Глава: "отражение души"
Ларвиан стоял перед зеркалом. Его отражение смотрело на него с пустотой в глазах, с которой он жил так долго. Он поднял руку и коснулся лба — того самого места, куда Калеб едва ощутимо прикоснулся губами всего несколько минут назад. Кожа ещё хранила это тепло.
Он вздохнул — и впервые позволил себе посмотреть на себя по-настоящему. Без маски, без притворства. Впервые за долгое время он увидел не шута, а мальчика, которого вынудили молчать, выживать, забыть, как это — чувствовать. Губы дрогнули. Челюсть сжалась. И трещина, невидимая до этого, наконец прорвалась наружу. Сначала — один вздох. Затем судорожный вдох, второй, третий... И всё — рушилось. Безмолвная стена, которая сдерживала крик души, наконец рухнула.
Он опустился на колени прямо у зеркала и закрыл лицо руками. Рывки воздуха, слёзы, сдавленные всхлипы. Он дрожал. Сердце било больно и громко, грудь сжималась. Он не сдерживал больше ничего.
В этот момент дверь заскрипела — тихо, нерешительно. Калеб вошёл, собираясь сказать, что оставил свою перчатку. Но слова застыли у него в горле, когда он увидел, что происходило.
Ларвиан, сгорбленный, сломленный, дрожащий у зеркала, рыдал так, как рыдают дети, потерявшие дом. Калебу не нужно было объяснений. Всё, что он чувствовал, — острое, почти нестерпимое желание быть рядом.
Он подошёл медленно, не произнося ни слова, и осторожно опустился рядом. Тёплые руки мягко обвили Ларвиана. Шут сначала вздрогнул и попытался отстраниться — рефлекс, память о боли. Но Калеб не отступил. Он просто держал его, крепко, надёжно, как держат тех, кто на грани исчезновения.
Ларвиан сдался. Его пальцы вцепились в ткань Калебова плаща, а лицо уткнулось в его плечо. Слёзы текли, срывались с подбородка, пропитывая ткань. Калеб молчал. Ему не нужны были слова. Его руки говорили за него.
Так они и остались — двое мужчин, запертые в комнате, где единственным свидетелем их слабости было зеркало. И, быть может, оно впервые отражало не личины, а настоящих людей.