Меландия

В низком небе над Садовым застыли тяжелые, почти черные облака. Слева вечно красный пешеход на светофоре смотрит вслед несущимся автомобилям. Одинокие капли дождя падают в золотые лужи, а рядом белый фургон телевизионщиков уткнулся носом в длинную скамейку. Мужик в кожаной жилетке ставит на штатив большую камеру, а брюнетка в светлом пиджаке торопливо красит губы, зажав под мышкой микрофон. Двое полицейских что-то недовольно объясняют водителю фургона, указывая на обочину дороги. На широком тротуаре три десятка зевак. Длинноволосый парень обнял за плечи девушку в дождевике и делает селфи на фоне яркой золотой стены, что вырастает из тротуара и тянется в небо, игнорируя погоду и время суток. Стену рассекает тонкая белая единица.

— Смирнова! — знакомый урбанист с маленькой камерой встает рядом.

— Привет, Миш! — киваю на стену. — Что думаешь?

— Да торговый центр, по-любому, — убрав с лица кудрявые волосы, Миша окидывает здание взглядом. — Про архитектурные достоинства нужно говорить?

— Да, нет, пожалуй. Слышала, в Лондоне похожее есть.

— Ага, — кивает Миша. — Сеть, наверное. Тут, кстати, реконструкция дома шла. Ему 107 лет, прикинь. И я, блин, уверен, что ни фига от него...

Что-то напоминающее виолончель, только какое-то неправильное, звучит со всех сторон разом. Звук переливается из высокого в низкий, и к нему присоединяются, кажется, духовые. Люди затихли, удивленно оглядываясь, а мелодия становится громче, и по ней будто идет рябь от пианино, только не растворяется, а, напротив, становится четкой и монотонной. Она набирает обороты и раскачивается туда-сюда все сильнее, а потом вдруг падает, непонятно разваливаясь на рыхлые куски, потому что я мокрыми варежками не поймала, и снова снеговик без головы остался, а я только камешки в темноте отыскала, чтобы глаза ему сделать. Вступают духовые, и мелодия будто становится шире, как щель рядом с номерами квартир на ржавой железке, из которой носилки несут два дядьки и болтают о своем, будто на носилках ерунда какая-нибудь, и дверь у машины не открывается, и носилки в снег с коричневыми пятнами ставят, и маме говорят, что надо еще добавить за то, что по лестнице несли. А потом из-за скрипок, кажется, мелодия светлее становится, и безголовый снеговик золотисто блестит, и весь пустой двор блестит, потому что-то из-за дома трехэтажного огромное непонятное существо выходит с густыми цветами на широких золотых крыльях, десятками разноцветных глаз на доброй голове, и ступает по лужам пушистыми лапами прямо ко мне, пока мама по карманам куртки роется, чтобы сигарету с желтым фильтром прикурить. Стена гаснет. И появляется Мелани.

Позади кто-то визжит. Пятиметровая Мелани в роскошном золотом платье в пол смотрит на нас сверху вниз, стоя на широком тротуаре. На ее ключицах сверкает массивное бриллиантовое ожерелье. Упругая грудь в вырезе платья поднимается в такт дыханию, а волосы тяжелыми локонами опускаются на сияющие плечи. Ее длинные спортивные руки сложены внизу живота.

— Охуеть, — шепчет Миша.

Перед камерой торопливо встает молодой парень в белой рубашке. Второй, в кепке, подключает к камере провода и просит посторониться людей, которых вокруг все больше. Стена нависает над нами слепым черным пятном, а Мелани, окинув нас взглядом, широко улыбается полными красными губами.

— Дамы и господа, добро пожаловать в музей Мелани Алдерман, — ее глубокий голос заглушает шум машин. — Это один из пяти музеев, которые в этот момент открываются по всему миру. У меня было время, чтобы собрать достойную коллекцию. Теперь я хочу поделиться ею с вами, — стена позади Мелани приходит в движение. Ее поверхность изгибается и, кажется, плавно опадает вниз. Мелани поднимает подбородок: — Когда я была маленькой, отец отвез меня в Лувр. Тогда я решила, что когда-нибудь создам собственный музей, — она довольно улыбается. — Полагаю, у меня получилось. Эту коллекцию я собирала всю жизнь. — Куба больше нет, а над невысокими домами возвышается неясное черное пятно. — Эти музеи — мой дар и небольшая часть благотворительного фонда Мелани Алдерман, о жизненно важных инициативах которого я расскажу в следующий раз, — Мелани задумчиво наклоняет голову. — Мы давно не виделись, и я очень рада вернуться. Добро пожаловать.

