Глава 1: Побуждение к действию
Аннотация:
О всём, о чём угодно, но только не о магии
Казалось, что в этой оранжерее умиротворение и спокойствие проявлялись во всём: в столь милых и знакомых уху аккордах птичьих песен, в шуме моря, который передавал каждый изгиб и каждый камушек берега, в непринужденном аромате удивительно нежных роз. Но сидящим здесь всё виделось иначе: им виделось будто на всём столь знакомом была необъяснимая пелена тревоги и страха. Пение птиц больше походило на истерические вскрики, шум моря был буйным и выл, словно изрубленный на куски, сумасшедший кит, а сквозь приторный запах роз пробивались гниль и смрад. А на столике, как бы невзначай, лежала газета с надписью: "Третья Мировая Война". По правде говоря, бумажная пресса в подобных делах показывала свою крайнюю медлительность, имея роль, скорее, официального глашатая в мире, где подобная информация распространяется с необычайным рвением. Уже как день все знали про наступление Восточных Армий на Европу, уже как день весь мир, всецело, без малейшего исключения, или задержки погрузился в коллективное безумие. Стоит также отметить, что, как их называли, Геллерт и Адал, находившиеся здесь, подобного ожидали, в каком-то смысле даже знали о том, что есть вещи в мире необратимые. Сидели они долго, очень долго и никто не смел проронить ни слова, лишь изредка было слышно истерические вскрики полоумных птиц, сидевших на кустах роз. Не было слышно ни типичной для Геллерта иронии, ни типичного для Адала громогласного тона. Оба молчали, очень, очень долго. Оба знали, что будет, что знали, что в таком случае придётся делать-но не делали, не хватало духу. Просчитывали сотни иных вариантов, хотя просчитали их уже давно, давно уже поняли, что нет иного выхода, давно уже знали, что миру придётся меняться дважды. И хотя оба были людьми умными, расчётливыми, дающими поводья своей жизни разуму, оба не шевелились, ничего не говорили-уж слишком они боялись, хотя эта эмоция брала над ними контроль уж очень редко. Что ж тут сказать-времена меняются.
Не понятно сколько так прошло, может несколько секунд, а может часов, но тишину всё-таки нарушили. Ведь Геллерт знал, что нарушить рано, или поздно придётся:
-Мы знали, что так будет, мы чувствовали, а я, теперь чувствуя себя последним дураком, надеялся, что оно обязательно пройдёт, не тронет, исчезнет снова, как исчезало всегда. Я был уверен, что это невозможно, даже в первые минуты, когда факты уже ту уверенность презирали и насмехались над нею. Но кто же верил, Адал? Кто верил, что нет границ тем политическим играм, что ведутся, кто верил, что границы те настолько же вымышлены, насколько и безопасность, на которую мы все так уповали. Что дала нам та вера, а? Мы все верили, всей планетой, что будут границы, что будет разум, и где она сейчас? Кому она нужна?
Адал молчал. Нельзя было утверждать, любил он говорить-а оратор их него был, действительно, хороший-или же слушать, но сейчас он не делал ни того, ни другого. Он просчитывал всё, хотя и знал, что результат его размышлений и расчётов будет один, как и раньше, так и позже.
-Ударяешься в излишнюю поэтичность, но сейчас это вряд ли что-то меняет, так что будем думать по делу-наконец сказал Адал, угрюмо, как уже все утро и начало дня, уставив взгляд в красивый каменный пол, до которого ему сейчас тоже не было заботы
Снова молчали. Невесть сколько ни для первого, ни для второго. Под тяжелым вздохом и отводом глаз от каменной плитки, второй снова подал голос:
-Ты, наверное, думаешь, что я размышляю над альтернативой нашим планам. Но это не так, нет той альтернативы, как и нет той веры и той безопасности, о которой ты говорил. Но продумать надо много. Предположу без сомнений, что не стоит тебе говорить, как много нам придётся сделать, как сильно мир этот после наших действий поменяется, но всё же, нам надо решить, как действовать потом, прямо сейчас. Потом уже будет поздно, потом уже решат за нас, потом от нас уже ничего не будет зависеть. А первое слово во всём должно быть именно за нами: и когда мы будем доказывать вооруженным эмиссарам неадекватных политиков, почему мы им нужны, и почему из-за этого не стоит им лезть куда не надо, и когда будем мы дело иметь с нашими господами, а, вернее, с теми, кто выживет. Если и мы с тобой выживем, Геллерт
-Выживем-резко прервал его тот-Выживем, иного быть не может и не будет
-Твоя уверенность вселяет оптимизм, без иронии-Адал даже выдал что-то немного смахивающее на улыбку- Я считаю, что нет больше времени, чем дня, или двух. Судный День не допустит никто, но потом уже может быть действительно поздно. Потому необходимо, как можно скорее связаться с теми, с кем есть смысл. Ольстер прибыть сможет?
-Нет, утверждает, что в кратчайшие сроки ему необходимо, на фоне последних событий, решить личные дела. При чём, в план наш я его не посвящал, но, вероятно, если он даже и не понял нашего замысла, то понял, что дело пахнет жареным и ушёл, до того, как что-то может начаться-брови Геллерта приняли такую форму, что через них можно было передать всё его удивление, смешанное с презрением, над старым знакомым. - А почему бы не позвать всех? Глядишь, даже кто-то на волне благородства и согласиться по своей дурости
-А смысл звать всех? Когда мы дадим клич, то те, кто захотят, присоединятся. А те, кто для этого достаточно умён, или труслив, а может и всё сразу, не согласятся, сколько бы ты их не уговаривал. Чародеев, вообще, уговорить - это почти нереальная и неисполнимая задача. Да и как-то это не красиво. Вербовать, искать какие угодно слова, лебезить, лишь бы один из десятков, его светлость, герой, согласился присоединится, и то за обещанные перспективы в карьере будущего, если тому посчастливится выжить. Я возможно умру послезавтра, и если это так, то я хоты бы сделаю это без воспоминаний о таком унижении. Я хотя бы умру бок о бок с людьми, в которых я буду уверен, и думаю, это хоть чуть-чуть сможет скрасить последние минуты моей жизни. Согласен? Не спорь, я сам спорить не буду. Считай это пунктом в моем списке, возможно, предсмертных желаний- Адал помолчал секунду- Да чёрт, я ведь сам тебе излишнюю поэтичность внимал. Ладно, теперь точно по делу. Что там было? Созыв нашего общего войска, да... Ольстер?
-Как я уже сказал, не прибудет. Я ещё говорил об его оправдании, но оно вряд ли тебя на второй раз заинтересует, если ты его забыл за минуту
-Верно, не заинтересует. Ольстер, гад, ожидал, но не от него ведь! Но что ж, это определённо хреново. Хм. Тогда зови тех, что есть, и кому мы ещё хоть как-то можем доверять: Селену и... Уриэля.
-Одно краше другого. Адал, мы собираемся биться, или прославиться, как вербовщики самоубийц? Я знаю, что не откажет ни первая, ни второй. Ты тоже это знаешь. Но первая может не выдержать, морально и физически. Сил, может, не хватит, и тех, и других, действо то явно не для Селены. Что же касается Уриэля... не слишком ли это?
-Касательно Селены, это просто оскорбительно. Для неё, конечно же. Про её моральные силы я ещё готов спорить, но сомневаться в её способностях мне точно не приходится. И тебе тоже. Только ей самой. Что же до Уриэля, то тут я в ещё большем недопонимании, он очень способный, для своего возраста даже слишком, нет причин его не звать-со спокойным и уверенным тоном ответил Адал, внутренне надеясь на то, что его голос звучал без колебаний
-Вот значит, когда дело дошло до дела, ты его готов расхваливать. Поразительно. Но, как и в первом случае, есть за что тут спорить. За его психику. Мы на своем веку много поведали. Не самые мы благородные люди, что есть, то есть. Но даже для тебя пускать ребёнка на войну, с жертвами, с событиями и действиями, которые противоречат здоровому мозгу-это слишком. Не про силу его у меня волнения. А про то, сможет ли он дальше с этим жить, так, как жил раньше.
