из страха, но эти стены теперь стали топливом для пожара.

За окном вновь раздался грохот, более мощный, чем предыдущие. Здание содрогнулось, с потолка посыпалась штукатурка, оседая на мою одежду мелким, едким дождем. Я вжалась в стену, чувствуя, как пульсирует в висках. Потом, сквозь пыль и дым, я увидела это. Башня Центральной Площади, с ее знаменитым шпилем, на котором красовался личный герб Арбитра – стилизованный, мощный орел, распахнувший крылья над землей. Теперь этот орел, казалось, падал. Не просто рушился, а именно падал, словно под ним выдернули опору. Мгновение — и весь шпиль накренился, затем обрушился вниз с оглушительным скрежетом и грохотом, поднимая в воздух облако пыли и обломков, которое на мгновение затмило собой все небо. Это был не просто шпиль. Это был символ. Символ его власти, его контроля, его непогрешимости. И он рухнул.

Так и должно было быть. Всё, что построено на лжи и страхе, обречено на крах. Но что теперь? Что останется от этой страны, когда пепел осядет?

Я снова поднесла приемник к уху, пытаясь уловить хоть что-то сквозь нарастающий хаос. Голос диктора стал более уверенным, хотя и дрожащим. «...Очаги сопротивления подавлены... Народные силы взяли под контроль...» Затем вновь всплеск помех, переходящий в торжествующую, но фальшивую мелодию старого, давно забытого гимна, который теперь звучал как похоронный марш. Народные силы. Завтра они будут новыми тиранами, или просто новыми жертвами.

Я закрыла глаза, пытаясь осознать масштаб происходящего. Мой мир, мир золотой клетки и тайных исповедей, мир роскоши и шепотов, рухнул. Исчезла не только его империя, но и моя роль в ней. Я больше не была «серой кардинальшей», тенью властителя, единственной, кому он доверял свои секреты. Теперь я была просто выжившей. Одной из многих, кто теперь должен был найти свой путь в этом обугленном, искалеченном мире.

Страх не исчез, но он трансформировался. Это был уже не страх перед Арбитром, перед его гневом или паранойей. Это был животный, инстинктивный страх перед хаосом, перед неопределенностью. Что делать? Куда идти? Кому верить? Эти вопросы вихрем проносились в моей голове, оглушая сильнее любого взрыва. Город горел, и я была его частью. Его светлое будущее, которое он так тщательно рисовал перед моими глазами, превратилось в обугленные руины. И в этом пепле, среди отголосков бунта и огня, мне предстояло найти свой собственный путь, без его тени, без его проклятия, но и без его защиты.