Она хлопает ладонями и распадается на маленькие светящиеся точки, которые гаснут в воздухе, будто искорки от сигареты, а под черным пятном мягко загорается золотистый свет. Густые сосны выросли над тротуаром и домами, будто здесь всегда был лес. Между толстых стволов убегает, прячась в траве, кирпичная дорожка. Бесформенное пятно в небе еле заметно пульсирует фиолетовым, а потом наливается равномерным светом, и видно высоченную скалу, что немного наклонилась и вот-вот упадет на мелькающие фары. Над соснами сверкает верхушка золотой арки, будто вырубленной в фиолетовом монолите с золотыми прожилками. А по бокам от арки тянутся высоко вверх ряды тонких колонн. Слева, на высоте пятого этажа, они держат широкий уступ, на котором растут подсвеченные березы и дубы. Вытянувшись над отвесной стеной, уступ, будто дорожка, ведет к замку, что блестит шпилями на башнях еще выше. Золотые прожилки словно пульсируют, освещая другие башни, тут и там разбросанные по скале. Над ними, похожие на вкрапления бриллиантов, переливаются подсвеченные прозрачные камни, а еще выше стена заросла белыми, синими и фиолетовыми цветами. На сосну, что тихо покачивается на ветру, садится ворона.

— Охренеть шоу, — выдыхает Миша. — Что за музыка такая? Будто, блин... — и озадаченно чешет нос.

— Да музей снимай, а не меня! — громко говорит брюнетка, опустив микрофон. Люди идут к высоким деревьям, а справа с протяжным скрипом тормозит автозак.

— Пойдем глянем, — Миша шагает к зданию, подняв камеру. Между деревьев мягко пульсирует и будто движется золотой свет. Пахнет настоящим хвойным лесом. Валерий Сергеевич мне в таком показывал, как грибы собирать. Только мы в тот раз почему-то ничего, кроме поганок, не нашли. Дорожка из черного камня изгибается и прячется за толстой сосной, а на нее уже ступает парень в синей ветровке. Он поворачивается к блондинке рядом.

— А это кто такая вообще?

— Да хрен знает, — отвечает та. — На бабу из клипа похожа, — и идет за ним, а следом шагают другие. Полный полицейский с автоматом на плече чешет затылок, недоуменно глядя на сосны.

— Слушай, здание такое... — бормочет Миша, задрав голову. — Не пойму ни фига.

— Не нравится?

— Хз, надо днем глянуть.

Люди столпились на тротуаре и медленно просачиваются по узкой дорожке. Красная машина сигналит, резко остановившись перед компанией, перебегающей Каретный.

— Танич, очередь там, давай сюда, — девушка в желтом дождевике шагает в траву. За ней другая перешагивает через цветы, и они идут между сосен вдоль дорожки, огибая очередь. Споткнувшись, кто-то опирается ладонью о толстый ствол, а со стороны Эрмитажа, удивленно показывая вверх, все идут люди.

— Тут давай, — встав рядом, парень подносит ко рту микрофон.

— Эй, убери палку свою, — недовольно ворчат мужику с камерой, зажавшему штатив под мышкой. Из переносной колонки звучит громкая музыка, и к деревьям протискивается шумная компания.

— Слышь, харэ толкаться! — слышится на дорожке.

— А то что, блядь?

— Толкни еще, увидишь, пидор.

— Че, блядь?! — толпа подается назад, и над головами взлетает белая кепка, а девушка визгливо кричит, чтобы Слава прекратил. Кто-то, кажется, пытается разнять драку и тоже отхватывает по лицу, а народ расступается под деревья.

— Хуже обезьян, — усмехается Миша, подняв камеру над головой. Двое полицейских, расталкивая людей, продираются к дорожке, и один снимает с пояса дубинку. На широкий тротуар Садового въезжает еще один автозак. Вдруг позади ребят, что лезут между деревьев, я вижу белоснежную копну волос.

— Аня!

— Юлечка! — Аня машет рукой и, проскользнув между парней в форме Росгвардии, виснет у меня на шее.

— Ань, ты как?

— Да я... — Аня хлопает заплаканными глазами. — Я вот...

Ее толкают в плечо.

— Давай отойдем, — беру ее за локоть. — Миш, мы пойдем.

— Ага, — тот увлеченно снимает, а Аня плетется за мной на другую сторону улицы.

