Дыши со мной [РЕБУТ]

Вернувшись домой после долгого развоза друзей по домам, я устало скинула со своих ног туфли, прошлась по холодному полу на кухню, доставая из холодильника бутылку с водой и наливая холодную жидкость в стакан. Пока я крутила в руке свою кружку, неотрывно смотря в зашторенное окно, глаза начинали устало слипаться от невыносимого желания рухнуть в кровать и провести там буквально вечность. Что ж поделать? Раз уж мне не удастся всю ночь прозаниматься очередным скучным для меня делом, пожалуй, я послушаюсь свой организм и прилягу.

Поднимаясь по лестнице, я нечаянно задеваю сумкой маленький столик с вазой, который стоял прямо у меня на пути, злобно напевая мелодию из «Божественной комедии». Словив руками падающий предмет, который был на грани разбития, я устало выдыхаю медленно и без звука ставя предмет этакой «роскоши» назад на столик. Моя мама — вечный коллекционер ваз и искусственных цветов, которые нас с папой и Джеком очень раздражают. То она пропихнёт их незаметно в мою комнату, постоянно заходя в спальню и поливая настоящие «заросли» на моём подоконнике, то просто обставит всю гостиную полками с натуральными цветами, дабы было красиво.

И вот, как прикажите мне обходить эти полки в полной темноте, когда мои глаза приобрели наследственность крота?

— Ты что? — Донёсся испуганный мужской голос со стороны дивана в гостиной, который я между прочим старалась тихо обойти. Тормознув на ровном месте с туфлями в обеих руках, я испуганно округлила глаза, прикусывая губы и медленно разворачиваясь вокруг себя, попадая под недовольный и сонный взгляд папы, который по всей видимости уснул перед телевизором.

— Ой, папуля, — нежным голоском пищу я, хлопая ресничками и быстро облизывая губы от страха, — ты чего, здесь спишь?

Поднявшись из лежачей позы, папа недовольно вздыхает, всколыхнув воздух до такого состояния, что его сопение эхом разнеслось по помещению вверх. Мужчина потёр устало свои светло-зелёные глаза, зевнул, а следом скрестив руки на груди встал на ноги.

— Я-то здесь сплю, а ты почему не спишь в своей кровати? Ты время видела?

— Видела, но я же писала вам что всё хорошо, когда вы трезвонили мне через каждые пять минут.

— И что? Я не могу поинтересоваться как у тебя дела?

— Двадцать восемь раз за час? Тебе не кажется, что мои друзья могли подумать о том, что вы с мамой чокнутые?

— Ты как вообще со мной разговариваешь? Мало того, что вернулась в три часа ночи, так ты ещё и недовольна. Может мне вообще тебя в комнате закрыть на неделю?

Внутри у меня скопилась какая-то ядрёная смесь раздражительности, нервоза и дикой паники, сменяемой между теми и этими аспектами моей противоречивой позиции, подливая на верхушку всё это актёрской мимикой. Округлив глаза донельзя, я недовольно хмыкнула, роняя руки по шву, а затем, посмотрела на папу с едким прищуром.

— Мне что, пять лет, чтобы вы меня наказывали? И вообще, что за дикое желание меня постоянно в комнате запереть?

— Хочу, и в двадцать тебя накажу, пока ты живешь в этом доме. Ты обязана слушаться меня и мать, а также, выполнять то, что мы тебе говорим. Если тебе что-то не нравиться — уезжай к бабушке и живи там.

— Да ты меня к ней и не отпустишь! — Смеюсь я, — Будешь через каждые две минуты трезвонить! — Истерично прокричала я, быстро удаляясь в свою комнату.

Взбесить меня можно молниеносно, не видя особых изменений, но потом они могут очень сильно навредить близким, опаляя всё вокруг своими противоречиями и моей гордыней. И мужчина это знает! 

Недовольный тем, что я не договорила с ним, папа проследовал за мной до комнаты, и даже когда я захлопнула дверь — он её, будто бы вышеб, заходя в спальню.

— Захочу — буду звонить, мне не запрещено волноваться за дочь! — Шипит он, стараясь явно никого не разбудить. — Мне вообще не нравится то, как ты себя ведёшь, Камилла. Ты учишься в школе между прочим.

— Побереги нервы! Лучше за Джеком так с мамой следите, а не за мной! Вы что настолько дерьмовую дочь воспитали по-вашему, что она не сможет жить без ваших звонков и нравоучений?

— Ты как разговариваешь? Взрослую включать в себе вздумала?

Голос папы забасил ещё больше чем прежде. Сейчас мне было всё равно даже на то, что мы нашими громкими спорами можем разбудить маму или Джека, который спал за моей стенкой и всё прекрасно мог слышать. А зная своего брата — он мог всё что угодно.

