Лоренцо Медичи
Глава первая. Счета и рукописи
Флоренция просыпалась под звон колоколов Санта-Мария-дель-Фьоре, но в палаццо Медичи на виа Ларга утро началось в тишине. Свечи в библиотеке горели с ночи — восковые капли застывали на краях подсвечников, словно слезы по Пьеро ди Козимо, которого три дня назад проводили в последний путь с почестями, подобающими негласному правителю республики.
Лоренцо ди Пьеро де Медичи сидел между двумя столами — резным, где лежали раскрытые рукописи Платона и Цицерона, и длинным конторским, на котором колыхались колонны цифр в счётных книгах. Двадцать лет от роду, высокий и худощавый, он уже понимал, что наследует не просто богатство, а двойную власть: над умами — через искусство, над кошельками — через банк.
«Брат, ты не спал?» — Джулиано де Медичи вошёл в библиотеку, неся в руках серебряный кувшин с вином. Младший из братьев выглядел свежее: золотистые волосы аккуратно причёсаны, камзол из тонкого сукна без единой складки. Там, где Лоренцо был сосредоточенностью, Джулиано оставался грацией.
«Спал мало. Слишком много нужно понять», — Лоренцо поднял взгляд от пергамента, где черными чернилами был выведен перечень корреспондентов банка. «Рим, Венеция, Неаполь, Лион, Брюгге. Каждый филиал — как палец на руке. Отрубишь один — рука слабеет».
Джулиано поставил кувшин на угол стола, осторожно, чтобы не задеть счётные книги.
«Отец говорил, что власть — это тоже руки. Одна держит меч, другая — золото. Мы выбрали золото».
«И книги», — добавил Лоренцо, проводя пальцем по корешку трактата Марсилио Фичино о платоновской любви. «Золото покупает хлеб, книги — души. А душа дольше помнит».
В дверях появился казначей, мессер Маффео Спини, сухощавый мужчина средних лет, чьи глаза всегда казались сосчитанными. В руках у него была кожаная папка, перетянутая красной лентой.
«Господин Лоренцо, если позволите — опись готова».
Лоренцо кивнул. Спини развернул на столе длинный лист пергамента, исписанного чётким почерком. Слева — библиотека: триста двадцать семь томов, включая греческие рукописи, переводы, копии трудов отцов церкви и новые работы гуманистов. Справа — счета банка: активы в флоринах, долги королевских домов, проценты с квасцовых монополий, кредиты цехам и частным лицам.
«Две тысячи томов серебра за рукописи Платона, — читал Спини монотонным голосом. — Восемнадцать тысяч флоринов долга Английского короля. Пять тысяч — Герцога Бургундского. Квасцовая монополия курии — двенадцать тысяч в год, при условии возобновления контракта».
«При условии», — повторил Лоренцо тихо. Он взял перо и поставил небольшую пометку на полях — кольцо из чернил рядом с суммой папских доходов. «А Пацци?»
Спини перевернул лист.
«Франческо де Пацци просил аудиенции на прошлой неделе. Тема — участие в новых поставках для курии. Отец отложил встречу».
«Понятно», — Лоренцо поставил ещё одно кольцо, уже красными чернилами. «А Сальвиати?»
«Архиепископ Франческо Сальвиати прислал поздравления с наследованием. Очень вежливые. Очень осторожные».
Джулиано налил себе вина из кувшина, понюхал — местное, из холмов под Фьезоле.
«Они нас боятся или презирают?»
«И то, и другое, — ответил Лоренцо. — Боятся денег, презирают возраст. Двадцать лет — это мало для банкира. Но достаточно для того, чтобы учиться».
В этот момент в залу вошёл секретарь, сер Аньоло да Монтепульчано, неся в руках толстую стопку писем.
«Господин Лоренцо, депутации ждут в приёмной. Шерстяники, шёлковики, менялы. Все хотят засвидетельствовать почтение и... обсудить дела».
Лоренцо сложил руки на столе. В политике Флоренции каждое «засвидетельствование почтения» означало просьбу, а каждая просьба — цену.
«Приглашай. По одному. Начнём с шерстяников».
Первым вошёл Маттео Строцци, консул цеха шерстяников — плотный мужчина с огрубевшими от работы руками, одетый в добротный, но не роскошный плащ. За плечами у него маячил помощник с кожаным портфелем.
«Господин Лоренцо, — начал Строцци, делая небольшой поклон, — цех шерстяников скорбит о потере вашего отца. Пьеро ди Козимо был другом нашего дела».
«Благодарю, мессер Маттео. И каким образом цех хочет почтить эту дружбу?»
Строцци достал из портфеля свиток.
«Предстоящий праздник Святого Джованни. Наш цех готов взять на себя расходы на украшение площади Синьории, если... если банк Медичи пересмотрит условия кредита на закупку английской шерсти».
Лоренцо взял свиток, пробежал глазами цифры. Процентная ставка, сроки, гарантии. Все выглядело разумно, но за разумностью стояла политика.
«Красивые цифры. А что взамен, кроме украшений?»
«Наша поддержка при следующих выборах в приораты. И... голоса наших людей в Совете ста».
Лоренцо поставил на полях свитка маленькое чернильное кольцо. «Согласовано. Мессер Спини проработает детали».
Когда шерстяники ушли, пришли шёлковики во главе с Лодовико Бенчини — утончённым мужчиной в лёгких восточных тканях, с золотым кольцом-печатью на пальце.
«Господин Лоренцо, наш цех желает участвовать в строительстве нового фасада госпиталя Санта-Мария-Нуова. Мы готовы пожертвовать пятьсот флоринов и взять на себя поставку шёлковых покровов для алтаря».
«Щедро. А что требуется взамен?»