-Ты называешь ребенком 31-летнего способнейшего чародея, которому даже я умудряюсь... В общем, в нашем обществе такое обозначение по возрасту может и норма, но это слишком примитивно для тебя. И да, жить как раньше он уже точно не сможет. Даже не сомневайся. Не сможет, как и никто другой, ровно от раннего утра 23-го сентября 2034 года. Думаешь, есть тот шанс на нормальную жизнь у пограничных солдат, которые сейчас, осознавая неизбежность своей погибели, стоят, не отступая ни на шаг: и некоторые не из-за своей смелости, а из-за паралича ног, то ли от страха, то ли от третьей пули, летящий в бедро. Думаешь, есть тот шанс у миллионов беженцев, которые забыли, на каком этапе дороги потеряли своего дедушку, ведь их сознание не позволяет им вспомнить вывернутые и отброшенные на десяток метров кишки их любимого родственника, валяющихся где-то возле детской кроватки, откинутой на то же расстояние. Нет того шанс, ни у кого, Геллерт, а Уриэль, мы оба знаем, пойдёт туда, под Болгарию, или Грецию, с нами, или без. И лучше, чтобы он пошёл с нами. А Селена... Что ж, я думаю, что она придёт сюда сама. Звать её не придётся. Она ведь знает, где моя вилла и обязательно почувствует, что мы с тобой именно здесь.
Геллерт замолчал. Слова Адала были жестоки, как же жестоки были его слова, а жестокость была их скрыта в правдивости. В правде, что не будет мир уже прежним никогда, ни с ними, ни без них. Но с ними у мира был шанс на жизнь, жизнь с воспоминаниями о кишках деда возле детской кроватки, но это была жизнь, единственное, что было в своей сущности противно той злосчастной войне, как, в принципе, и любой другой.
Скулы его тонкого, по-настоящему, миловидного лица сделались ещё видимее, выражение лица, вечно излучавшего харизму-пожалуй главного козыря в общении с людьми Геллерта, стало таким ужасным и отчаянным, что тем, кто видел его прежде, не захотелось бы смотреть на него таким. Но не Адалу. Адал смотрел на него прямо, не отводя взгляда, холодного, строгого, но сочувственного. Геллерт это знал, хотя делал вид, что это не так. И Адал знал то. Как и знал он Геллерта уже полсотни лет.
-К тому же, Уриэль, согласись, не из слабовольных. Выдержит. Удивительный он, конечно, человек, такой молодой, но сильный, очень. Ты знаешь я его недолюбливаю, но даже я готов в такой ситуации признать, что он тот, кто нужен нам в это время, Геллерт. А теперь скажи мне, ты знаешь ещё кого-то, кто мог бы нам помочь?
Геллерт вздрогнул, мысленно, конечно, себя он контролировать умел, хотя делал вид, что не так в этом успешен. Конечно, он знал ещё одного, но ни звука не вырвалось из его рта. Он сказал спокойно, играя некую разочарованность:
-Нет
Адал, будучи человеком, которого выделяли две черты: крупные габариты и невероятно острый ум, ничего не сказал-не посмел бы. Он знал, что есть кто-то на примете у Геллерта. А знал он это по глазам, которые в момент вопроса дрогнули так у Геллерта так незаметно, что иной бы остался в неведении. Однако, не Адал. Ну, и, конечно, по рукаву пиджака, который Геллерт почти всегда поправлял, когда врал. Но Адал молчал бы даже под пытками. Никогда бы не упрекнул, не подтолкнул, не заставлял бы выбирать между тем, между чем выбирать никому не хотелось бы.
-Хорошо-сказал он бодро и, как всегда, громогласно - Тогда свяжись с Уриэлем, будем надеяться, он ещё ничего не предпринял. На счёт Селены я уже говорил
-Но мы знаем о других, не знаем кто, но знаем же, что есть, Адал. Может, всё-таки, попытаемся хоть как-то с ними связаться?
-Я уже сказал: нет
Адал ничего не говорил. Снова крик безумных птах, снова гной, снова рёв. Но теперь-то они уже не пугали, теперь он был готов принять их, встретить и бороться, как никогда ранее.
-Как я уже говорил: это не потребуется, они сами придут, при чём туда, куда нужно, куда соберёмся мы все
В глазах Геллерта вспыхнула заинтересованность. Умение заинтриговать он в Адале любил больше, чем белое полусухое вино родом из Тосканы, а он его, поверьте, любил очень сильно.
-Значит, мы будем не одни, нас будет не только четверо?
-Ты меня поражаешь. Вроде умный, образованный чародей, а столь очевидного не понимаешь- в голосе Адала звучала явная ирония- думаешь я бы согласился на это самоубийство не будь нас как минимум 30, а то и больше? Я может и смелый, но точно глупый. Надеюсь.
-И как же придут остальные чародеи, если, как мы уже установили, уговаривать их бессмысленно? - заинтересовано спросил Геллерт
-Если на наших, если позволишь так выразиться, коллег, не действуют слова и уговоры, мы дадим им мотив и отсутствие выбора. Если бы, например, незадолго до нашего непосредственного вмешательства в войну, мы бы досрочно проинформировали весь мир о существовании магии, самих магов и о наших планах. В таком случае, наша вечная тайна будет раскрыта, а на чародеев мы повесим моральный долг защищать Европу. Но конечно же, этого мало, и им до сих пор не будет никакой причины идти умирать. Кроме одной единственной, и самой сильной для почти каждого чародея: мы сыграем на их самом большом чувстве, амбициозности. Те, кто выживут, станут настоящими героями, перспективы стать сильными игроками на политической арене, самыми влиятельными людьми планеты будут огромным мотивом. До этого мы обучали очень малое количество людей, оставляя минимальное количество самым тщательным образом подобранных учеников, чтобы секрет о нашем существовании не вылез, а наша наука, вопреки традициям и культуре элитарности не вылезла за пределы Европы. Как мы сейчас видим, эта традиция очень сильно сыграла нам на руку. Теперь же можно будет обучать целые поколения чародеев. Десятками и сотнями! А сколько исследований можно теперь уже наконец будет провести? И какой серьезный маг откажется от перспектив встать во главе этой новой эпохи? Ну, и говоря также о том, почему к нам присоединится, не стоит так же забывать о банальном и неожиданном для нас внезапном подъёме благородности. Но первая причина, конечно, принесёт значительно больше союзников.
-Даже не знаю, что и думать на это. Всё это сулит огромные изменения, перестройки, меня это, по правде, пугает- тихо после размышлений ответил Геллерт
-Меня тоже
-Будто бы по тебе это можно было бы увидеть. План ужасный, но может сработать, только вот, я вижу одну проблемку в будущем...
-Потом- резко, но на редкость не грубо, перервал того Адал - Всё потом, обсудим все детали уже вместе. Сейчас про что угодно, но не про это
На этих словах Геллерт странно на него посмотрел, но виду не подал, даже такого, чтобы заметил его друг. После минут молчания и прерывания своих же мыслей, Геллерт, будто бы, беззаботно спросил:
-Так ли без нас не обойдутся? -спросил Геллерт
-Вероятно, что нет. Основные резервы, которые стояли у границы сейчас сдерживают натиск, как могут. Ждут подвода основных войск, но непонятно, успеет ли подкрепление, до того, как защищать уже не будет что. На мирные решения, я надеюсь, ты не уповаешь? Де-факто развал ООН, амбиции Китая и его дружной коалиции, полномасштабное наступление. Одним словом, армия чопорных красноречивых дипломатов с этим не справится, разве что с автоматами в руках.
-Разумеется, что нет. Но будем надеяться, что хуже, чем сейчас не станет
-Сомневаюсь, что может стать хуже. Почти все силы пехоты, техники и авиации уже были направлены. Я боюсь представить, что сейчас творится в городах на континенте. Воздушные сирены там должны не утихать.