— Да! — Крикнула я, быстро бросая туфли на пол и разворачиваясь к отцу разъярённым лицом, — Мало того, что ваш контроль уже у меня в печёнке сидит, так вы ещё решили острым перчиком это всё приправить! За что мне такое?

Руки отца стали сжиматься в яростные кулаки, готовые в любой момент что-то натворить. Но зная характер своего отца, зная его любовь и ко мне, и к маме с братом — он никогда не поднимет на нас руки. Однажды, узнав о том, что родной брат мамы ударил свою жену при детях, мой папа не побоялся произнести такие слова: «—Тот, кто поднимает руку на женщину — не мужчина. Нельзя позволять себе такое, в каких бы ты чувствах не был». Я не смогу перестать это вспоминать, но сейчас... от моих слов в его глазах мелькнула злобная нота, заставляющая меня ещё больше разозлиться на него.

— Заставляли меня учиться в музыкальной школе против моей воли, говорили, как мне лучше одеваться, что есть, с кем дружить, чем увлекаться. Да вы даже с мамой сами сделали ремонт в моей комнате, не спрашивая меня ни о чём: о расцветке мебели, о тоне штор или ковра в конце концов! Вы родили меня для чего? Для того, чтобы каждый день говорить о том, какая я плохая дочь, или для того, чтобы постоянно говорить, как я должна жить?

Я будто упала в лужу. Стало так грустно от всего сказанного, что моя голова сама рухнула мне в ладони, потирая глаза и размазывая весь мой макияж к чертям собачим, из-за скопившихся слёз.

Бабушка Лорейн говорит мне всегда о том, что иногда человек сам не выдерживает нагрузки и любого давления на себя. От этого, он может и сломаться. Так же, как и я в данную минуту.

— Вы, — сквозь упавшие на щёки слёзы говорю я, — вершите сами моей жизнью даже не задумываясь о том, чего я хочу на самом деле. Вы с мамой даже не знаете обо мне ничего, но уже делаете свои дурацкие выводы! Может быть вам стоит поговорить со мной и узнать меня в конце то концов!

Руки папы опустились, медленно дотрагиваясь до своего лба, округлившимися глазами пропиливая место, где я стою насквозь. Мужчина замер от моих слов, поджимая губы и медленно обдумывая всё сказанное мной.

— Конечно, тебе мои слова даже ничего и не сделают, потому что они для вас с мамой ничего не значат, хотя мне бы очень этого хотелось! Мне хотелось бы, чтобы мама слушала меня, чтобы иногда интересовалась моей жизнью не просто для галочки, а для того, чтобы поговорить, как с дочкой. Вы не знаете, как мне сложно в старшей школе, не знаете о моих отношениях с друзьями и не знаете о том, какие меня одолевают чувства, когда я вижу ваше отношение к моему брату или к остальным людям в семье. И знаешь что если я и уеду к бабушке или вообще съеду — я буду самой счастливой на земле.

— Камилл... — Расстроенно протянул папа, переминаясь с одной ноги на другую и перехватывая мои руки, закрывающие всё это время слезливые глаза, — Ну перестань.

— Отстаньте от меня и живите как жили... — Со всхлипами отвечаю папе я, быстро толкая его в сторону, не позволяя приблизиться к себе. Но мужчина не сдался так быстро, от того и обнял меня, прижимая мою голову к своей широкой груди, — Вы мне надоели...

— Знаю, но это надо пережить. У тебя переходный возраст, ты взрослеешь...

— Да вы надоели с этим переходным возрастом! — Снова протестую я, продолжая рыдать и колотить папу по спине, — Надоели мне..! Я уеду от вас!

— Да-да, уедешь-уедешь... — Спокойно соглашаясь с моими словами, папа дотрагивается до моих волос своей рукой, мягко касаясь головы, — Кто ж тебя отпустит?

От его слов мне снова стало морально плохо. Неужели он не понимает, что это в конце концов может в любой момент задушить меня? Неужели, так сложно просто принять мою позицию и разрешить мне жить так, как я этого заслуживаю? Мне семнадцать лет раз в жизни, я не смогу вернуть их назад бесповоротно дожидаясь и вспоминая, как я проводила всю свою жизнь в четырёх стенах родительского дома, под их глубочайшим контролем, который с каждым днём смыкает на моей шее толстую нить всё сильнее и сильнее.

Хоть моя истерика и не прекратилась, я сделала вид, что всё хорошо, толкая от себя папу и поворачиваясь к нему спиной. Снова закрываясь. Мужчина не сразу заметил, но смог увидеть стоящую в проходе маму, которая смотрела на нас с папой сонным взглядом, не понимая почему мы орём на весь дом, как оголтелые. Мужчина дотронулся до моего плеча своей ладонью, которую я быстро скинула, а затем повернулся к маме, вместе с которой они любезно вышли из моей комнаты.