«Место нашего представителя в совете попечителей госпиталя. И... первоочередное право на поставки для праздничных процессий».
Лоренцо снова поставил кольцо чернил, на этот раз зелёных. Шёлковики хотели потеснить шерстяников в городских ритуалах. Полезное соперничество — конкуренция за благосклонность заставляет поднимать ставки.
Последними пришли менялы — самые осторожные, самые точные в словах.
«Мы готовы взять на себя организацию денежного обеспечения празднества, — сказал их старшина, не называя конкретных цифр. — В обмен на... консультации по вопросам валютных курсов на северных рынках».
Лоренцо понял: менялы предлагали информацию взамен на влияние. Курсы флорина к французскому ливру, к английскому фунту, к венецианскому дукату — все это было дороже золота для банка с филиалами в половине Европы.
«Принято», — сказал он, ставя третье кольцо.
Когда депутации ушли, в библиотеку вернулся Спини с новой папкой — более тонкой, но перетянутой чёрной лентой.
«Лист рисков, как просили».
Лоренцо развернул пергамент. Имена, суммы, сроки. Дом Пацци: задолженность небольшая, но растущая, плюс попытки заключить прямые договоры с курией в обход Медичи. Архиепископ Сальвиати: никаких финансовых обязательств, но обширные связи в Риме и влияние на церковные назначения в Тоскане. Папские потоки: семьдесят процентов доходов банка завязано на монополиях и займах курии.
«Слишком много яиц в одной корзине», — пробормотал Джулиано.
«Именно. Нужно диверсифицировать. Маффео, какие возможности у нас на севере?»
Спини достал ещё один лист.
«Лион — перспективно. Французские ярмарки растут, можем открыть там постоянное представительство. Брюгге — стабильно, но прибыли падают из-за конкуренции генуэзцев. Венеция — золотая середина, можем увеличить кредитование торговцев пряностями».
«Подготовь письма. Лиону предложим партнёрство на ярмарках. Венеции — расширение кредитных линий. Брюгге... Брюгге пока оставим как есть, но присмотримся к возможностям».
Лоренцо поставил на листе риска несколько новых пометок, а потом отложил его в сторону.
«А теперь поговорим о магистратах».
Спини кивнул и достал третий документ — список кандидатов для жеребьёвки на следующую ротацию приоров.
«По традиции, имена вписываются в урны за месяц до выборов. Формально — любой член цеха может быть выбран. Фактически...»
«Фактически, урны заполняются теми, кто уже прошёл предварительный отбор, — закончил Лоренцо. — А отбор проходят те, кого поддерживают влиятельные дома. Сколько мест мы можем контролировать?»
«Прямо — никаких. Косвенно — примерно половину. Через благодарных должников, через цехи, через семейные связи».
Лоренцо изучил список. Рядом с некоторыми именами Спини поставил маленькие значки — крестик означал «наш человек», кружок — «нейтральный», треугольник — «возможный противник».
«Джованни Торнабуони», — прочитал Лоренцо одно из имён.
«Ваш родственник. Крестик».
«Никколо Валори».
«Семья должна нам за расширение мастерской. Крестик».
«Франческо Гуичардини».
«Молодой юрист, амбициозный. Пока нейтрален, но можем склонить».
Лоренцо взял перо и аккуратно превратил кружок рядом с именем Гуичардини в крестик.
«Предложи ему консультировать наших нотариусов по вопросам римского права. Хорошая плата, престижная работа».
«Понял».
«А что с Пацци?»
«Джакомо де Пацци тоже в списке. Пока треугольник».
Лоренцо задумался. Исключить Пацци из урн было нельзя — это вызвало бы скандал и обвинения в тирании. Но можно было окружить их именами лояльных кандидатов.
«Оставляем. Но следующие пять имён в урне должны быть нашими людьми».
Вечером, когда дела были завершены, в библиотеку пришёл Марсилио Фичино. Философ выглядел усталым — долгие часы над переводами Платона оставили следы на его бледном лице.
«Лоренцо, мой мальчик, — сказал он тихо, — скажи мне: что такое город?»
«Город — это счета и соглашения», — ответил Лоренцо, указывая на разложенные документы.
«Нет. Город — это музыка. Представь: каждая гильдия — голос в хоре. Шерстяники поют басом, шёлковики — альтом, менялы ведут мелодию. А ты, Лоренцо, ты — дирижёр».
Фичино сел напротив, сложив руки на столе.
«Но музыка требует гармонии. Если один голос будет громче других, хор развалится. Если один замолчит — мелодия сломается».
«И как же поддерживать эту гармонию?»
«Через ритм. Праздники, процессии, общие дела — это музыкальные такты. Люди привыкают двигаться в едином ритме, и тогда город поёт как один голос».
Лоренцо задумался. В словах учителя была мудрость, которую не найти в счётных книгах.
«Значит, следующий праздник Святого Джованни — это не просто трата денег, а... репетиция хора?»
«Именно. И каждый, кто примет участие, почувствует себя частью великой музыки. А кто останется в стороне...»
«Тот будет слышать, как поёт город, но не сможет подпевать», — закончил Лоренцо.
Фичино улыбнулся.
«Ты понимаешь. Твой отец понимал. Поэтому Медичи правят не силой, а красотой. Не страхом, а восхищением».
Когда философ ушёл, Лоренцо остался один с документами. Он взял чистый лист пергамента и начал писать. Первое письмо — в Лион, французским партнёрам: предложение о расширении сотрудничества, вежливые фразы о взаимной выгоде, намёк на возможность кредитной линии под новые ярмарки. Второе — в Венецию, торговцам пряностями: готовность увеличить финансирование их экспедиций в обмен на преимущественное право на закупки.
