Эпилог
Воздух в кабинете был сперт и тяжел, пахнул остывшим металлом радиаторов, пылью от стопок старых дел и едва уловимой химической отдушкой хлорки. Свет от голой лампы на длинном шнуре падал резко, выхватывая из полумрака стол, заваленный бумагами, и бледное, неподвижное лицо человека напротив.
Фальто сидел на стуле с неестественно прямой спиной, будто его позвоночник был заменен на стальной штырь. Его белый, идеально отглаженный костюм из дорогой ткани выглядел чужеродным пятном в этой казенной убогости, крича о деньгах и гении, которых здесь, среди потертых папок и чернильных пятен, быть не должно. Руки лежали на коленях с показной расслабленностью, но пальцы правой руки - длинные, бледные, с безупречно обработанными ногтями - методично, беззвучно отбивали такт по шершавому деревянному подлокотнику. Его лицо было маской - ни морщинки беспокойства, ни тени нетерпения. Только полная, всепоглощающая отстраненность, будто он наблюдал за происходящим из-за толстого бронированного стекла.
Витольд наблюдал за ним, не скрывая интереса.
- Спасибо, что наконец-то нашли время, господин Фальто, - голос Витольда прозвучал хрипло, он откашлялся, смачивая пересохшее горло. - После трех перенесенных встреч я уже начал думать, что вы избегаете этого разговора. А это... весьма подозрительно.
Фальто медленно перевел на него взгляд. Его глаза были светлыми, почти прозрачными, как два осколка грязного льда. В них не было ни любопытства, ни страха.
- Я всего лишь занимался спасением остатков дела всей моей жизни, - его голос был низким и монотонным, будто зачитывали техническую инструкцию. Ни одной интонационной волны.
- Понимаю. Тогда перейдем к сути. Дело Сабины Ветлиной. Вашей подчинённой. Медсестры, что убила пациента и вызвала пожар в клинике.
Палец Фальто на секунду замер, завис в миллиметре от дерева, затем снова продолжил свой бесшумный, назойливый стук. Тик-так. Тик-так. Беззвучный метроном.
- Констатация известных фактов. К чему это? Зачем я здесь, если вы и так всё знаете? Мальчик мертв. Клиника частично сгорела. Девушка мертва. Труп ее, кстати, до сих пор не опознан официально - пламя поработало старательно.
- Мы не можем просто закрыть это дело галочкой. Мы обязаны понять - почему. А для этого мне... то есть нам, нашему отделу, необходимо понять мотивы девушки, ее личность. Что там творилось у нее в голове.
Фальто наклонил голову на градус, будто рассматривал редкий, но глубоко неинтересный ему экспонат под стеклом.
- Вижу, вы такой же дотошный профессионал, как и я. Не любите делать работу кое-как... Это уважаемо. Растрата государственных ресурсов на безнадежные дела - признак настоящего аскетизма.
- Что вы скажете о Сабине? - Витольд проигнорировал колкость.
- Что именно вас интересует? Ее рост? Вес? Любимый цвет?
- Расскажите подробнее о девушке. Да и о всей ситуации в целом, которая сложилась после той аварии три года назад, когда она повредила сердце. Как именно она к вам попала? Зачем вы взяли её к себе в клинику на работу? Это было из личных и эгоистичных побуждений? Или из доброты и сочувствия? - он сделал ударение на последних словах.
Фальто медленно вздохнул, словно устал от назойливой глупости, и облокотился локтем о край стула. Ткань костюма натянулась на плече.
- Я буду отвечать кратко и понятно. Как вы любите. Как я люблю. Я иногда - очень редко - преподавал в том медицинском колледже, где училась эта девушка. Раз-два в неделю приезжал на лекции, просвещал юные умы...
- И нарабатывали авторитет и известность, естественно, - усмехнулся следователь.
- Естественно, - сквозь сжатые, почти неподвижные губы процедил Фальто,- Сабину я абсолютно точно... не знал. Не видел её никогда и не слышал о ней. Потому что она ничем не выделялась. Серая мышь.
