Стон земли

Жил я тогда в Донецке. После смены, с парой приятелей решили заглянуть на праздник — глава устроил гуляние в честь прибытия очередной гуманитарной помощи.

Праздник происходил на пустыре возле старой шахты. Её галереи давно обветшали, рядом краснел потухший террикон, словно забытый могильный холм. В нескольких шагах от обвалившихся копров стояла сцена, собранная наспех: на ней надрывно, фальшиво, с фанатическим воодушевлением распевали патриотические песни какие-то неизвестные мне артисты.

Народу — тьма: семьи с детьми, малыши выпрашивают вату, светящиеся игрушки, а родители, тяжело вздыхая, лезут в карманы, будто доставая не деньги, а куски души.

Старики — кто на лавках, кто прямо на покрывалах — слушают музыку, вглядываются в даль, как будто ищут там то, что уже невозможно вернуть: веру, юность, причастность. В лицах — затаённая гордость».

Мы сели за первый попавшийся пластиковый стол, заказали по бокалу пенного «Добрый Шубин». Говорили вполголоса, обсуждая что-то незначительное, и наблюдали за этой странной, почти идиллической вакханалией.

И вдруг — прямо из-под земли донёсся гул.

Ни гром, ни взрыв — стон, глухой, тягучий, как вой кита, но ниже, грубее, словно сама земля задрожала от боли. Через мгновение — первый толчок. Такой силы, что сцена рухнула, за ней — несколько строений у шахты, а мы с остальными попадали на землю.

Я ещё не успел подняться, как последовал второй удар — земля под ногами будто вскипела, из трещин вырвался пар и чёрный дым, обжигающий и вонючий. Люди закричали:

— Метан! Это метан! Бегите!

Началась паника. Кто мог — рванул прочь. Но не старики.

Старики спокойно собирали вещи, поднимали стулья, будто всё это — привычная мелочь. Их лица были безразличны, как у тех, кто уже умер — просто забыл лечь.

Друзей уже не было. Я остался стоять, парализованный ужасом. Всё тело онемело, а лицо — застыло маской непередаваемого, первобытного страха. Мир рушился, а я стоял. Пока внутри что-то не закричало:

— Беги!

И я сорвался с места. Бежал, не разбирая дороги, только бы выбраться.

Когда пришёл в себя, решил добраться до автостанции — она находилась недалеко, за металлургическим училищем. Надо было искать транспорт, любое спасение.

На автостанции творился ад. Люди в панике лезли в автобусы, но водители заперлись изнутри, двигаться никто не собирался. Из громкоговорителя голос женщины — хриплый, напряжённый — сообщил:

— Все выезды из Донецка закрыты.

Толпа взбесилась. Кто-то разбил окно кассы, другие начали раскачивать автобус, и в конце концов его опрокинули.

Ужас захлестнул меня с новой силой. Я развернулся и побрёл обратно, туда, где всё началось.

Было уже всё равно.

Когда я вернулся — сцена изменилась. Несколько человек всё ещё сидели за столами, кто-то пытался расчищать завалы.

Земля продолжала дышать, и с каждым вздохом из трещин вырывался пар, горячий пар. Воздух стал плотным, как в бане. Воняло серой, всё окутал смог.

И тут я увидел старика. Он сидел, развалившись, как на даче, и камнем лущил абрикосовые косточки.

Я подошёл. Он взглянул на меня и без слов протянул горсть лущёных косточек. Я машинально закинул их в рот.

— Скажите... — начал я, — что тут вообще происходит?

Он ответил почти равнодушно:

— Ангел.

— Простите?.. Какой ещё ангел?..

— Ангел... В восемнадцатом году, сюда с неба рухнул ангел. Мафусаил его звали. Гигант. Шестьсот метров ростом. То ли сам упал, то ли Бог его сбросил — не знаю уж. Пробил землю, воронка получилась — километр в ширину.

Ульянов, приказал закопать. Закопали. Все были заняты гражданской — никто особо не заметил. Потом учёные соорудили над ним установки — прямо под шахтой. Там специальные штыри из особого сплава. Вонзают в него медленно. Чтобы засыпал. Но, видно, больно ему от этого.

Каждые сорок лет он просыпается. Бурлит. Бесится. Температура у него — как у расплавленного железа. Старики привыкли, а вот молодёжь пугается. Не волнуйся. Через часов десять опять уснёт.

Я молча слушал. В голове всё шумело, а в душе зародилось смутное сомнение.

И тут — террикон, в четырёхстах метрах от шахты, рассыпался как труха. Из раскалённой породы вырвалась гигантская, дымящаяся рука.

— Иди в общежитие металлургов, — сказал старик, не поднимая глаз. — Там переночуешь. Сегодня вряд ли кого-то из района выпустят.

Я послушался. Шёл тяжело, голова раскалывалась, дышать было всё труднее — воздух стал железистым, тошнотным.

В общежитии действительно собрались люди: кто пострадал, кто сбежал, кто просто не знал, куда ещё идти. Дети плакали, кто-то стонал от боли. Запах гари невыносим. Я забрался на подоконник, обняв колени, и смотрел в окно.

Земля стонала. Дышала. Из трещин струился жар. И вдруг — целый пласт земли провалился, и я увидел... лицо.

Лицо ангела.

Оно было как солнце.

Слепящее, белое.

Глаз — белей всего, что я когда-либо видел. Белизна вне понятий. Он смотрел на меня.

И я не чувствовал страха.

Только трепет.

Безмолвную ясность.

Тишину, которую ждёшь всю жизнь.

Мы смотрели друг на друга, пока я не уснул.

А когда проснулся — всё исчезло.

Земля осела.

Не было дыма. Ни пара. Ни стонов. Только холод, как будто всё это — мне приснилось...