-Как же сильно поменялись времена. Казалось бы, лет 10 назад, тихая, процветающая Европа, спокойная, условно безопасная. Я очень боюсь ехать куда-то. Боюсь увидеть столь любимый мною Рим, или Прагу, до этого момента прекрасную, со своим колоритом. Потому что, когда я приеду в знакомое мне место, я увижу, что уже не как прежде, что спокойные дни нашего существования позади. Иногда я даю слабину и думаю, что лучше бы я остался здесь и тот счастливый мир также останется вместе со мной, в памяти - сказал Геллерт
-Ещё не поздно всё вернуть. Никогда в истории не было такого, чтобы мир остался таким же, как и 10 лет назад. Такого не бывает. Мир меняется даже за один день, просто мы предпочитаем этого не замечать. Вот так, один день не заметили, второй, третий... и так можно дойти до таких вот времён. Но всё равно в наших силах сделать новый мир максимально похожим на предыдущий, хотя не уверен на счёт целесообразности такого на фоне недавних событий-ответил Адал
-Мы всегда будем грустить, да? Что-то в этом есть очень природное...
Адал, явно уставший от таких философских разговоров с минуту подумал, а потом тихим тоном, перед этим сильно сжав губы, начал:
-Геллерт, я не рассказывал тебе, не было необходимости, но сейчас я думаю, это стоит сделать.
-Ты о чём?
-Об Уриэле
-Неужто ты таки решился рассказать мне о причине, почему ты его так не любишь-сказал Геллерт
-В каком-то плане. В общем, есть одна история, которая случилась, вероятно, с ним
-Ещё одна из твоих историй?
-На сей раз всё серьёзно, я не вру
-Ну, что ж, давай послушаем
-Случилось это под десять лет назад. Если ты помнишь был у меня знакомый, Ульрихом звался, земля ему пухом? Я вас когда-то знакомил. Так вот, случилось это, если память меня не подводит, в Польше. Один маг, на имя Фирамир, который в своих кругах отличался довольно большой и часто докучливой активностью, решил организовать большую коллегию чародеев. Ульрих даже говорил, что тот намекал, что хочет создать школу, дабы учить молодых магов. Старика и его голову, вероятно, совсем жизнь потрепала, если у него такие планы были. Конечно же, только самый странный маг согласился бы стать учителем в таком сомнительном заведении. А иначе как, он сам бы преподавал? Фирамир, говорили, на характер был иногда просто невыносим, хотя также и добр, чего не отнять.
-Ульриха помню, Фирамира знаю, но не лично. Я слышал от своих знакомых лишь то, что он к себе зазывал почти всех, до кого можно было добраться-сказал Геллерт
-Именно. Хотя многие чародеи после его предложений либо делали вид, что искренне шокированы фактом существования магии, либо всячески искали способ поскорее избежать его компании. Злые языки всегда поговаривали будто у Фирамира не всё в порядке с головой, от того и характер скверный, хотя лично я сомневаюсь в такой гипотезе. Он определённо не создавал впечатление человека больного умом. Изредка неприятного и ворчливого-да, но не больного.
-Ну, от своих источников я такую теорию слышал, так что судить не могу
-Не суть. Так вот, зазывал этот старик всех, кого ни попадя. Ульриха в том числе. Пытался у того даже выведать, не знает ли он ещё кого-то, кого можно было бы пригласить. Ульрих дураком не был и самоубийцей, к слову, тоже, поэтому настолько реалистично сыграл, что Фирамир первый другой маг в его жизни, которого он встречал, что тот уже и не спрашивал никогда. Но старик, вероятно, в высокие круги вхож не был, ибо о существовании в Европе уже другого Ордена он не знал. Многие отказывались от его инициатив из-за страха напороться на уже существующее и неслабое объединение, и Ульрих тоже поначалу хотел самым культурным образом послать его куда надо, но я его отговорил, мол, пригляди за стариком, удумает чего опасного, а потом и объясняют людям, почему это в Варшаве в небе огненные шары летают.
-И Ульрих согласился?
-А как же, он у меня тогда ещё и в небольшом долгу был, так что особо он не спорил
-А Орден?
-А что Орден? Мы даже не уверены, что он действительно есть, да и если есть, вряд ли он называется так тупо и примитивно. Но ладно, так и быть предположим
-Но всё-таки, Ульрих Ордена не боялся? -спросил Геллерт
-Ульрих об Ордене не знал вовсе, слухи редкие до него доходили, но более серьезно, как мы он их не воспринимал, что, кстати, оказалось сильно на руку. Но, опять-таки, не в этом дело
-Уриэль?
-Да, Уриэль. Видимо, у Фирамира руки дошли и до него. А это в принципе и не удивительно. Будучи выскочкой... - Адал замялся- В общем, наш юный и талантливый аж от счастья светиться, когда идёт на какой-нибудь вечерний бал со светскими королями, он чего только не отдаст, чтобы вся псевдо-аристократия мира, будь то маги, или обычные люди, узнала о том, насколько он хорош. И вот, что удивительно. Когда Фирамир пригласил Ауриэля и дал тому время на подумать, Ульрих об этом узнал и, разумеется, сказал мне. Мы-то с ним думали, что для Ауриэля либо сам Фирамир, либо его взбаламученная, несуразная идея не для его уровня, либо просто не для него. И как же наивный старикашка чуть не пустил слезу от счастья, когда тот согласился. А согласился он, говорят, ещё и с большим энтузиазмом.
-Ну, на этом этапе этот неизвестный Орден должен-то был появиться на сцене и вмешаться, разве не так? -спросил Геллерт
-Вот и очередной повод для сомнений в их существовании в таком виде, в каком мы их представляем. Нет, они не появились. Ни разу за эту историю, они не вмешались, по крайней мере... косвенно
-В каком смысле? -спросил Уриэль
-Слушай дальше. Как-то так вышло, что многие маги, вероятно, не очень сообразительные и престижные, на эту аферу согласились. То, что было дальше-никому, кроме Ауриэля не известно. Не совсем ясно, что конкретно произошло, но через какое-то время после их разговора, Фирамира нашли мёртвым
-И все сразу подумали, что это Уриэль его убил?
-Разумеется. Хотя сам подумай, кто ещё мог?
-Не знаю, сам Фирамир, в следствии неудачного эксперимента, например? Причина для смерти в наших кругах весьма распространённая.
-Только вот Уриэль никогда больше про этот случай не говорил и после него сразу поспешил уйти из узких кругов чародеев. А после смерти того деда главного инициатора всей этой затеи, все как-то тут же поспешили распустится и о идее все враз позабыли: очевидно, не без помощи страха, вызванного напоминаниям в виде лучшего символа: бездыханного тела.
-Сомнительная история, Адал. Тебе всё это твой знакомый рассказал, ибо сам всё видел, характеристики Фирамира тоже крайне высокопробные, я полагаю?
-Нет, но...
-Тогда не вижу смысла продолжать. История о том, как 25-летний мальчик - или сколько ему тогда было - жестоко убил старого мага и сразу скрылся. Басни для нас всегда были делом обычным. Причин может быть много и точно больше, чем то количество, которые мы в состоянии придумать
-Можешь не верить, но появилась у меня тогда одна теория. А вдруг Уриэль всё это время служил, например, этому самому Ордену и таким образом Орден убрал конкурентов. Ты ведь сам свято веришь в их существование и сам отметил, что должен был где-то в этой истории этот Орден появиться. Где, если не здесь?
-Я не собираюсь никого судить, не зная полной и абсолютно правдивой истории. К тому же, Уриэль имеет чистейшую репутацию. Стал ли бы он так её поганить? Меня одно смущает. А почем эта история не получила широкого распространения? Самое оно для сплетен, разве не так? -смущённо спросил Гелэрт
-Ну, Ульриху я сказал помалкивать и пока рот не открывать. Но, если честно, я сам не знаю, почему это не заслужило широкой огласки? Опять-таки, можно предположить, что Орден всё попытался замять
-Я не думаю, что мы располагаем достаточными данными, чтобы об этом вообще рассуждать
-Как я говорил, это лишь теория
-Гипотеза- поправил его Геллерт
-Твоё право так считать, я лишь сказал, как думаю. А теперь будет разумно продолжить обсуждение, но, как я уже сказал, чего-то другого
-Верно. Знаешь Адал, я так подумал. Наш план-это самоубийство. Впрочем, это и так ясно, но я не совсем об этом. Ничего плохого в самоубийстве я не вижу, особенно когда самоубийство имеет цель, исполнение которой суицидник может уже даже не увидеть. И я готов мириться с этим. Но с чем я никогда и не за что не стану мириться, так с глупым покиданием этого мира. Бессмысленное растрачивание потенциала во имя ничего. Придумать более худшую и страшную участь для нашего плана нельзя
-К чему клонишь?