— Юлечка, как хорошо, что ты тут.

— Ань, ты как вообще?

— Юлечка, — Аня растерянно оглядывает скалу и толпу под ней. — Может, ко мне поедем? Тут рядом, на «Динамо».

— Ну давай.

— Ага, — достав из кармана коротких шорт айфон, Аня вызывает такси. Поверх подвески с котом на ее шее блестит бриллиантовое ожерелье, которое тогда было на Мелани.

— Ты когда вернулась-то?

— Вот... — громко сигналит машина, и Аня вздрагивает, — вот пару часов назад.

Позади останавливается белый фургон, и из него выскакивают люди в жилетах с логотипом «Первого». Объехав его, желтое такси тормозит рядом.

— Сука! — слышится под скалой, а мы садимся и сразу трогаемся. Опустив взгляд к коленкам, Аня ковыряет палец.

— Ань, что случилось-то?

И тут звонит Саша.

— Александр, давайте стейк уже завтра...

— Юль, мы сегодня летим.

— Да блин, Саш. Куда хоть?

— В Карачи. Я туда-обратно, — на фоне громко шумит. — И зажарю тебе рибай сразу.

— А что так срочно-то?

— Потом расскажу. Ты не волнуйся.

— Ну, Саш, буду я волноваться.

— Знаю, — усмехается Саша. — Видела музей?

— Да вот только от него еду, — оборачиваюсь. Над Садовым кольцом наклонилась мерцающая фиолетовая скала.

— А я стрим смотрю. Ладно, я напишу, как долечу. Люблю тебя.

— И я тебя. Целую.

И этот вот собрался детей заводить, чтобы семья и покой. Поговорю с ним серьезно.

По радио мужской голос:

— ...себе. Совершенно неожиданное большое событие.

— И правда, — отвечает женский. — Сейчас смотрю картинку из Нью-Йорка. Там здание похоже на московское, но тут еще большой водопад с крыши. И светится розовым. Невероятно выглядит.

— Тань, а можешь вспомнить что-то подобное по масштабу в искусстве?

— Да я и не в искусстве не могу. Напоминает открытие Олимпийских игр или типа того. Это какой же фонд будет, если одни музеи уже...

— Нашли трансляцию из Парижа. Там здание стоит в центре большого озера с такой голубой подсветкой. Нереально просто. Мы соберем материалы из всех городов и разместим в нашем «Инстаграме» и на сайте. Пока что следим...

— Так, Ань. Ты чего такая убитая?

— Да я... — набрав воздух в грудь, она понуро опускает плечи.

— Она тебе сделала что-то?

— Что сделала? — недоуменно хмурится Аня.

— Ну... Она сделала что-то, что тебе не понравилось?

— Мел? — улыбается Аня. — Нет, ты что. Она волшебная, вообще. Чудо просто.

— В смысле — чудо?

— А я от нее... — шмыгает носом Аня. — Сбежала, блин.

— Тут свернуть или дальше? — бурчит водитель.

— Тут.

Тормозим в маленьком зеленом дворике. Из-за деревьев светят окнами панельные пятиэтажки. Аня набирает код на домофоне и вызывает лифт в подъезде с мигающей лампочкой. На бетонном полу потертый серый коврик.

— У меня только есть нечего.

— Да ничего, — выходим из лифта, и Аня отпирает коричневую дверь.

— Вот, заходи.

На ламинате в тесной прихожей раскиданы разноцветные кроссовки. С крючка на стене свисает кислотно-зеленый комбинезон, а рядом косуха с заклепками-цветочками на плечах. В углу рядом с пылесосом стоит черная электрогитара с заклеенной изолентой трещиной. Сняв кеды, Аня ногой сдвигает раскиданную обувь к стене, а у белой двери собралась небольшая лужа.

— Блин, стиралка опять, — вздыхает Аня. — Юлечка, ты перешагни, я вытру потом.

— Ага.

Аня проходит по короткому коридору, и впереди загорается уютный желтый светильник. У стены маленький бежевый стол и два стула. Один занят горой неглаженой одежды.

— Прости, бардак такой, — взяв вещи в охапку, Аня кладет их на подоконник, с которого свисает потрепанный красно-зеленый плед. — Вот, садись.

Напротив узкая кухонная стойка и раковина, полная тарелок. Аня убирает со стола картонную коробку с косметикой.

— Юлечка, а вино будешь?