- Однако?..
- Однако я был в тот день на территории колледжа. Это был выпускной день, я читал речь. И параллельно искал себе претендентов на роль помощника... К сожалению, буду говорить откровенно, репутация у меня как у начальника не слишком хорошая. Как врач, как создатель пневмопротезов, как личность - я, бесспорно, достояние общества. Но работать со мной... никто не любит.
- Ибо вы слишком требовательны?
- Я лишь требую базовый минимум - компетентность, дисциплину, полную самоотдачу. Того, что нужно, чтобы со мной работать... Так или иначе, я был рядом, когда случилась та дурацкая авария. Грузовик, вёзший антиквариат с часами. И, естественно, воспользовался ситуацией.
- Вы говорите об этом так спокойно и открыто, - заметил Витольд.
- Меня могут обвинять в каких-либо недостатках личности. Но в чём меня никогда нельзя было обвинить - так это во лжи. Я. Никогда. Не вру. Это неэффективно.
- Допустим...
- Когда девушке оказали первую помощь, я предложил немедленно отвезти её в свою клинику. Там я лично поставил ей временный протез, спасший ей жизнь. А затем - постоянный, который поддерживал её все эти три года. И с тех же пор, после её согласия на моё предложение, она работала под моим руководством. Скажу честно - она была довольно невзрачным, посредственным работником для моего уровня. Но хоть какая-то база, какой-то минимум у неё был. Но самое главное её качество - исполнительность. Или же... послушность. Что скажешь - то и делает. Надо - значит надо. Жаловаться, плакаться на работу она не могла - у неё не было выбора. Либо она работает в больнице, либо выходит во внешний мир, где без денег и должного обслуживания проживет с этим протезом от силы несколько месяцев... Вы же сами знаете, как хитро устроено наше государство. Пневмопротезы мы поставим вам бесплатно. А обслуживать его будете вы. За соответствующую сумму. В итоге человек платит не один раз и много, а до конца жизни, хоть и по капле. Но этих капель набегает столько, что превращается в целое денежное море... И несчастный человек в этом море - рыба, которую подсадили на крючок, и выбраться из этого невозможно. Она была на крючке. Я держал удочку. Всё просто.
- Вы отходите от темы, - сказал Витольд, прерывая монотонный, лишенный эмоций поток. - Давайте поговорим о Сабине. Как она отреагировала на информацию, что навсегда застрянет в четырёх стенах клиники?
- Никак. Видимо, ей было всё равно.
- Или же так было только на внешний взгляд?
- Меня не настолько интересовал её внутренний мир, - резко, почти отрубил Фальто.
- Не кажется ли вам, что именно из-за этого, в теории, с ней и произошло то, что произошло? Что ее «внутренний мир» в конце концов взорвался?
- Вы меня обвиняете в случившемся?- голос Фальто не повысился, но в нем появилась стальная твердость, а пальцы разом сжались в кулак, перестав стучать. - У вас есть официальное решение суда об этом? Или вы просто бросаете слова на ветер, как дилетант?
- Вы ни в чём не обвиняетесь. Однако...
- Однако давайте говорить по сути дела, господин следователь, - он отчеканил каждое слово.
- Однако, - всё же продолжил Витольд, настойчиво, - вы взяли на себя ответственность за неё. В той или иной мере. Вы стали ее... содержателем. Взяли над ней своеобразную опеку. Не могло ли чувство пожизненной ловушки, долговой кабалы, стать той самой причиной?
- Я дал ей работу, дом, еду. Жизнь, в конце концов. Но за проблемы с головой я не в ответе. Я - врач, а не психоаналитик.
- Это ещё как посмотреть. Вы же понимаете, что нельзя допускать к пациентам, особенно детям, психически нездорового человека?