-Слышал выражение: "Выиграть битву-проиграть войну"?
-Слышал. Но это выражение не работает, когда битва и война являются, фактически, синонимами.
-Так-то уж прямо являются? В акватории Тихого Океана уже вот-вот две огромных флотилии схлестнуться в одной, ещё более гигантской битве. У Канарских островов будет пускай и меньшая, но не менее опасная битва. Даже если мы остановим вторжение прямо на Континент, то выиграем ли мы войну? Тогда получается, что мы ставим на кон всё, ради мизерного выигрыша
-Согласен, что ставим на кон всё, но что выигрыш мизерный, я не согласен в корне. На войну в Тихом Океане нам уже не повлиять. Слёзы по ней лить предлагаешь? Я не согласен отсиживаться, обосновывая это тем, что будет день чернее этого, что когда-то Солнце будет видно ещё меньше из-за ещё больших облаков дыма. Может, и точно будет, всегда будет ещё хуже, всегда будет ещё лучше, но сейчас этот день для меня достаточно плох, чтобы я пошёл на такой риск.
-А что касаемо битвы в Атлантике? Наши силы там не многочисленные
-Насколько я знаю, вражеские-тоже. А в худшем случае, проиграв, мы применим худшее оружие
-Думаешь до этого дойдёт?
-Меня иногда поражает твоя наивность, Геллерт. В этой войне, если ты ещё не понял, проигравший будет поднимать ставку до тех пор, пока будет чем и будет кому. Пока есть сила и есть люди, война будет длиться
-И всё равно, мне хотелось бы избежать худшего
-Худшее уже наступило, если видишь
Геллерт отвечать не стал.
-К слову, я горжусь, что тебе хватило ума и духу не кидаться в псевдо-философские рассуждения о том, что конкретно могло послужить причиной таких абсурдных и бесчеловечных действий
-Зато тему поднял ты-засмеялся Геллерт
-И также закрою. Ещё успеет весь мир
-И правильно, хотя, что же мир может с собой поделать?
-Ничего, поэтому и осуждать его я не стану
-Будем ещё что-нибудь обсуждать?-спросил Геллерт
-А есть предложения?
-Да честно сказать, это кажется таким глупым сейчас, разве нет? Обсудить всё, что угодно и всё что надо мы успеем, и правда, с ними, а вот чего мы точно не успеем так это насладиться этим моментом. Сполна, со всеми чувствами, со всем светом, звуком, ароматами. Давай же тогда сделаем этой сейчас. Просто отдохнём, послушаем птиц и море в последний раз. Нам этого будет потом так не хватать, поверь мне
-Ты стал таким сентиментальным
-И неправым?
-Да нет, как раз очень даже правым. Почему и вправду не расслабиться?
-Ты чувствуешь этот звук? Звук моря, звуки птиц, звук роз? Это место такое особенное. Ты бывал раньше в таких местах? Место волшебства, где золотые лучи заката так гармонично вплетаются в канву этой атмосферы. Где где-то в далеке ты ели видишь движения спокойной, мирной жизни, такой гармоничной и синергетической к всему. Отдалённые горы, волны, которые сначала кажутся ленивыми, но затем ты видишь их внутреннее величие, ни с чем не сравнимое. Как бы я хотел так жить
-Все мы хотим, а потом вспоминаем что всему этому мы обязаны лишь теплой одеждой, отсутствием голода... А всему этому мы обязаны работой, отношениями и связями с другими людьми, а потом и приходит воспоминание, почему ты так до сих пор не живешь
-Адал, я хочу тебе кое-что сказать
-Ты всегда можешь
-Mori timeo. Vereor ut...
-Scio. Hoc optime scio
-Свяжись с Уриэлем-по-свойски сказал Адал
-Свяжусь- ответил Геллерт, утвердительно и немного отвлечённо кивнув
Из них двоих сложно было выделить того, чьи навыки и знания магии были бы лучше. Традиционно, те, кому посчастливилось знать их обоих отдавали первенство Адалу, и на то действительно были причины. Мощь его голоса, мощь его массивного тела, мощь его колдовства- всё неизменно вызывало авторитет даже у самых сильных завистников, коих было не мало. Как и его многочисленных должников, полезных знакомых и друзей. Друзей было несколько, значительно меньше, чем остальных, но значительно больше, чем того требовала норма для чародея. В общем-то говоря, все эти люди, которые каким-либо образом в самых разных обстоятельствах имели возможность пересекаться на своем жизненном пути с Адалом, неизменно отмечали его способности. И отмечали то, что их настоящего предела никто не знал. В борьбе прагматизма и тщеславия у рядовых чародеев очень часто побеждало именно второе, но не у Адала: тот не спешил хвалиться своей силой, скрывая рамки и создавая превенцию против нежелательных стычек. Ибо мало кто захотел бы померяться могуществом с тем, кого ты едва ли знаешь, чьи способности остаются загадкой. Но когда загадка и переставала быть такой, то все всегда и неизменно убеждались: Адал может многое. Но, как и у каждого другого чародея, какие-то сферы магии давались ему легко, а в каких-то он был почти полностью бессильным. Одной из таких сфер была связь на расстоянии. И имеется ввиду не телепатия, когда ты мог бы разговаривать с кем-то на расстоянии, собственного, обычного разговора, не открывая рот, что давалось Адалу, разумеется, совершенно легко. Имеется ввиду то, что послать сигнал, зов, клич, импульс на далёкие дистанции было делом для Адала абсолютно невыполнимым, отличаясь этим от Геллерта, которому это удавалось, пускай и не мгновенно, но всё же за пару десятков секунд, что было очень неплохим результатом. В остальном же Геллерт если и не догонял, то был близок к своему товарищу и этой мысли придерживались они оба.
Адал задумчиво посмотрел на Геллерта, который сидел в плетённом кресле, и чьи руки были неприродно напряжены, так, что белые костяшки ладоней вместе с сухожильями выступали из-под венозного рельефа его гладких рук. Сильно закрыв глаза, так, будто бы он вышел после долго пребывания в темноте на яркое Солнце, тот что-то беззвучно бормотал, и изредка мотая головой, каждый раз усиливал шепот, будто бы пытаясь им прокричать в невидимую пустоту прямо перед ним. Адал, хоть и видел этот процесс ранее нахмурился и мысленно подумал, что что-то не так. Он явно не был знатоком таких практик, которой к слову, почему-то не придумали отдельного термина для обозначения, кроме как "телепатия на дальние расстояния", или же "связь на дальние дистанции", в общем, по существу ничего серьезного. Так вот, он не умел так искусно делать то, что сейчас делал перед ним Геллерт, как бы оно не называлось, но он точно знал одно: для такого чародея, как его друг, такой процесс не должен был занимать столько времени. Это можно было заметить и по слишком сильному напряжению, и по слишком нахмуренному лицу второго, которое явно не выражало ничего удовлетворенного. Можно было бы помочь, но Адал не хотел мешать и прерывать Геллерта, а потому просто сидел, ждал и смотрел прямо на него, не отводя удивлённый взгляд. Возможно, он даже догадывался в чём было дело. Возможно.
Наконец, под тяжелый вздох и резкое расслабление Геллерта, который утвердительно кивнул, Адал успокоился.
-Думаешь, он услышал?