Оба письма он подписал аккуратным почерком: «Лоренцо ди Пьеро де Медичи, гражданин Флорентийской республики». Никаких громких титулов — только скромность гражданина и вес золота за подписью.
Затем он развернул карту Флоренции и начертил маршрут процессии на праздник Святого Джованни. От собора Санта-Мария-дель-Фьоре — мимо палаццо шерстяников — через квартал, где жили колеблющиеся семьи — к госпиталю, где будет заложен новый фасад — и финал на площади Синьории. Каждый поворот маршрута был рассчитан: где музыка зазвучит громче, где будут развёрнуты самые красивые знамёна, чьи окна окажутся лучшими местами для наблюдения.
Наконец, он взял последний документ — проект фасада госпиталя, присланный мастером-каменщиком. На чертеже была предусмотрена табличка для имён благотворителей. Лоренцо аккуратно вписал туда имена: семья Медичи — крупными буквами вверху, цех шёлковиков — чуть меньше, но на видном месте, несколько нейтральных семей — мельче, внизу.
Каждое имя на табличке было политическим заявлением. Каждый размер букв — градацией влияния. Камень и мрамор помнят дольше людей.
Рассвет приближался, когда Лоренцо отложил перо. В счётной палате остался только запах воска от потухших свечей и слабый звон монет-образцов, которые Спини забыл убрать в сундук.
Двадцатилетний наследник встал, подошёл к окну и посмотрел на просыпающуюся Флоренцию. Где-то в мастерских уже разжигали горны, где-то в лавках торговцы выставляли товар, где-то в церквах зазвонили к утрене.
Город просыпался, как музыкальный инструмент, который настраивают перед концертом. И Лоренцо знал, что его задача — не сломать эту музыку, а направить её. Не криком, а шёпотом. Не силой, а золотом. Не страхом, а красотой.
Глава вторая. Город как театр
Первый снег декабря лёг на крыши Флоренции, словно театральный занавес — лёгкий, но заметный. В мастерской Андреа дель Сарто пахло льняным маслом и свежими красками: художник работал над эскизами для праздничных хоругвей. Лоренцо стоял у окна, наблюдая, как мастер наносит лазурь на шёлк.
«Цвет должен быть глубже», — сказал он тихо. «Чтобы издалека казался почти черным, а вблизи — как небо над морем».
«Да, мессер Лоренцо. А девиз?»
«Concordia parvae res crescunt», — латынь звучала как музыка. «Согласием малое растёт».
Художник кивнул и аккуратно вывел золотыми буквами древнюю формулу. Каждое слово было выбрано неслучайно: для народа — напоминание о силе единства, для грамотных — намёк на политику дома Медичи.
За три недели до праздника Святого Стефана городские мастерские жужжали, как улей. Столяры строили арки, ткачи готовили покрывала, ювелиры полировали кадила и дароносицы. Но за внешней суетой скрывалась точная партитура — каждый заказ, каждое назначение было нотой в общей мелодии.
В канцелярии палаццо Медичи секретарь Аньоло да Монтепульчано вел записи конкурсных заявок.
«Капельмейстер собора предлагает хор из двадцати четырёх голосов», — читал он с листа. «Мастерская Донателло — четыре временных статуи для арок. Цех пекарей — угощения для народа».
Лоренцо слушал, стоя у карты города, где цветными булавками были отмечены ключевые точки маршрута.
«А что предлагают Пацци?»
«Франческо де Пацци прислал записку. Готов профинансировать украшение одной из церквей Ольтрарно».
«Какой именно?»
«Санто-Спирито».
Лоренцо усмехнулся. Санто-Спирито — церковь в квартале, где жили многие ремесленники, недовольные доминированием старших цехов. Пацци пытался купить их голоса.
«Принимаем предложение. Но с условием — церемония в Санто-Спирито пройдёт в первой половине дня, до начала главной процессии. Пусть народ сначала получит подарки от Пацци, а потом увидит, что может дать город».
Аньоло сделал пометку в своих записях.
«И ещё. Пригласи Джакомо де Пацци в комиссию по маршруту процессии. Пусть чувствует себя включённым в планирование».
«Понял. А Сальвиати?»
«Архиепископ Франческо предложил дополнительную службу в соборе. Особые песнопения, привезённые из Рима».
Лоренцо задумался. Сальвиати играл на религиозной карте — новые молитвы означали демонстрацию связей с папской курией.
«Согласимся. Но службу перенесём на утро праздника. А основную мессу оставим местному духовенству».
Через день к Лоренцо пришли главы цехов — теперь уже не с просьбами, а для окончательных договорённостей. Переговоры проходили в библиотеке, где рукописи Платона соседствовали со схемами процессии.
Маттео Строцци от шерстяников развернул чертёж деревянной конструкции.
«Витрина на площади Синьории. Высотой в три человеческих роста, с балдахином и местами для знатных гостей. Покроем лучшим сукном, какое есть в наших мастерских».
«Прекрасно. А взамен?»
«Наша поддержка Никколо Валори в Совете ста. И согласие с вашим кандидатом в приораты от нашего цеха».
Лоренцо кивнул. Валори был надёжен, а выбор приора от шерстяников означал контроль над значительной частью городского ремесла.
Лодовико Бенчини от шелковиков принес образцы тканей — золотистые, с тонким узором.
«Финальная арка процессии. Шелка из Леванта, шитье золотом, драпировки, под которыми поместится хор из тридцати человек».
«Красиво. Условия?»
«Место в совете попечителей госпиталя и право первого выбора при заказах на церковные облачения».
«Согласен».
Старшина менял был краток, как подобает людям его профессии.
«Алтарная дарственная — золотая дароносица работы флорентийских мастеров. Торжественное вручение во время главной мессы».
«А что взамен?»
«Информация о движении курсов на северных рынках. И... консультации по поводу некоторых сомнительных векселей, которые предлагают нашему цеху».