— Ну давай, — и она достает из холодильника открытую бутылку вина. Ищет, куда его налить, и находит лишь две разноцветные чашки. Наливает вино и протягивает мне чашку с Королем Львом. — Спасибо.

Над столом фотография: Аня довольно улыбается в цветастом мягком кресле перед большим тортом со свечками, а ее обнимают за плечи отец и мама. Рядом фотки поменьше, на которых Аня вместе с веселой компанией молодых людей на пикнике, в баре и на каком-то концерте. Сев напротив, она кладет подбородок на белые коленки. На столе вокруг раскрытого скетчбука разбросаны карандаши. Выглянув из-за недорисованной скалы, со страницы на меня смущенно смотрит радужный единорог, а рядом сшита степлером стопка документов. Пью холодное вино.

— Сбежала, значит?

— Ага, — посмотрев в белый потолок, вдоль которого извивается электрическая гирлянда, Аня прячет нос в чашке с вином.

— Ты с Мелани все это время была? — Кивает. — А чем занимались?

— Да всяким, — улыбается Аня. — С ней весело очень.

— С ней весело?

— Ой, еще как, — кивает Аня. — Мел мне картины показывала, студию свою, там интересно так. И она вот... — из коридора слышится механический скрежет, и Аня вздыхает. — Конец стиралке, наверное. Хоть ее делить не придется.

— В смысле?

— Развожусь вот, — Аня кивает на стопку документов.

— Ань, ты когда замуж-то успела выскочить?

— Год назад, — она осторожно трогает щеку. — Дура совсем потому что. А Мел... Я ей говорила, как мне этот Поллок нравится, который в библиотеке у нее висит. Я просто вечно смотреть готова. А Мел вдруг такая: хорошо, он твой, — Аня обескураженно подняла брови. — Типа подарила мне, понимаешь? Я такая: да хорош прикалываться. А тут Ульяна спрашивает, куда мне его привезти.

— Ого.

— Юлечка, — Аня растерянно хлопает глазами, — я читала, что он 200 миллионов баксов стоит. Говорю: Мел, ну ты что, не возьму я. А она будто не понимает, почему. Если не хочешь в подарок, говорит, можем на твоего кота волшебного поменяться, — коснувшись шеи, она вздрагивает. — Блин, снять забыла, — и испуганно приподнимает сверкающее ожерелье, — тоже вот подарила. Сказала, к глазам подходит. У нее там еще тачки здоровские такие, как из будущего, и мы катались на одной. Она гоняет классно так. А я рок старый люблю.

— Ага.

— И ставила ей песни всякие. И Мел вдруг спрашивает, а что там за машина в песне? Я погуглила. Классная такая, винтажная. Она такая: тебе нравится? Конечно, говорю. А Мел Ульяне показывает и говорит: купи. И вообще, говорит, послушай весь рок старый и купи все машины, что в песнях есть. Типа интересно ей стало, — Аня разводит руками. — Ульяна такая: о'кей. И пошла слушать. А Мел говорит: завтра будет у тебя тачка эта.

— Ань, ты же заметила, что она не в себе?

— Ну, — улыбается Аня, — немножко. Юлечка, ну даже если не в себе, она вот будто все отдать готова, чтобы... — прижав подбородок к груди, Аня смотрит на ожерелье. — А чем я это заслужила-то? У меня ничего нет совсем, — и окидывает взглядом кухню. — Только вот ипотека эта на сто лет, по которой еще суд будет. И стиралка, блин, — Аня косится на коробку из-под пиццы на кухонной стойке. — А ты бы видела, как у Мел парк ночью светится. Будто в сказке. И сама она как с Марса свалилась. Она эти вот музеи охренительные открыла, — Аня всхлипывает, — и не думает, наверное, что этот Поллок тупо ко мне в квартиру не поместится. Не знаю, может, я неправильная какая-то, — и вытирает глаз запястьем. — Сказала, что мне ехать надо. На меня там злые все на работе, где-то исходники посеяла. Еще и прогуляла два дня. А Мел расстроилась очень.

— Понятно. А что ревешь-то?

— Да потому что мне с ней вот... — тихо стучат в дверь, и Аня встает. — Юлечка, подожди минутку. Там соседка старенькая, просит всякое, — идет в прихожую и тут же возвращается, обескураженно подняв брови. — Сейчас Мел придет.

Я чуть не давлюсь вином.

— Сюда?

В прихожей тихо щелкает дверь, и на кухню медленно входит Мелани.