-Почти уверен в этом, он сейчас где-то в Германии, а может и ещё дальше, если честно, уверенности не имею, но он определённо должен был услышать, а значит придёт
-Я надеюсь, что наша вера в него не пошатнется. Были сложности? - мягко задал вопрос Адал
-Не знаю, не получалось сначала. Наверное, вся эта ситуация на меня как-то подействовала и на него, полагаю, тоже
-Я и представлял что-то в этом духе
-Но было что-то ещё Адал. Мне сложно объяснить, но и найти его и установить прямой канал почему-то было сложнее и не могу точно сказать почему я так считаю, но мне не кажется, что дело было вовсе не в концентрации, или настроении- тихо протянул под конец Геллерт
-Главное, чтобы он тебя услышал, остальное не существенно- на сей раз Адал даже не имел предположений
Потом он, как-то недовольно выдохнув, откинулся на кресло и внезапно поднял голову, понял-ещё до того, как это произошло. Заскрипела дверь. Он не поворачивался, но улыбнулся краешками губ, что делал, однако, крайне редко, ибо вообще был особо лишён привычки улыбаться. А потом, когда уже голову поднял и Геллерт, тихо сказал:
-Похоже, я был прав, а? Ну, что, пойдём встречать нашу первую союзницу, если кто-то пришёл, то может ещё не всё потеряно, а? - подбадривающе сказал Адал
***
Оглядев бы местность полную всяческих красот: от гор, устеленных зелёной травой, до лесов, скрывающихся где-то далеко в низу, иной бы и не заметил маленькую фигурку девочки с её отцом, бродивших по полудиким тропкам где-то в дали. Вообще, наслаждение прогулкой Александре доставляли не сколько виды, хотя и они тоже, сколько нахождение в компании своего папы, которого та безумно любила. Чаще она любила проводить время в раздумьях, читать, или, как она говорила, давая слабину, играть в куклы со своими немногочисленными друзьями. И её особо не смущало, что друзей тех видели далеко не все-но разве это важно? Слабина та, которую так не любила в себе Александра, служила предметом всяческого недлительного облегчения со стороны её, уже не такой любимой, мамы, вероятно, из-за возраста в 8 лет её дочери. Но большее удовольствие она получала, когда проводила время с Ним. Он, имея привычку делать всё то же самое, что и его дочь, кроме, разве что, игры в куклы, также получал искреннюю радость, когда попадалась возможность отдохнуть от работы и побыть с дочерью. Не то, чтобы он не любил своего сына, по совместительству брата Александры-он их любил одинаково-но она тянулась к нему больше, чем к кому-либо из их семьи. А он ей отвечал своей безграничной любовью и заботой. И вот сейчас, на новом, долгожданном отпуске, они смогли выбраться в Грецию, а так как, самая большая вещь, которая объединяла-это их общая и бескомпромиссная нелюбовь к пляжам и толпам людей-то плаванью в Средиземном море они предпочли природу. Предпочли и не пожалели. Хотя, как уже говорилось ранее, для Александры была более важна компания, нежели место, хотя страстной нелюбовью к людным местам она горела, пожалуй, больше кого-бы то ни было из них. А сейчас же летнее солнце, которое только недавно проснулось после восхода и ещё не успело войти в свою полную власть освещало всё вокруг. А вокруг не было ни души
Внезапно идиллию прервал слишком резкий и громкий смех её брата Джона, идущего сзади с их мамой. Александра предпочла бы выразить эту ситуацию с помощью слова "плетущегося", но когда она находилась рядом с отцом, такие вещи не казались ей первостепенно важными
-Почему он такой шумный, это раздражает-буркнула она
Папа, идущий с дочкой за руки, ничего не ответил, лишь тихо улыбнувшись в золотом сиянии лучей
Она не часто смотрела на него прямо, но всегда, когда бы ни кинула свой взгляд больших синих глаз, она видела его таким. Красивым, в меру зрелым мужчиной с вьющимися волосами. И всегда в её взоре он светился золотом и пел им. Иногда серебром, но редко. Но значительно чаще золотом. Даже ночью. Она снова сказала:
-Почему ты не отвечаешь?
-Потому что, твой вопрос был риторическим
-А как это, "риторический"? -она заинтересовано подняла на него глаза, будто бы желаю услышать ответ более всего на свете в то мгновение
-Не требующий ответа-мягко и, всё ещё с улыбкой, ответил тот
-Хм...
Она замолчала, задумано уставившись себе под ноги
-Ну, я действительно знаю, если так подумать: он глупый, поэтому так кричит
-Ты не права
-Но как же так-она быстро перевела взгляд с дорогие на него - ты ведь сказал, что я уже знаю ответ, а это и был мой ответ
-Тебе не требовался ответ, как я и сказал, ты уже имела свой собственный, но ты никогда не можешь быть уверена, что именно твой ответ на вопрос является верным
Александра посмотрела на него по-детски восхищённо, снизу-вверх. Она всегда смотрела на него так, когда он говорил что-то, по её мнению, очень умное. И всегда знала, что спорить бессмысленно-так или иначе она всегда выходила из споров проигравшей, что её немного огорчало
-Хорошо, а тогда почему он кричит, теперь-то у меня нет ответа, значит, этот вопрос уже не... риторический?
-Верно
-И почему же?
-Потому что, ему радостно, разве, это не очевидно? -улыбнувшись ещё больше он склонил голову и посмотрел на неё
-Но это правда глупо, зачем быть таким громким, можно ведь радоваться тихо-уже более раздражённо спросила та
-Можно, но он радуется так, ведь он такой, а ты такая
-И всё равно он глупый-буркнула, обиженно выпучив губы, и отведя взгляд, Александра
-А ты считаешь себя умной? -без тени иронии, или намёка спросил он
-Ну, да. Может, я и не такая умная как ты, но, точно, умнее Джона. Точно умнее наших одноклассников. Ты бы знал, как же это обидно. Они считают себя лучше, они не знают, насколько много я знаю, а всё равно я для них хуже. Это так нечестно! Они спорят о том, какой цвет машинок лучше, когда я наизусть знаю биографию Линкольна, виды стилей в живописи, и как умер Цезарь. А всё равно я для них хуже. Разве они правы? -она бросила на него взгляд с умоляющим вопросом, хотела услышать, что всё не так плохо, что на всё надо посмотреть иначе, или сказал бы, что и этот вопрос риторический, чтобы оно там не означало. Он так умел, и она это знала
Но отец отвечать не стал, хотя улыбки на его лице уже не было видно. Не считал он правильным отвечать, что в чём-то её малолетние, может быть, и правда, идиоты, одноклассники были правы, считал он, что это надо просто перерасти и подождать пока те станут пообразованнее.
-Так что, да, я умнее-она гордо вздёрнула носик к верху, так и не услышав ответа
-А ты любишь своего брата? -внезапно спросил он
Александра, явно не ожидавшая такого вопроса решила, что отец переводит тему, но всё равно гордо и со своим пониманием достоинства сказала:
-Нет, потому что он глупый
-Ты его любишь. А если нет, то полюбишь. А если нет, то я буду искренне удивлён и расстроен. Но это факт. Можешь даже не спорить, ты его полюбишь, хотя всем видом пытаешься показать, что это не так. Джон тоже тебя любит, но он этого не скрывает, даже несмотря на то, что с ним из-за этого не очень охотно общаются одноклассники, а мог бы. А у тебя есть определённая взаимность и то, что ты пытаешься скрыть это, ставит тебя в глупое положение. Если хочешь действительно называться умной, стоит, хотя бы, сначала признать очевидное и сначала для самой себя. Потому что, когда врёшь-ты не становишься от этого умнее. А когда врёшь тому, кто об этом ещё и знает, то ты выставляешь себя для насмешек. Но я смеяться, конечно же, не буду, ведь я всё-таки твой отец.
Александра хотела было что-то сказать, открыв рот, но тут же закрыла его и опустила голову, потому что, знала, что и в этом споре выйдет проигравшей, какой-нибудь ответ её отец всё равно придумает. И знала, что, говоря сейчас, он ни разу не утратил своего спокойствия, его золотой отческой доброты. Кинула взгляд куда-то далеко, за горы, в след улетающему вон-туда соколу. Ей было так приятно проводить время с отцом. Негде он был не в том месте. Он будто бы всё время сиял золотом. Все отдавало гармонией к нему, а он в свою очередь гармонировал со всем вокруг. Не было такого места, где он был бы был бы не кстати. Всё тянулось к нему, а он буквально тянулся ко всему.
-Ты был когда-нибудь в Греции? Ну, или, может, в каком-либо другом похожем месте?