Лоренцо понял намёк. Кто-то пытался дестабилизировать финансовый рынок Флоренции. Возможно, те же Пацци.
«Принято. И благодарю за предупреждение».
Когда цеховые делегации разошлись, в библиотеку пришёл Джулиано с новостями.
«Брат, у нас проблемы. Капельмейстер Санта-Мария-дель-Фьоре получил предложение от Сальвиати. Двойная плата за то, чтобы половину певчих перевести на службу в Санто-Спирито».
Лоренцо не удивился. Враги учились его методам.
«Ну что ж. Значит, нам нужно играть тоньше».
Он подошёл к столу, взял перо и быстро написал короткую записку.
«Отнеси это мастеру Дженнаро ди Лука. Пусть знает — мы готовы не только повысить плату, но и заказать у него мотет для освящения нового фасада госпиталя. Его имя будет выгравировано на мраморной табличке рядом с благотворителями».
Джулиано прочитал записку и засмеялся.
«Деньги проходят, а слава остаётся в камне».
«Именно».
Но Лоренцо на этом не остановился. Он написал ещё несколько писем — приглашение певчим из Фьезоле присоединиться к празднику, предложение органисту собора сочинить новую прелюдию, заказ дополнительных инструментов мастерской лютников. К вечеру у него была готова альтернативная программа — на случай, если Сальвиати все же перехватит часть музыкантов.
«Если они возьмут половину хора, у нас будет два хора», — объяснил он Джулиано. «Если переманят органиста — у нас появятся лютни и виолы. Музыка станет богаче, а не беднее».
День праздника выдался ясным, морозным. Снег поскрипывал под ногами, а воздух был так чист, что колокольный звон разносился до самых холмов.
Лоренцо встал до рассвета и первым делом обошёл ключевые точки маршрута. Арка шерстяников на площади Синьории высилась как античный храм — белое сукно, золотые кисти, места для почётных гостей под балдахином лазоревого цвета. Финальная арка шёлковиков у госпиталя переливалась, как драгоценная ткань — золотые нити ловили первые лучи солнца.
На фасаде госпиталя, где три месяца назад лежал только фундамент, теперь красовалась мраморная табличка. Имена благотворителей были вырезаны разными размерами букв — семья Медичи крупным шрифтом вверху, цех шёлковиков чуть меньше, но на видном месте, несколько нейтральных семей мельче, внизу. Каждый размер букв был политическим заявлением.
Процессия началась с собора. Двадцать четыре певчих в белых стихарях запели «Te Deum», а их голоса эхом отражались от стен Санта-Мария-дель-Фьоре. Лоренцо шёл в середине колонны — не впереди, как правитель, но и не сзади, как простой горожанин. Его место было рядом с гонфалоньером справедливости и приорами — как у влиятельного гражданина, который не стремится к власти, но готов служить городу.
Маршрут был выстроен с математической точностью. Первая остановка — у палаццо шерстяников, где хор исполнил гимн святому покровителю ремесленников. Вторая — на площади Санта-Кроче, в квартале, где жили колеблющиеся семьи. Здесь процессия сделала круг, чтобы каждый дом увидел знамёна и услышал музыку.
Третья остановка — у госпиталя, где состоялось торжественное освящение нового фасада. Архиепископ Антонио, представляющий местное духовенство, окропил стены святой водой, а хор запел новый мотет мастера Дженнаро. Когда музыка затихла, Лоренцо подошёл к мраморной табличке и произнёс короткую речь:
«Этот камень будет стоять дольше нас всех. Но имена, вырезанные на нем, напомнят будущим поколениям — Флоренция строилась согласием многих сердец».
Народ зашумел одобрительно. В толпе он заметил лица представителей семей, чьи имена были на табличке. Они кивали, довольные признанием. А те, кто остался за пределами мраморного списка, смотрели задумчиво — словно прикидывая, что нужно сделать, чтобы попасть на следующую табличку.
Финал процессии проходил на площади Синьории. Под арками шерстяников разместились почётные гости — главы цехов, представители знатных домов, приглашённые купцы из других городов. Шёлковая арка стала импровизированной концертной площадкой, где тридцать голосов исполняли сложные полифонические композиции.
Когда музыка затихла, старшина менял поднялся на импровизированную трибуну и торжественно вручил городу золотую дароносицу — дар от всех малых цехов Флоренции. Дарёную чашу внесли в собор, а народ проследовал за ней, чтобы завершить празднество общей молитвой.
Вечером в палаццо Медичи состоялся малый приём. В библиотеке собрались гуманисты, старшины цехов, представители нейтральных семей — те, кого Лоренцо хотел привлечь к своей коалиции. Вместо пиршества — скромное угощение: местное вино, белый хлеб, сыры из пригородных ферм.
Марсилио Фичино, как старейший из гостей, произнёс «Похвалу добрым счетам» — короткую речь о том, как правильное ведение дел создаёт гармонию в душе и городе.
«Честная торговля — это музыка», — говорил философ, держа в руке кубок вина. «Каждый флорин, заработанный трудом, звучит как нота в великой симфонии. Каждый долг, возвращённый в срок, добавляет созвучие. А город, где все счёты ведутся честно, поёт, как хор ангелов».
Гости кивали. В словах учёного была не только поэзия, но и практическая мудрость — напоминание о том, что процветание Флоренции держится на доверии между торговцами, ремесленниками и банкирами.
После речи Лоренцо поднялся и добавил:
«Мессер Марсилио прав. Но музыка требует дирижёра — не для того, чтобы заглушить отдельные голоса, а для того, чтобы они звучали в согласии. Дом Медичи готов служить городу в этом качестве, если граждане сочтут нас достойными такого доверия».
