Сребролист
В тот день я был часовым в лагере войска Легниции, наскоро разбитым перед песчаной бурей. Сидя у костра, я думал о том, что ветер — такая же разрушительная стихия, как и все остальные. Буря вместе с доброй половиной снаряжения унесла и мою веру, что древний запрет на магию примет исключением мой Вихрь, невинно подбрасывающий листья. Вран Чернолесный, мой оруженосец, неожиданно сменил меня часом раньше уговора и сказал мне идти из лагеря.
— Я осчастливлен встречей с тобой, отец, — взбудораженный, я осёкся, боясь выдать в нём царя Легниции посторонним ушам, если они, конечно, тогда были рядом с нами. — Прости за письмо. Ты бы иначе не отпустил меня на войну.
— Здесь не место для тебя, в чём ты и сам убедился, — Златоцвет Золотой Клён растрепал мои волосы. Я представил, что он улыбался мне и тоже был рад меня видеть, несмотря на мою выходку. Все говорили, что у моего отца лучезарная улыбка. — Я всё же смею полагать, что твоё предназначение в другом.
Я начал говорить, когда фыркание лошадей и щелчки коптящих факелов снова стали слышны хорошо, перед этим мы прошли несколько саженей в тишине, лишь осыпающийся песок хрустел, заполняя тьму вокруг нас.
Песок. Пока я ступаю по нему, мысль о том, что я слеп, не оставляет меня в ни на миг. Я вижу мир, чувствуя, как воздух обдувает всё вокруг. В пустыне ветер не огибал ничего, что могло бы быть ориентиром для меня: всё, меня окружавшее, — одинаковые барханы, переползающие после каждой бури. Жар плавил мой разум, я не верил, что где-то есть конец пустыне. У меня подкашивались ноги, я клонился назад и крепче вжимался в поводья, чтобы не выставить руку вперёд в надежде не потеряться во всеобъемлющей давящей тьме.
— Ты здесь, чтобы вернуть меня домой. Я не вернусь. Как меня примет народ...
Песок. Одному всаднику не выжить в пустыне. Необходимы повозки с шатрами и утварью, тёплыми вещами, запасами воды и провизии, хотя бы лепшая дружина против кочевых разбойников. Мы продвинулись сюда за два месяца. А отец?
Я, не договорив, задал вопрос:
— Когда ты покинул Царьсад?
— Несколько часов назад. Не могу сориентироваться, я не знаю неба Граминии.
Я смутно помню, что произошло дальше. Отец говорил, что я должен что-то узнать. Дальше он сказал что-то странное, вероятнее всего мне так показалось, потому что его слова резко оборвались.
Нечто прыгнуло рядом, обдав удушающим жаром. Голодный огонь заурчал в пяди от моего виска, я вскинул меч. Раздался самый холодный и неприятный смех, какой я когда-либо слышал, хриплый голос что-то сказал на неизвестном мне языке, вероятнее всего, это был граминийский. Я услышал свист ещё нескольких приближающихся пламенных болидов и уже мрачно представлял, как враг вымотает нас бегством от его огня, но ни один снаряд не достиг нас. Огонь с жутким воем изрыгался снова и снова, но каждый взмах Покорителя волн, меча отца, будто рассеивал его.
— Сребролист, спасайся, я...
Обстрел прекратился, раздался взрыв, и мне показалось, что я провалился в ад. Воздух исчез, и я совсем потерял связь с миром. Что-то вязкое покатилось по песку и, до жуткой боли горячее, коснулось моей руки.
— ... плавится ... берегись! — отец потащил меня назад, я понял, что мой слух стал хуже после взрыва.
Нет такого природного явления, что растопило бы проклятый песок, которому нипочём смертельный жар солнца пустыни. За этим огнём кто-то стоял. Я уверен, это была магия, такая же, как мои потоки ветра.
— Будь за мной! — я заслонил отца и впервые в жизни вызвал что-то опаснее лёгкого бриза. Вихрь завыл, звенящие в воздухе холодные песчинки оцарапали моё лицо. Почему-то я думал не о вероятности своей возможной казни за владение магией, а переживал, разлюбит ли меня после увиденного отец.
Песок остыл. Я задел что-то носком сапога, и в покатившемся предмете узнал брошь отца.
— Па...
На меня прыгнул кто-то сзади, смыкая на удивление тонкие для дюжей силы пальцы на моей шее. В попытках освободиться, я касался напальчников, покрывающих каждую фалангу. Над последними, вероятно, было по острому металлическому когтю, каждый пронзал моё горло. Рубаха с каждой секундой всё больше мокла в моей крови. Я вырвался с помощью Вихря и выбросил удар, метя в лицо, но промазал. Неужели враг настолько ловок?