-Нет. Я всегда хотел побывать тут. Увидеть заспанное от краха античное Средиземноморье. Но Старый Свет так далеко, что подобное желание становится крайне трудновыполнимым-но посмотрел на свою дочь, она посмотрела на него, а потом поспешно отвела взгляд-Но я искренне рад, что тебе достался шанс увидеть это значительно раньше
-Тут нет людей, мне это нравится
-Люди-это не всегда плохо, чаще даже наоборот: люди - это почти всегда хорошо, а ещё прекрасно
-Но они раздражают, не все из них хорошие, большинство: так точно
-Знаешь, возможно, когда-нибудь ты вырастешь. Почти наверняка. Если повезёт-так, как надо. И, возможно, в этом случае, ты поймешь, что несмотря на все красоты этих гор, несмотря на все красоты этих мест: самая главная красота, высшая, божественная по сравнению с этой прекрасной, но всё же бездушной природой, этими горами и лесами, это красота людей. И, для ясности, уточню: я говорю вовсе не про красивое личико.
-Значит, самое красивое в этом мире-это люди?
-Либо люди, либо то, что от людей. По крайней мере, это моё мнение и мое виденье. Когда вырастишь, тогда сложишь своё. Буду рад, если оно в чём-то совпадёт с моим
-Пока я, действительно, не очень понимаю это
Неспешной походкой и ели слышной поступью они продолжили гулять по тропкам, усеянной ажурными тенями, которые изгибистые ветви и зелёные кроны деревьев откидывали на дорожку.
-Знаешь, папа, я тут подумала кое о чём.
-И о чём же?
-Ты впервые посещаешь Грецию. Для тебя это всё ново и необычно, ведь ты раньше такого не видел. И лишь когда тебе стало сорок, ты смог приехать сюда. Но мне только 7 и я уже тут
-И ты боишься, что потом тебя будет уже сложнее удивить?
-Да, я боюсь этого
-Вот что я тебе скажу. Ты знаешь кто такой Александр Македонский?
-Ну конечно же, это знают все, кроме Джона, наверное, разве что-похвалилась Александра и, вероятно, не безосновательно
-Так вот. До него великие, хотя и небольшие по масштабам этого мира походы начал ещё его отец Филипп. И, будучи ребёнком, Александр боялся, что его отец, захватив огромную часть мира, не оставит тому шанс превзойти его. Но Александр очень сильно ошибался. И вот почему: он не знал, что мир, на самом деле огромен. Значительно больше, чем он мог себе представить. Сейчас-то мы знаем, что даже если бы у него хватило сил захватить всю Евразию и Африку, у него бы осталось ещё 4 гигантских континента, о которых он даже не догадывался. Как думаешь, выросший в исключительно греческой и едва-ли знакомый с персидской культурой, как он удивился, увидев слонов, еду и такую непохожую и диковинную, удивительную культуру, например, Индии?
-Хм, думаю сильно
-Очень сильно-ответил отец-А сколько ещё неизведанного оставалось открыть. С тобой история очень похожа. Тебе не стоит волноваться о том, что ты в 7 лет побывала в Греции. Потому что, когда придёт время умирать, а оно придёт, ты будешь жалеть обо всех городах, странах и местах где ты так и не успела побывать. А жалеть ты по-любому будешь, ведь везде ещё никому не удалось побывать. Всегда найдётся в этом мире что-то, что ещё сможет тебя впечатлить.
-Что ж, я похоже могу это понять. Но... Наверное, не хорошо так говорить, но иногда я вижу, как реагирует на что-то дедушка Флориан. Я могу показать ему какой-нибудь удивительный эксперимент, просто восхитительный! А он почти не реагирует, почти не радуется... Но почему так происходит, папа?
-Ну, это действительно сложно. Во-первых, стоит для начала отметить, что говорить о таком можно. Это вовсе не какая-то аморальная тема, ты можешь это обсудить с кем хочешь и когда хочешь. На счёт этого... Знаешь, когда ты ощущаешь счастье, или приятное удивление, то ты чувствуешь. А само счастье здесь подобно свету, звуку, вкусу, приятному аромату. С годами ты видишь всё больше, твои уши воспринимают всё больше звука... И со временем, твои органы чувств притупляются. И чем сильнее был свет, чем громче звук, чем сильнее аромат, тем более тусклой будет следующая нота, следующий цветок, следующая гора, или долина. И чем сильнее эти воздействия, тем быстрее это будет происходить. А с возрастом это накапливается. Абсолютно идентично и с эмоциями-чем больше они и сильнее, тем всё сильнее будет ослабевать следующая.
-Это звучит так грустно. Разве от этого нет спасения?
-Почему же, нет, есть, конечно же, есть. Не жить, не чувствовать. Уйти и никогда не возвращаться. Но это так себе выход, не правда ли?
Всё произошло в один момент. Так внезапно, что ни Александра, ни её отец не успели должным образом среагировать. Нога Александры едва-ли ступив шаг, подвернулась и понеслась в сторону. Саму же Александру, повалив в противоположную сторону, прямо к некрутому, но глубокому и длинному обрыву, служащему обочиной тропы, решительно понесло вниз.
-Алекс!-отчаянно и громко крикнул отец
Кубарем покатившись по грубой, усеянной камнями и кустами поверхности холма, Александра не боялась, да и, впрочем, ничего другого она не чувствовала. Просто ничего. Просто обычное падение. И не зная для себя, когда, прокатившись сквозь очередной куст, она врезалась в дерево и отключилась, всё также ничего не чувствуя.
Гул, темнота, и оно правда не болело, прямо, как в фильмах, что Александру немного обрадовало. А потом перестало, ведь когда она, спустя несколько секунд, начала медленно, но всё-таки приходить в себя, то вся боль разом себя проявила. Но она продолжала лежать, этим безмерно пугая своего отца, который уже к тому моменту был прямо возле неё.
Непонятно сколько времени прошло, непонятно было и для Александры, и для него
-Александра! Алекс! Очнись, ты меня слышишь? - слова, как какая-то мантра папы, пробивались сквозь пелену шума в её голове всё лучше и лучше
"Что будет если вырезать ведру дно, а потом приставить его к уху и ходить так? Ну, наверное, окружающие удивились бы такому экспромту, но это и правда интересно. Почему никогда не приходила в голову эта идея? Так необычно, пожалуй, было бы ощущать этот мир звуков сквозь ведро, вероятно, из алюминия, или его сплава с никелем, с прорезанным дном. Но как бы она прорезала бы дно ведра? Чем, пилой, лазером, напильником из того набора детской косметики? А как легко было бы прорезать такое ведро? Неужто так просто резать алюминий? Ну, ладно, или, если вам угодно, его сплав с никелем. А может ещё с добавлением марганца? Слышала что-то такое, но должно было признать, что её познания в металлургии были ни к чёрту. И почему она думает про себя в третьем лице? Даже сейчас? Это художественный ход, или ещё что-то? И кому он, скажите же мне, нужен, если я общаюсь, или думаю про себя? Ничего не понятно, абсолютно ничего. Ладно, неважно. Помните то ведро, да? Ну так вот, наверное, те ощущения были бы схожи с теми, которые я ощущаю сейчас. Туман, гул, даль... И ничего не понятно, абсолютно ничего, даже сейчас."
Примерно с такими мыслями, хотя даже не примерно, а именно с такими, Александра ели-ели и с абсолютно чуждой ей медлительностью приходила в себя. И не было особого смысла говорить про то, насколько сильно кружилась голова, и насколько сильно в той голове били странные колокола. Об этом всём можно было догадаться, а Александра была точно не из тех, кому нравилось пустословье.
-Ты как? -встревожено спросил её отец, бросая на её ушибы обеспокоенные взгляды
Впрочем, вы уже знаете ответ. Но важнее всего было не то, как Александра себя чувствовала, а то, что она увидела, когда открыла глаза. А то, что она увидела, действительно достойно описания. Ведь это были не обычные кусты да листья. Сначала она почувствовала это спиной, которая лежала на чём-то определённо холодном и твердом и уже поднявшись на локти она смогла увидеть каменную дорожку, прямо посреди до жути густого леса, где должен был бы быть, собственно, обычный лес. И он там был, но не сам. Там была дорога. Творение цивилизации посреди этой дикой природы. Уложенные не сложным, но красивым узором, каменные плиты с одной стороны уходили в землю, сливаясь с ней и скрываясь под ней. Но с другой стороны дорога продолжалась, ведя дальше.
-Папа, что это?
-Не знаю, детка, но, если ты нормально себя чувствуешь, должен сказать, я был бы не против прогуляться и исследовать эту неожиданную находку - но тут же одумавшись, в миг сказал, - Но как ты себя чувствуешь, нам нужно тебя отвезти...