Это было не заявлением о власти, а предложением услуги. Тонкая грань, но важная — между тиранией и лидерством.
Гости разошлись поздно, и многие уносили с собой не только впечатления от праздника, но и конкретные предложения. Один получил намёк на выгодный подряд, другой — приглашение прислать сына учиться к Фичино, третий — обещание рекомендательного письма для торговых дел в Венеции.
На следующий день эффект стал заметен. В канцелярию палаццо Медичи начали приходить посыльные с письмами. Семья Каппони, долго остававшаяся нейтральной, прислала благодарность за прекрасный праздник и просьбу о встрече «для обсуждения дел, полезных городу». Дом Торнабуони предложил совместное финансирование нового моста через Арно. Даже некоторые младшие ветви семьи Альбицци, старых противников Медичи, намекнули на готовность к примирению.
Но самым ценным был визит нотариуса, который принёс заявления о включении в урны для жеребьёвки магистратур. Восемь новых имён — все из семей, присутствовавших на вечернем приёме.
Джулиано разглядывал список заявлений, сидя в той же библиотеке, где месяц назад планировался праздник.
«Восемь имён. Это много или мало?»
«Это достаточно», — ответил Лоренцо. «Главное не количество, а качество. Каждый из этих людей теперь чувствует себя частью нашего дела. А значит, будет защищать не только свои интересы, но и общие».
Он подошёл к окну и посмотрел на площадь, где рабочие разбирали праздничные арки. Шёлк складывали в ящики, деревянные конструкции разбирали на части для будущих построек. Но то, что было создано праздником — сеть связей, долгов благодарности, взаимных обязательств — это оставалось.
«Знаешь, Джулиано, отец говорил мне: деньги можно потратить, а влияние можно только вырастить. Сегодня мы посадили семена. Через полгода увидим всходы».
За окном Флоренция жила своей обычной жизнью — торговцы торговали, ремесленники работали, священники служили мессы. Но теперь в этой жизни было больше порядка, больше предсказуемости. Праздник создал новые традиции, а традиции создают ожидания. Через год город будет ждать нового торжества, а значит — снова объединится вокруг тех, кто умеет превращать деньги в красоту, а красоту — в политику.
Лоренцо закрыл окно и вернулся к столу, где лежали новые документы — планы на следующий квартал. Время праздников прошло. Наступало время серьёзной работы.
Глава третья. Жребии, списки, долги
Январские морозы превратили окна палаццо Медичи в узорчатые витражи изо льда. В канцелярии горели жаровни, но чернила все равно густели на перьях, заставляя писцов чаще окунать их в чернильницы. За длинным столом из тёмного ореха сидели трое: Лоренцо, казначей Маффео Спини и секретарь Аньоло да Монтепульчано. Перед ними лежали списки — имена, цифры, пометки на полях.
«Через три недели жеребьёвка приоров», — сказал Спини, поправляя очки. «Урны заполняются завтра. У нас есть последний день для корректировок».
Лоренцо изучал список кандидатов. Сто двадцать восемь имён, разбитых по цехам и кварталам. Рядом с каждым именем — пометки: крестик означал «наш человек», кружок — «нейтральный», треугольник — «возможный противник». Математика власти сводилась к простой арифметике.
«Сколько крестиков?» — спросил он.
«Пятьдесят один. Нейтральных — сорок три. Противников — тридцать четыре».
«Недостаточно». Лоренцо взял перо и начал обводить кружки. «Эти восемь семей — они были на нашем приёме после праздника. Кого можем склонить?»
Аньоло пролистал свои записи.
«Бартоло Валори попросил рекомендательное письмо для сына в Падуанский университет. Антонио Ридольфи интересовался подрядом на мощение улицы возле его лавки. Николо Каппони намекал на желание войти в совет попечителей госпиталя».
«Хорошо. Валори получит письмо сегодня же. Ридольфи — подряд после жеребьёвки, если попадёт в приораты. Каппони... Каппони пригласим на следующую встречу с Фичино. Интеллектуальная близость дороже денег».
Лоренцо превратил три кружка в крестики. Простые жесты, но за ними стояла продуманная система. Власть покупалась не золотом, а вниманием к чужим нуждам.
В полдень к Спини пришёл помощник с кожаной сумкой, полной документов.
«Сводка по просрочкам», — объявил казначей, разворачивая длинный свиток. «Двадцать три должника на общую сумму восемь тысяч флоринов».
Лоренцо внимательно изучал список. Некоторые имена были знакомы — мелкие торговцы, ремесленники, один нотариус, два священника.
«Мастер Джироламо, резчик по дереву. Должен четыреста флоринов. Просрочка — три месяца».
«Тот самый, что делал кафедру для Сан-Лоренцо?»
«Он самый».
«А его политические предпочтения?»
Спини заглянул в свои записи.
«Нейтрален. Работает с теми, кто платит. В прошлом году делал заказы для Пацци».
Лоренцо задумался. Долг мог стать инструментом принуждения, но мог и настроить против себя.
«Предложи ему реструктуризацию. Половину суммы списываем, остальное — в рассрочку на два года. Взамен — обязательство не работать с нашими конкурентами».
«А если откажется?»
«Тогда потребуем долг полностью. Но сначала предложим милость».
Они прошлись по всему списку. Каждый случай требовал индивидуального подхода. Вдове торговца тканями предложили переоформить долг на её сына с уменьшением ставки. Священнику из Сан-Миниато — полное прощение в обмен на поддержку при назначении нового настоятеля. Нотариусу — отсрочку в обмен на информацию о сделках, которые он оформляет для других семей.
«Долг — это не только деньги», — объяснил Лоренцо Аньоло. «Это отношения. Тот, кто должен, зависит. А тот, кто прощает, приобретает благодарность. Иногда благодарность дороже флоринов».