- Единственное, что она демонстрировала - нервозность по отношению к своему протезу. Постоянно прислушивалась к нему, поправляла униформу на груди. Ничего другого, что могло бы быть критическим, не было. Если бы были явные и очевидные признаки того, что Ветлина нездорова, я бы никогда не пустил её к своим пациентам. Потому что это пошло бы во вред прежде всего мне самому. Да что тут говорить - так оно и вышло! Разве что весь этот срыв у девочки произошел резко и внезапно. Никто его не замечал.
- Правда? - едко усмехнулся Витольд,- Я опрашивал некоторых работников вашей клиники. Все видели, что с девушкой что-то не так. Главная медсестра Марфа прекрасно видела, что у Сабины ипохондрия и тревожность, а её коллега Эмма замечала ее задумчивость, признаки агрессии - она могла швырнуть инструменты, если что-то шло не так. Все знали, что она терзает себе душу. Но никто не захотел ей помочь. Все видели в ней либо прокаженную, либо жалкого, недостойного внимания человека. Быть может, если бы все вы... помогли ей в трудную минуту... а не наоборот, доводили бы её...
- Доводили!? - впервые голос Фальто сорвался на более высокую, пронзительную ноту. Он резко выпрямился. - Кто? Мы?! Или тяжёлые жизненные обстоятельства? У каждого есть обстоятельства, господин следователь. У каждого в жизни есть проблемы. И решать их должны сами люди, а не кто-то за них. И если уж мы говорим о Ветлиной, то она сама отталкивала всех вокруг своей замкнутостью, недружелюбностью, закрытостью. У всех своя жизнь, свои семьи, свои долги перед системой! Никто не обязан был спускаться к ней, как ангел-спаситель, и очень долго и осторожно прорываться через все слои её психики, дабы «спасти» её. Она сама выстроила вокруг себя эти стены. Никто не виноват в её ситуации, кроме неё самой. Она сделала свой выбор.
Витольд почувствовал, как у него сжимаются челюсти, а ногти впиваются в ладони. Он сделал паузу, чтобы сохранить спокойствие, и закурил, выпустив струйку дыма в спертый воздух кабинета.
- Вы забываете про её отца. Про тот неоспоримый факт, что она объективно пережила чудовищную трагедию, повредившую ей сердце и заперевшую её в четырёх стенах. Она осталась совершенно одна.
- Сложно жить всем. Да, её история заслуживает сочувствия. Ей пришлось нелегко. Но знаете, сколько таких изломанных судеб проходит через мою клинику каждый день? Матери, теряющие детей. Мужья, жены, которые годами ухаживают за парализованными супругами. Инвалиды, онкобольные, люди, оставшиеся без копейки и надежды. Они все страдают. Они все одиноки по-своему. И что? Если каждый из них сойдёт с ума и начнёт убивать, мир рухнет в одночасье. Люди как-то живут. И она должна была. Не оправдывайте чудовищный поступок душещипательной историей. Она сделала выбор. Преступный выбор. Она убила ребенка. Осознанно. И сожгла часть моего дела.
Тишина в кабинете повисла густая, тяжёлая, как сизый табачный дым. Их взгляды встретились: один - полный попытки понять, проникнуть в суть; другой - непробиваемый, отраженный от гладкой, холодной поверхности ледника.
- Вы действительно в это верите? - тихо, почти шепотом, спросил Витольд. - Что всё так просто? Выбор между добром и злом, как в детской сказке?
- Я верю в ответственность, - так же тихо, но отчетливо, ответил Фальто. - Перед законом. Перед профессией. Перед другими людьми. Она переступила через всё. Она убила мальчика. Человека. Лишила его жизни. И своими действиями вызвала пожар в клинике. Теперь люди, что там работали, этой работы лишились. А все те несчастные, что могли бы получить тут протезы, будут искать другое место. И, очевидно, там им обеспечат намного меньшее качество, чем у меня... Ещё вопросы у вас есть, господин Витольд?
- Да. Есть... - Витольд на несколько секунд задумался, затягиваясь, прежде чем произнёс: - Почему Сабина никогда не выходила наружу из клиники, на свежий воздух? Вы её не отпускали? Ей нельзя было по состоянию здоровья?