-Да, да, конечно! -с ощутимым энтузиазмом перервала его дочь и резко подорвалась...
И сразу же пожалела, потому что с следующую секунду в глазах тошно потемнело.
-Осторожней. Ты уверена?
-Да, прошу, давай пойдём!
-Хорошо, тогда пошли. Нет, не так быстро!
И они пошли, медленно, но, пожалуй, они бы ходили с такой же скоростью, не будь у Александры такого болезненного падения. Они, открыв рты, и оглядываясь на все стороны зашагали по камню, явно не понимания, что послужило их находкой.
-Пап, как думаешь, что это?
-Не знаю, но я думаю, что это что-то очень старое. И посмотри вокруг, всё это место открывает туча деревьев. Не знаю, что это, но думаю, нога человека сюда уже давно не ступала. Всё выглядит максимально нетронутым, в некоторых местах даже камня не видно за толстыми слоями мха и травы
-Хочешь сказать, мы первооткрыватели этого места?
-Нет, потому что, невозможно стать первооткрывателем того, то сотворила не природа. По меньшей мере, тут бывали создатели этого места.
-Я не понимаю, что это, но это место... прозвучит, наверное, банально, но... оно такое особенное.
-Не прозвучит, потому что, так и есть
Пройдя ещё несколько десятков шагов, они заметили ступени, которые скрывались выше по горе. А когда они прошли ещё немного, они наконец увидели, куда и к чему ведёт эта тропа.
-Ох!-тихо, с трепетом вздохнула Александра, с резко раскрывшимися от удивления глазами.
Они увидели храм. Не такой огромный, как ей доводилось видеть в Афинах. Не такой помпезный, как она видела на картинках в Интернете, или в книгах по истории. Но это был храм, настоящий, с колоннадой и типичной для таких храмов крышей. Его фундамента же не было видно, за густым травяным покровом. При виде на него, сразу стало понятно, насколько же старым и воистину нетронутым тот был. Почерневшие, покрывшиеся мхом от дремучести сотен лет стены. Треснутые колонны, с отвалившимися кусками, небрежно валяющимися на полу. Но он был настоящим, а его раны только украшали и возвышали его. С удивлением для себя Александра отметила, что в отличии от всех храмов, которые она видела ранее, когда объездила с семьей, с папой всю Грецию, у того колонны действительно поддерживали свод, а стены ещё создавали внутреннее помещение.
-Папа?
-Да?
-Все постройки, такие, как эта, были развалившимися, но этот стоит. Хотя, похоже, его давно не реставрировали
-Скорее всего даже никогда...
-Тогда почему он цел? Ну, условно...
-Ты знала, что почти все монументальные, храмовые и остальные "бесполезные" постройки, когда закончилась Античность, разбирали на камни? И это не считалось аморальным, нет, это было абсолютно нормально. Уже потом, где-то века два-три назад, люди стали осознавать ценность таких мест. Может быть про это место просто забыли? А может быть намеренно скрыли, чтобы сохранить обитель своему богу, или богам, которым жрецы и паства были до сих пор верны? Если так, то тогда не исключено, что это и спасло храм от разрушения.
-Значит, такие сооружения люди разрушали быстрее, чем это делала природа?
-Именно так
-Здесь что-то не так, как должно быть, но я не могу точно сказать, что
-Наверное, всё сразу
Александра помолчала с минуту, всё ещё осматривая каждый миллиметр святилища.
-Я хочу зайти туда
-Знаю, я тоже. Но это может быть опасно. Я не уверен.
-Прошу, тебя, пожалуйста!
Отец Алекс смутился, будучи явно недовольным такой идей. Но всё же через некоторое время сказав:
-Ладно. Мы зайдём, но только на порог, и ты будешь находиться за мной.
-Хорошо, спасибо!
-И ещё кое-что: мы будем идти очень осторожно, сильные шаги могут вызвать обвал. Этим стенам, я полагаю, очень много лет
-Как скажешь
Отец Александры, достав фонарик и крепко держа дочь сзади, не подпуская её вперёд, осторожно поднялся по ступенькам и с опаской заглянул внутрь, при этом нагнув голову, когда проходил сквозь невысокий проём.
Храм представлял из собой прямоугольное сооружение с колоннами спереди и пилястрами по сторонам. Был он, по сравнению со своими известными аналогами, до комичного маленьким, но в любом случае бесконечно поразительным. Он был святым, каждой своей частью и частью всего вокруг он вызывал что-то неприродное, что-то столь сакральное, с чем им обоим ещё не приходилось сталкиваться.
Внутри же была полная и кромешная тьма. Осветив фонариком внутренне помещение Александра с отцом увидели ещё одно, ограниченное с четырёх сторон помещение, а через вход в него, они увидели маленькое возвышение, похожее на расширенную усеченную квадратную колону.
-Что это, там внутри, в центре? -очень тихо спросила Александра
-Вероятно, это алтарь. Видишь, верхняя часть чернее нижней? Могу только предполагать, но вероятно там располагалось что-то наподобие жертвенного огня, или что-то в таком духе. В любом случае, сомнений нет: это храм, и судя по всему, даже не подделка, не калька, не копия, и построенный так давно, что уже вряд ли можно будет точно определить, когда.
-Прошу, можно зайти дальше и осмотреться?
-Нет, стой за мной, а лучше вообще, давай выйдем
-Это не справедливо, мы нашли древнегреческий храм, ты представляешь? Настоящий, как на рисунках! -Александра без всякого сокрытия радовалась находке
-Да, представляю. И это, и вправду, невероятно круто, но твоя жизнь и твоё здоровье намного важнее.
-Вот блин! Как же так?
-Пошли, пошли назад, не будем тут больше стоять.
Отец с большим протестом своей дочери отступили от храма на несколько шагов, встав прямо перед ним
-Папа, может быть мы и не первооткрыватели. Но всё равно, возможно мы первые за тысяч лет нашли это место. Надо всем рассказать, какую находку мы сделали! Мы даже можем попасть в новости
-Послушай, Александра, вот, что я тебе скажу. Это конечно всё прекрасно, но мне кажется, что не стоит на весь свет заявлять об этом. Мы конечно можем поделиться этим с мамой и твоим братом, но... Я не думаю, что это хорошо рассказывать всем об этом храме
-Но почему? Вдруг его найдёт кто-нибудь другой и расскажет об этом? Хотя ведь это мы первые нашли
-А может и не мы. Может кто-то уже, может, и не так давно, нашёл это место, но решил, как и я. Не рассказывать. Оно такое волшебное, такое мистическое, такое необъяснимо чарующее и безусловно, восхитительное. Но, может, лучше и оставить его таким? Пусть оно будет таким же, каким оно было и до того, как мы сюда пришли. Ты согласна?
-Но, но... Как же так?! - разочаровано и удивлённо посмотрев на отца
Тот только посмотрел на неё с большой просьбой в глазах, будто бы ему и ничего не надо было говорить.
Мммм... Эх, ладно, наверное, ты прав -не без грусти и некой обиды ответила Александра
-Вот и умница-отец, нагнувшись, поцеловал её волосы. - Но сперва конечно же сделаем фото. Становись сюда. Вот так да. А теперь постоим, он и правда красив.
И посреди холодного, тёмного леса иной бы и не заметил две маленькие фигурки людей, стоящих напротив белого здания 10, а то и все 20 минут, особенно за густыми кронами этого царства. Иной бы и не заметил их взгляда, пораженного и счастливого как, пожалуй, никогда прежде.
-А теперь пойдём, за нас уже мама с братом волнуются, а нам ещё нужно найти способ подняться на нашу тропу, которая должна быть где-то... там! И способ подняться безопасно, в первую очередь, для тебя.
И они ушли, а Александра в последний раз обернулась, чтобы ещё раз посмотреть на такой таинственный храм посреди дикого леса. А потом она тихо и смущённо сказала, смотря на порослую зелёным каменную дорожку:
-Я поняла, что здесь не так. В лесах не должна расти трава, а возле храма и дороги её полно. Но ведь здесь она почти невозможна...