После обеда начались малые аудиенции. Первым пришёл мастер Бенедетто, каменщик, который работал над фасадом госпиталя.
«Господин Лоренцо, — начал он, снимая шапку, — я слышал, что подряд на новую церковь в Фьезоле отдали мастерской Микелоццо».
«Это так».
«А мои работы на госпитале? Разве они не говорят в мою пользу?»
Лоренцо внимательно посмотрел на мастера. Бенедетто был хорошим каменщиком, но Микелоццо — лучшим. И что важнее, Микелоццо был связан с домом Медичи семейными узами.
«Ваши работы прекрасны, мастер Бенедетто. Но в Фьезоле строят не просто церковь, а символ. Микелоццо знает наш стиль, наши традиции».
«А что же мне делать? У меня десять подмастерьев, семьи кормить нужно».
Лоренцо сделал пометку в своих записях.
«Есть идея построить новый мост через Арно. Проект большой, работы на два года. Интересно?»
Глаза мастера загорелись.
«Конечно, интересно! Когда можно увидеть чертежи?»
«Через месяц. После того, как закончится жеребьёвка магистратов и мы поймём, кто будет утверждать городской бюджет».
Мастер понял намёк. Его поддержка нужна была не сейчас, а через месяц, когда новые приоры будут голосовать по важным решениям.
Вторым посетителем стал молодой гуманист Пико делла Мирандола — высокий, худощавый юноша с горящими глазами фанатика идей.
«Мессер Лоренцо, я закончил перевод трактата Плотина о красоте. Хотел бы издать его, но нужны средства на переписчиков и переплётчиков».
«Сколько?»
«Сто флоринов. Тираж — двадцать экземпляров».
Лоренцо улыбнулся. Сто флоринов — мелочь для банка Медичи, но целое состояние для молодого учёного.
«Деньги получите. Но с условием — один экземпляр обязательно подарите Джованни Торнабуони. Он интересуется философией».
Пико кивнул, не понимая подтекста. А Лоренцо думал о том, что Торнабуони — влиятельный член совета старейшин, и философский подарок может склонить его к поддержке кандидатов Медичи.
Третьей посетительницей стала мадонна Катерина, вдова торговца пряностями. Пожилая женщина в чёрном платье держалась с достоинством, но в глазах читалась тревога.
«Господин Лоренцо, мой покойный муж брал у вашего банка ссуду под залог лавки. Триста флоринов. Срок вышел, а денег у меня нет».
«Чем занимаетесь теперь?»
«Продаю то, что осталось. Перец, корица, мускатный орех. Но торговля идёт плохо — конкуренты из Венеции демпингуют цены».
Лоренцо знал об этой проблеме. Венецианские купцы, пользуясь прямыми связями с Левантом, продавали пряности дешевле флорентийских.
«А если мы найдём вам новых покупателей? Монастыри, богатые дома, может быть, даже королевские дворы?»
«Это было бы спасением».
«Тогда так: срок ссуды продлеваем на год. Процентов не берём. А взамен вы становитесь нашим партнёром в торговле пряностями. Мы находим клиентов, вы поставляете товар».
Вдова расплакалась от облегчения. А Лоренцо получил ещё один канал для укрепления торговых связей и демонстрации милосердия.
Вечером к Лоренцо пришёл брат Джулиано в сопровождении Контессины Ручеллаи — дальней родственницы, чья семья славилась умением заключать выгодные браки.
«Пора поговорить о твоей женитьбе», — сказала Контессина без обиняков. «Тебе двадцать лет, ты глава дома. Холостяк на такой позиции вызывает вопросы».
Лоренцо отложил перо и повернулся к гостям.
«Какие кандидатуры предлагаете?»
Контессина развернула на столе генеалогическое древо.
«Клариса Орсини из Рима. Древний род, связи с курией. Приданое — десять тысяч флоринов плюс земли в Лацио».
«Риски?»
«Слишком тесная связь с папством. Если отношения с Римом испортятся, жена станет заложницей».
«Следующая».
«Лукреция Торнабуони из Флоренции. Наша, местная. Семья надёжная, в торговле тканями. Приданое скромнее — пять тысяч флоринов».
«Плюсы?»
«Укрепляет позиции внутри города. Торнабуони контролируют несколько цехов».
Джулиано подался вперёд.
«А что ты сам думаешь? Сердце ведь тоже должно что-то говорить».
Лоренцо усмехнулся.
«Сердце — роскошь, которую могут позволить себе младшие сыновья. Я женюсь не для любви, а для дела».
Он изучил генеалогическое древо, мысленно просчитывая варианты.
«Клариса Орсини даёт нам Рим, но создаёт зависимость. Лукреция Торнабуони укрепляет Флоренцию, но не расширяет горизонты. Есть третий вариант?»
Контессина улыбнулась.
«Есть. Изабелла дель Бальцо из Неаполя. Побочная ветвь королевского дома, но признанная. Связи с Миланом через материнскую линию».
«Интересно. Это даёт нам южное направление и противовес папскому влиянию».
«Именно. Плюс открывает торговые маршруты к Сицилии и Северной Африке».
Лоренцо задумался. Брак как инвестиция в будущее. Каждая невеста приносила не только приданое, но и сеть связей, обязательств, возможностей.
«Пока отложим решение. Сначала посмотрим, как пройдёт жеребьёвка. Политическая ситуация может измениться».
Утром дня жеребьёвки вся Флоренция словно затаила дыхание. На площади Синьории собрались представители цехов, члены советов, просто любопытные граждане. В центре площади стояли три урны — большие глиняные сосуды с узкими горлышками.
Лоренцо наблюдал с балкона палаццо Синьории вместе с другими почётными гостями. Рядом с ним стояли Франческо де Пацци и Джакомо Сальвиати — оба внешне спокойны, но Лоренцо чувствовал их напряжение.