Когда дверь за родителями захлопнулась, закрывая меня полностью от их всё ещё непонимающего взгляда и тысячи противоречивых для меня мнений, я упала на пол, не жалея свои колени, царапая их об ворсистый ковёр. Безжалостно проехавшись животом по полу, я стала кричать в бездну сквозь закрывающий мой рот кулак, который с добрыми намерениями пропустил через себя мой крик.

Лёжа на спине, я всё равно продолжала ронять слёзы, скатывающиеся по моим щекам и моча волосы в височной части до такой степени, что рыжеватую копну можно было выжимать в «красное море», так как по степени солёности их не смогло бы отличить ничто. Пустой взгляд в потолок сухими и усталыми глазами, тяжёлые вдохи и выдохи с хрипящей от боли груди — снова вернули меня в истеричное, паническое состояние, которое начинало закрывать мне доступ к кислороду с каждым новым ударом моего сердца.

Взглянув на валяющуюся на полу сумку, где лежал мой ингалятор мне надо было всего-ничего, лишь протянуть свою руку чуть в сторону и достать маленький баллончик, вдохнуть противный, спиртовой воздух и спокойно восстановить дыхание, но...

Я этого не сделала.

Не было желания двигаться, не было желание останавливать приступы лекарствами, не было желания просто жить... Мне просто было больно. Морально, физически, ментально.

Я словно умирала.

Но умирать не хотела.

* * *

Утром следующего дня, я отправилась прямиком к своей бабушке, живущей на другом конце Нью-Йорка, в небольших многоквартирных домах, где инфраструктура ещё разрабатывалась в послевоенное время, а следом и вовсе переделывалась не многократно. Прошмыгнув за ограждённую территорию, я устало бросила в сумку свой мобильник, а затем, плюнув на недовольные сообщения от мамы подошла к домофону.

Нажав комбинацию цифр, открыв двери и зайдя в подъезд, я выпустила изо рта воздух и радостно сжав в руках маленьких пакетик побежала к лифту, который должен был закинуть меня на нужный этаж.

Дойдя до нужной мне квартиры, я нажала на замок, пропуская через свои ушные локаторы тихие, пищащие звуки, которые и должны были поднять бабушку с большого кресла на котором она обычно сидела при просмотре телевизора и открыть мне дверь.

Оказавшись на пороге квартиры женщины, бабушка удивлённо округлила глаза, радостно бросаясь ко мне в объятия, стискивая меня в руках до такой степени, что я могла взорваться на кусочки от её уютных рук. Улыбнувшись мне своими тонкими губами, подкрашенными в тёмно-бордовый цвет, она произносит:

— Камил, ты чего приехала и даже не позвонила? Я даже ничего не приготовила, даже ничего не закупила к твоему приезду... — Будто-бы ругая себя, бабушка хлопнула в ладоши недовольно качая головой и быстро поправляя свои пушистые, короткие волосы на голове, — Дрянная моя, старая голова! Вот оно, как получается...

— Не переживай ты, ба! — Бодро произношу я, быстро следуя за женщиной на кухню. Всполоснув свои руки, бабушка сразу поставила на свою белоснежную плиту чайник с водой, перед моим носом разместила упаковку со множеством конфет, а затем стала быстро бегать по помещению что-то нарезая, разогревая и доставая из закромов своей небольшой, белоснежной кухоньки со словами: 

— Огурчики солёненькие, супчик... а вот это, я готовила вчера в ресторане, попробуй и скажи свои впечатления!

— Бабуль, перестань, я не голодна...

— Не голодна она! Да ты вся иссохла, как вобла! Что я тебе говорила? Если ничего кушать не будешь — ко мне даже не приезжай! А сейчас, посмотрите на неё, — она шутливо посмеялась, быстро наливая в стакан заваренный чай, который стал медленным красным цветочком раскрывать свой бутон и дарить помещению яркий, цитрусовый аромат, накрывая меня с ног до головы и заставляя мой желудок урчать от голода. — Вот, а говорила не голодная!

Я не могла остановиться от восторженного поедания еды, приготовленной моей бабушкой буквально за пару секунд. Её кулинарные способности всегда были какими-то особенными для меня, её еда отличалась и по вкусу и по виду от той, которую я обычно привыкла употреблять. В её стиле было что-то уютное, что-то особенное для меня. Наверное всё потому, что у неё были глубокие русские корни.

Я провела у бабушки целый день, без запинки рассказывая о своей жизни, делясь общими впечатлениями, которые вводили женщину толи в восторг от того, как я излагаю свою мысль, толи от того, что она просто соскучилась по мне за столько времени. Но одно я никогда не смогу забыть, когда снова и снова возвращаюсь к ней — её тёплый, родной для меня взгляд, заставляющий постоянно думать о такой как она, и не забывать звонить, когда мне нужна её компании и просто знать, что она рядом со мной.