-Прямо, как это место -задумчиво добавил отец
***
Автобус остановился и Александра проснулась. Сонно оглядевшись сквозь пелену мрака, который едва ли спасал маленький фонарь наверху, она увидела только поле. Будучи явно недовольной таким объяснением их остановки, она попыталась заглянуть за стекло и увидела очень длинную очередь из машин и автобусов. В основном, из автобусов. Недовольно фыркнула и откинулась обратно на условно-названное сидение. Повернув голову в сторону матери она, не скрывая усталости и злости, спросила:
-Снова граница? Могли бы уже и начать пропускать...
Получив в ответ лишь изнеможенно-одобрительный и немного неопределённый неопределённый звук со стороны соседнего сидения, она обречённо повернула голову обратно к окну.
Невероятно важной вещью, для лучшего познания Александры, стоит назвать огромный перечень того, что вызывало у неё злость и раздражение. До войны и недавнего очень спешного переезда, у неё и без того было немало причин перебывать в бешенстве, но сейчас, в нынешнем положении, все её эмоции усилились, а таких причин стало намного больше. Словом, раздражало Александру всё: вынужденное пребывание в очень тесном автобусе, количество вещей, которые её полудебильные соседи решили взять, ни разу не удосужившись подумать, что автобус всей этой массы может и не выдержать. Бесил её и ребёнок, который сидел впереди, и откинул кресло до расстояния в ладонь от лица Александры, а поскольку его мамочка не очень-то заботилась ни о ребёнке, ни о комфорте других, то измениться ситуация сама собой, наиболее вероятно, не могла. Бесили её и всё те же дебильные не совсем- сограждане, которые считали каждого человека в автобусе, и её в том числе, своим троюродным родственников по линии матери, с которым можно было откинуть все эти ненужные ритуалы формальности и церемонии этикета. Бесили мужики за 50, а других особо и не было, которые из-за веса, сопоставимого с весом их вещей, которые они напихали в свои сумки, не были способны двигаться быстрее черепахи на песке, зато в чём они не имели себе равных, так это в запахе и манерах. Первое было вызвано нисколько не отсутствием мытья, а постоянным и непрерывным употреблением, к сожалению, не в пищу, сигарет. В результате, у них появлялся перманентный, ни с чем не сравнимый, запах перегара. Каждый раз, когда такие богатыри становились напротив сильной, но паршиво сконструированной вентиляции, Александре казалось, будто им виделось, что у них есть некая, ниспосланная с выше и, без сомнения, священная миссия распространить свой запах по всему свету, дабы люди прониклись им вплоть до костей.
С манерами всё было чуточку сложнее. Даже Александра признавала, что были таким и исключения, но таких, по её мнению, было далеко не большинство. Каждый раз, наступая ей на палец ноги, случайно задевая огромным плечом, или ещё более огромным пивным животом такие вот господа не считали за необходимое извиняться. Особенно, когда видели, что возможным адресатом таких извинений должна была послужить маленькая девочка. Ярость Александры от осознания того, что она в 12 лет знает и понимает значительно больше, нежели этот старый, неповоротливый 60-летний идиот, становилась ещё большей. Но ей 12, а ему 60. И это всё меняло, а это, в свою очередь, ещё сильнее бесило. Но так виделось всё Александре, а с Джоном было по-другому. Джону всё казалось проще, для Джона люди становились ближе даже от одного факта совместного пребывания в автобусе. Он спросил у неё:
-Что случилось?
Спросил, как всегда спрашивал, заботливо. Не узнавал, всё ли у неё хорошо, или стряслось ли что-то, знал, что стряслось, и спрашивал, что именно. Александра ответила туманно:
-Если бы люди хоть не много думали о том, как их действия могут помещать другим, жить было бы проще. Это так бесит. Я с детства боялась пальцем пошевелить, чтобы другим не мешать, молчу, ничего не говоря и никого не осуждая. Меня такой вырастили, и тебя тоже. А эти... Чёрт, я не призываю людей думать о других, это глупо, я сама так никогда не делаю, я призываю хотя бы не мешать другим, думать об этом, этого было бы вполне достаточно
Джон не ответил, да и не счёл нужным. Александра взглянула на него. Он был её, таким же глупым и не очень сообразительным, маленьким братом. Но она его любила, признала и никогда больше ни от кого не скрывала свою любовь, даже от себя. Подумала в мыслях:
-Ну, что, папа, сказал бы ты, что теперь я умная?
Ночное небо было чёрным и чистым. Но вот звёзд она не видела - уж слишком красными были облака, слишком чуждыми тем прекрасным далёким светилам.
***
В кабинете был сущий беспорядок, терзающий перфекциониский взгляд Герберта, специального агента ФБР. То тут то там доносились звуки настойчивых телефонных вызовов, на которые не успевали отвечать. Чтобы пробраться к кабинету начальника их отдела нужно было пройди лабиринт из четырёх десятков человек, столов с компьютерами и тонны листов, что были уложены неаккуратными стопками. Герберт, наконец пройдя до нужной двери, не стуча, вошёл. В кабинете 50-летнего, немного полного седого мужчины с большим носом, смешными ушами, и весьма непривлекательным лицом, Уилла Мёрфи, беспорядок чувствовался намного больше. Кроме самого начальника в кабинете были ещё 4 человека, которым он наперебой давал инструкции, отвлекаясь на телефонные звонки, которые он нервно сбрасывал один через один. Новость о масштабном наступлении через Босфор подняла не только всю Европу, но и Америку, которой, вероятно, также пришлось бы воевать с Китаем. Наконец, закончив раздавать инструкции, полковник Уилл обратил внимание и на своего подопечного Герберта.
-Герберт, мать твою, если это что-то глупое, или неважное я прострелю тебе обе ноги, и мне абсолютно похрен на возможную перспективу тюрьмы-у нас военное положение. Что случилось? Не видишь и так дел по горло.
-Сэр, мне сказали, что меня должны были отправить в Европу вместе с моей группой. Нас где-то 50 человек. Но потом нам сказали, что отправка отменяется.
-Всё верно, Герб, позвонили свыше, сказали у вас другая задача. Итак, инструкция: вы со всей вашей группой сейчас немедля едите в Нью-Йорк и ждёте там дальнейших инструкций. Больше сказать не могу, но позвонили большие люди -сказав это он сделал красноречивый жест возле паха и соответствующее впечатлённое лицо
-Значит, мы не едем? Мы остаемся в Америке?
-Твою мать, Халбрант, ты тупой, или глухой? Ладно, Боже, прости, мы все сейчас нервах. Да, вы остаетесь в Америке. Бери вашу оперативную и езжай. Жди. Я позвоню позже, может быть
-Есть, сэр, так точно-отчеканил Герберт по всем правилам устава
Надо сказать, он был рад, что ему не придётся отправляться так далеко от дома, в Европу. И сейчас он должен был ехать в Нью-Йорк. По некоему очень важному делу. Вырвавшись из кабинета и общей суматохи их отделения, он вышел в зал отдыха, где людей не было совсем, кроме лишь разве что Дастина, который уже ждал его и приказов, и надо сказать, готовился он явно к худшему, что было очевидно по выражению его лица, на котором читался лишь страх.
-Ну что, рассказывай- нетерпеливо приблизился к нему Дастин, немного умоляюще смотря в его глаза и хватая того руку.
-Мы никуда не летим. Задание не ясно, но пока что едем в Нью-Йорк.
Выражение глаз Дастина можно было бы сделать эталоном счастливого облегчения. Тот на радостях даже обнял своего коллегу, чем того немного удивил.
-Когда нам выезжать? - уже намного оптимистичнее спросил Дастин Герберта
-Через пару часов, как я понял
-У нас есть время, чтобы
-Прости, Дастин, всё может поменяться в любой момент так что, нет. Но я уверен, что они уже знают, всё что ты бы хотел им сказать. Ещё успеешь, если захочешь. А даже если бы ты мог уйти хотя бы на час, то ты ещё успеешь много раз
-Да, успею - теперь уже немного отвлечённо ответил Дастин
-А теперь хватит трястись. Ты не для того, друг, пошёл на эту работу, чтобы так боятся. Мы ведь остались дома, и этому надо сильно, очень сильно, сука, радоваться. Так что радуйся. Хоть чему-то сейчас.