Церемонию вёл гонфалоньер справедливости, облачённый в парадные одежды. Он торжественно поднял первую урну и начал извлекать восковые шарики с именами.
«Первый приор от цеха шерстяников — Никколо Валори!»
Лоренцо позволил себе едва заметную улыбку. Валори был их человеком.
«Второй приор от цеха шелковиков — Лодовико Бенчини!»
Тоже свой. Дела шли хорошо.
«Третий приор от цеха менял — Бартоло Каппони!»
Каппони колебался, но после недавних разговоров склонялся в пользу Медичи.
Процедура продолжалась. Из восьми мест приоров пять досталось надёжным людям, два — нейтральным, одно — представителю семьи, близкой к Пацци. Математика была простой: пять против одного при двух воздерживающихся означало контроль.
Когда церемония закончилась, толпа начала расходиться. Люди обсуждали результаты, строили предположения, делали ставки на будущие решения.
Франческо де Пацци подошёл к Лоренцо.
«Поздравляю с удачной жеребьёвкой», — сказал он ровным голосом.
«Благодарю. Но удача ли это? Мне кажется, горожане просто выбрали достойных людей».
«Конечно. Горожане всегда мудры в своём выборе».
За вежливыми словами скрывалось понимание: Пацци знали, что проиграли этот раунд. Но игра не закончилась.
Вечером в палаццо Медичи царило сдержанное празднование. Никаких пиров и торжеств — только деловые разговоры и планирование следующих шагов.
«Пять приоров из восьми», — подводил итоги Спини. «Плюс два нейтральных, которые будут голосовать с большинством. Мы контролируем синьорию на следующие два месяца».
«А что дальше?» — спросил Джулиано.
«Дальше — работа», — ответил Лоренцо. «У нас восемь недель, чтобы провести нужные решения и подготовить почву для следующей жеребьёвки».
Он подошёл к окну и посмотрел на притихшую площадь. Где-то в темноте Франческо де Пацци планировал реванш. Где-то Сальвиати писали письма в Рим. Где-то купцы считали прибыли и убытки, ремесленники планировали новые заказы, священники готовили проповеди.
Флоренция жила своей сложной жизнью, где каждое решение влияло на тысячи судеб. И теперь на ближайшие два месяца рычаги этих решений находились в надёжных руках.
«Знаешь, что самое важное?» — сказал Лоренцо, не отрываясь от окна.
«Что?»
«Никто не должен почувствовать, что мы управляем. Пусть думают, что это они сами выбрали лучших кандидатов. Власть, которую не замечают, — самая прочная».
Джулиано кивнул. В этих словах была вся философия дома Медичи: править, не правя. Влиять, оставаясь в тени. Побеждать так, чтобы противники не поняли, что проиграли.
Глава четвертая. Письма и камень
Февральское утро застало Лоренцо в окружении писем. На столе в библиотеке лежали пять конвертов с печатями разных городов — каждый представлял нить в паутине, которую дом Медичи плёл по всей Европе. Красный воск Рима, синий — Венеции, золотой — Милана. География власти умещалась в ладони.
Первым он вскрыл письмо из Лиона. Этьен Барат, их французский корреспондент, писал размеренно, как подобает банкиру:
«Уважаемый мессер Лоренцо, ярмарка в Шалоне превзошла ожидания. Флорентийские ткани пользуются спросом среди бургундской знати. Готов расширить кредитную линию до двух тысяч флоринов под весенние поставки. Взамен прошу рассмотреть возможность обмена мастерами — наши ткачи изучили бы ваши техники окраски».
Лоренцо улыбнулся. Французы учились дипломатии у итальянцев — прятать коммерческие интересы за культурными проектами. Он взял перо и написал на полях: «Согласен. Предложить мастеру Доменико месячную стажировку в Лионе за двести флоринов».
Венецианское письмо было короче и прямолинейнее:
«Альвизе Морозини шлёт привет дому Медичи. Перечные караваны из Александрии задерживаются из-за турецких пиратов. Предлагаю совместное страхование грузов. Наша доля — сорок процентов рисков, ваша — шестьдесят, но пятьдесят процентов прибыли».
«Интересная арифметика», — пробормотал Лоренцо. Венецианцы хотели меньше рисковать, но получать поровну. Он сделал пометку: «Предложить тридцать на семьдесят или сорок пять на пятьдесят пять».
Письмо из Милана пришло от Томмазо Висконти, представителя герцога Галеаццо Мария Сфорца:
«Его Высочество планирует большой праздник в честь дня святого Амброзия. Нужны музыканты, поэты, художники для временных фресок. Готовы оплатить расходы на дорогу и предоставить жилье на месяц. Взамен просим рассмотреть возможность займа на укрепление крепости в Павии — три тысячи дукатов под шесть процентов годовых».
Лоренцо задумался. Милан всегда балансировал между союзом и соперничеством с Флоренцией. Заем под укрепления мог означать подготовку к войне, но мог быть и простой предосторожностью.
«Музыкантов — да. Заем — обсудить с казначеем», — написал он на полях.
Римское письмо было самым деликатным. Кардинал Риарио, племянник папы Сикста Четвертого, писал витиеватым слогом:
«Его Святейшество рассматривает возможность нового фрескового цикла в Сикстинской капелле. Тема — жития святых мучеников. Работа рассчитана на два года, бюджет — пятнадцать тысяч флоринов. Флорентийские мастера могли бы принять участие в конкурсе эскизов».
За вежливыми словами скрывалось предложение сделки: художественный заказ в обмен на продолжение финансового сотрудничества. Пятнадцать тысяч флоринов — серьёзные деньги даже для Медичи.