Фальто усмехнулся - короткий, сухой, беззвучный выдох.
- Она всегда могла выйти на улицу. Да, был шанс в два процента, что ей срочно понадобится экстренная помощь. Да, надолго она не могла бы уходить. Но на несколько часов, да что уж там, хоть на день-два, если уж быть откровенным. Сабина ВСЕГДА могла выйти наружу. Но именно она, САМА, по своей собственной воле заперла себя в клетке. Никто её не держал... Она боялась. Боялась мира, который уже один раз ее покалечил. Ее тюрьма была без решеток. Она была у нее в голове.
***
Витольд с силой поставил жирную точку в последнем документе, чернила размазались. Отложил ручку. Дело № 347-Б было закрыто. Официальная причина: смерть подозреваемой. Фактическая - отсутствие смысла продолжать. Всё, что можно было узнать, он узнал. Всех опросил, в глубины мотивов погрузился, всё, что можно было, - проанализировал и сделал выводы. Мужчина отзвонился начальству, отдав сухой, лаконичный отчёт. Голос в трубке буркнул что-то одобрительное и сообщил, что тело Сабины Ветлиной, как и полагается преступнику против государства, против его ценного актива в виде ведущей клиники по протезированию, будет предано земле на участке для безымянных могил. Завтра, в шесть утра.
Витольд положил трубку.
***
На следующий день он стоял у высокого железного забора городского кладбища, наблюдая, как рабочие сгружают с простого грязного грузовика несколько простых деревянных ящиков неструганных досок. Один из них был чуть меньше других, потертый, с темными пятнами, от которых сладко и приторно пахло горелым мясом и дезинфекцией. Он проследил за ними взглядом, пока те, перекидываясь редкими ворчливыми фразами, не скрылись в глубине, за дальним холмом, где земля была дешёвой, глинистой и никому не нужной.
Дождавшись,когда рабочие, бросив лопаты, уйдут на обед, Витольд прошёл по их следам. Земля была рыхлой, свежей, влажной. Участок безымянных могил представлял собой несколько ухоженных, скучных рядов с маленькими, вровень с землёй, железными табличками с номерами. Ни цветов, ни памятников, ни крестов. Только цифры, выбитые штампом.
Он нашёл её по свежести грунта,по комьям глины и сладковато-тлетворному запаху, который еще не выветрился. Табличка с номером 11-Б.
Витольд достал из внутреннего кармана пальто небольшую книгу в потрёпанном бумажном переплёте. Ту самую что некогда лежал у неё в комнате в доме ее отца, зачитанный до дыр. Он выкрал его из хранилища улик. Ведь знал - никто не спохватится. Ни дневников, ни писем, ни фотографий. Только эта книга. Возможно, это была единственная вещь из материального мира, что говорила о личности Сабины хоть что-то как о человеке. Не как о пациентке, преступнице или сотруднице. Как о личности.
Он положил книгу на сырую,холодную землю, на ещё не просевший холмик. Не венок, не свечи. Книгу. Чтобы хоть что-то настоящее лежало в этой казенной могиле.
Витольд стоял молча, глядя на землю, которая теперь навсегда должна была стать Сабиной Ветлиной. После чего иронично усмехнулся: её могила, в отличие от неё самой, смотрела прямо в небо. Широкое, бескрайнее, сегодня удивительно ясное и синее, ледяное.
И тогда он увидел его. Высоко-высоко, почти на границе видимости, проплывал серый, неуклюжий дирижабль. Старомодный, мрачный символ государства. Символ тревоги, страха, того самого давящего механизма жизни, который и сломал её, перемолов в свою мелкую, безликую шестеренку. Он плыл по её синему небу, беззвучно напоминая, что даже в красоте всегда есть изъян, а в покое - угроза. Что система всегда над тобой. Всегда.
Витольд помрачнел. Он отвёл взгляд от неба и снова посмотрел на землю, на могилу, на потрепанную книгу, которая теперь намокнет от дождя и сгниет вместе с ней.