Я прислушался к осязанию, о котором забыл в пылу битвы. Противник оказался куда ниже, чем я ожидал, и был... надушен ванилью? Я не поверил в одно лишь своё ощущение. Я был так заинтересован своим открытием, что не заметил, как мне рассекло бровь. Я мог проверить свою догадку ударом в грудь или пинком между ног. Грудь оказалась мягче, чем должна бы быть у тренированного воина.
— Именем царя Легниции! — Я услышал крик моего оруженосца Врана Чернолесного.
Я отвлёкся, что-то укололо под ключицей, моя кровь зашипела. Я всё хуже и хуже слышал шёпот танцующего пламени и осыпающийся песок под ногами людей, которых Вран сумел убедить встать ради моих поисков. Мне становилось труднее дышать с каждой секундой, но в лагере я, убедившись, что рядом больше никого нет, передал оруженосцу нечто из крепко-накрепко сжатого кулака.
— Потому я и вызвал тебя сюда, князь. Ты велел помалкивать о том, что я видел, и показать только царю, я рассудил, что ты своего папашу-покойника имел в виду, не стал показывать Зерлану Скрибу, когда тот сел на престол. Ты уж не серчай, князь, коли я неверно посудил. Я хранил, как дева девичество, и молчал, как скитник.
Я усмехнулся сравнениям, учитывая то место, где мы находились. Оруженосец обещал мне "безопасное место", и мы оказались в притоне. "Глазами ты всей здешней нечистоты не увидишь, князь, но тут нас никто не услышит," — резюмировал он.
Вран настаивал, чтобы я ехал за ним в Дремучий удел. Он считает, что в Бухте поющих раковин у Лиэрис всюду глаза и уши. Я к этому заявлению отнесся довольно скептически, к тому же, мои племянники сидели наместниками в моём Уделе, но уже следующим днём был в седле и скакал на юго-восток. Вран Чернолесный, младший сын Елея Чернолесного, хозяина Дубравы ветров, дал слово, что его сведения нужны мне.
— Ты всё сделал правильно, мой друг. Спасибо за храбрость и находчивость, вовек не забуду. Ты мне жизнь спас и тайну мою сохранил.
Я вертел незнакомый предмет в руках и не мог понять, что я просил так бережно хранить Врана. Нечто из мягкого металла, очевидно, однажды было в лучшей форме. Мне было стыдно признаваться перед оруженосцем, что я не помню этой вещи, и уже собирался просить его снова побыть моими глазами и описать, что он видит. Я прокрутил находку ещё раз в руках и оцарапал себя.
— Ох ты... На тебе лица нет, что стряслось? — забеспокоился Вран.
Я держался за шею, вспоминая мучительную боль от десяти рваных ран, навеки оставшихся шрамами на моём теле.
— Я сорвал это с руки убийцы, — просипел я. — Он носил похожее на каждом пальце. Это острое на кончике — как будто ноготь.
Я на месте преступника, желая не быть пойманным, никогда бы не пользовался подобными украшениями в миру. Только в песнях и ловят разбойников по цвету рубахи. Несмотря на прошедшие двадцать девять с лишним лет, умом я немногим ушёл от того дня. Если я понимаю сомнительность ценности этой улики сегодня, то понимал и тогда. К тому же, я смял что-бы-это-ни-было до неузнаваемости. Зачем бы мне это?
— Дорогой сплав, наверняка, раньше мягкое золото вплотную сидело аккурат на пальце, неудивительно, что я так легко всё сжал. "Ноготь" из пробы более низкой, он плотнее. Как они спаяны так крепко? Это едва ли может быть доспехом, как думаешь?
— Малоприглядный твой трофей, я все эти годы голову ломал и ещё столько бы не догадался, покуда бы ты не сказал, князь. Вот откуда твои шрамы на шее. Четыре, восемь... И два на затылке.
Вран предположил, что мог видеть Скорпиона в ту ночь и пояснил, что обросший легендами налётчик Скорпион оставляет после себя пепелище и впрыскивает жертвам, забрасывая жало, никому неизвестный яд.
— Там, возможно, и был заклинатель огня, а был ли я отравлен, вопрос спорный. И... жало? — недоверчиво переспросил я. — Разве такое бывает? Как это возможно, некто ходит с хвостом и до сих пор не пойман?
— Я собственными глазами видел это, клянусь тебе. Из-за спины вдруг вылетело и кольнуло тебя, князь. В кошмарах снится. Уже брови насупил, князь, а рано. Я клятву давал тебе всё сообщать, как на духу говорю, верь не верь — дело твоё.
После долгих нерешительных подводок и присказок Вран выдал, будто бы видел в убийце женщину.
— Что тебя надоумило? Он ведь скрывает лицо.
Звякнули латные перчатки, и я почувствовал, как его руки нарисовали огромные окружности в воздухе.