Последним было письмо из Брюгге от Пьетро делла Торе:
«Английская шерсть дешевеет из-за войны роз. Можем скупить большие партии по низким ценам, но нужны кредиты для авансовых платежей. Четыре тысячи флоринов на полгода».
Лоренцо отложил письма и подозвал секретаря.
«Аньоло, приготовь ответы. Лиону — согласие на кредит и обмен мастерами. Венеции — встречное предложение по страхованию. Милану — готовность прислать музыкантов, по займу решим через неделю. Риму... Риму напишем, что флорентийские художники честью считают работать для Его Святейшества».
«А условия?»
«Никаких условий в письме. Но через неделю пошли в Рим Микелоццо с эскизами. Пусть посмотрят на нашу работу, а мы посмотрим на их деньги».
Вечером в библиотеке собрались гуманисты — Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Анджело Полициано. На столе лежали рукописи, чернильницы, листы с набросками текстов.
«Городу нужна новая философия», — сказал Фичино, поправляя очки. «Люди устали от старых проповедей о грехе и покаянии. Им нужны слова о красоте, порядке, гармонии».
«А что предлагаете?» — спросил Лоренцо.
«Краткий трактат. Назовём его «Гражданская похвала порядку». Основная идея — город похож на человеческое тело. У каждой части своя функция, но все работают для общего блага».
Пико подался вперед.
«Можно добавить идею о том, что красивый город воспитывает красивые души. Когда человек видит гармоничные здания, слышит хорошую музыку, участвует в пристойных празднествах, он сам становится лучше».
«А где практическая польза?» — спросил прагматичный Полициано.
Лоренцо улыбнулся.
«Польза в том, что люди начнут думать о долге не как о бремени, а как о вкладе в общую красоту. Честная торговля, своевременные платежи, участие в городских делах — все это станет не принуждением, а честью».
Фичино кивнул.
«Именно. Мы не запрещаем порок, а делаем добродетель привлекательной».
Они проработали до полуночи, создавая текст, который можно было читать на площадях и в мастерских. Философия, переведённая на язык обычных людей.
Месяц спустя казначей Спини принёс итоговый отчёт.
«Риски по римскому направлению снижены с семидесяти до пятидесяти процентов доходов», — докладывал он. «Открыты две северные линии — лионская и расширенная брюггская. Венецианское партнёрство даёт стабильный доход».
«А внутренние дела?»
«Посещаемость городских праздников выросла на треть. Количество семей, регулярно участвующих в благотворительности, увеличилось вдвое. Просрочки по мелким кредитам снизились до минимума».
«Политика?»
«В ключевых кварталах плотность наших сторонников достигла семидесяти процентов. Пацци и Сальвиати сохраняют влияние, но их активность снизилась».
Лоренцо кивнул. Цифры говорили о том, что стратегия работает. Мягкая сила оказалась эффективнее принуждения.
«А что с трактатом Фичино?»
««Гражданскую похвалу порядку» читают в мастерских, церквах, на цеховых собраниях. Люди цитируют отдельные фразы, переписывают понравившиеся абзацы».
«Хорошо. Идеи должны распространяться сами, как семена на ветру».
Раннее мартовское утро застало Лоренцо в библиотеке за привычным занятием. На столе лежали две книги — рукопись Платона о государстве и счётная книга банка Медичи. Солнце пробивалось через высокие окна, освещая страницы, испещрённые цифрами и философскими рассуждениями.
За окном просыпалась Флоренция. Слышались шаги рабочих, направлявшихся в мастерские, голоса торговцев, расставлявших товары на прилавках.
Лоренцо закрыл обе книги и подозвал секретаря.
«Аньоло, запиши письмо мастеру Андреа дель Сарто».
«Слушаю».
«Уважаемый мастер, благодарю за прекрасную работу над хоругвями для зимнего праздника. К сожалению, ваша мастерская не получила заказ на фрески нового дворца, но это не означает забвения. Прилагаю стипендию в сто флоринов на развитие вашего искусства. Флоренция нуждается в талантливых художниках».
Аньоло записывал, время от времени поглядывая на Лоренцо.
«Это все?»
«Нет. Добавь: надеюсь на продолжение сотрудничества в будущих проектах. Ваш покорный слуга, Лоренцо де Медичи».
Когда секретарь ушёл, Лоренцо остался один с утренней тишиной. За четыре месяца после смерти отца он превратил наследство в инструмент. Библиотека давала идеи, банк — средства для их воплощения. Праздники создавали эмоциональные связи, благотворительность — материальные обязательства. Письма плели сеть влияния, камни строили памятники признательности.
Где-то в городе мастер Андреа получит письмо и поймёт — его не забыли. Сегодня он не получил заказ, но завтра может получить. А пока есть стипендия и надежда.
Где-то в Риме кардинал Риарио рассматривает эскизы флорентийских художников и решает, стоит ли продолжать сотрудничество с банком Медичи.
Где-то в Лионе Этьен Барат подписывает контракт на поставку тканей и думает о том, что флорентийские партнёры надёжнее французских.
Все эти нити сходились в одной точке — в библиотеке палаццо Медичи, где молодой человек учился управлять республикой, не называя себя правителем.
Лоренцо подошёл к окну и посмотрел на город. Флоренция жила, работала, торговала, строилась. И в этой жизни было больше порядка, чем полгода назад. Больше уверенности в завтрашнем дне. Больше согласия между цехами и кварталами.
«Concordia parvae res crescunt», — тихо произнёс он девиз с праздничной хоругви. Согласием малое растёт.
А за согласием стояли письма и камень, цифры и идеи, деньги и красота. Двойное наследство Пьеро де Медичи превратилось в фундамент новой эпохи.
Город проснулся окончательно. Пора было браться за дела нового дня.