"Вой на..."

В ЗАУРАЛЬЕ ПРОИЗОШЛА СЕРИЯ ВЗРЫВОВ

Тогда эти слова как семена разлетелись на почву всевозможных СМИ.

Мы ехали помеж двух высоких стен леса словно в коридоре по дороге, выложенной из строительных плит. Сеть ловило плохо. Трясло все содержимое салона, включая нас с водителем. Одной рукой я придерживал аппаратуру, другой обновлял новостную ленту, чтобы не упустить новых подробностей. По мере нашего отдаления ОТ и приближения К, круглый маячок на экране телефона зацикливался все чаще, выдавая в итоге ошибку загрузки.

Миша Велесов, что был за рулем, испытывал всю горечь разочарования от новой подработки, на которую устраивался с радостью еще недели две назад. Сейчас же он весь изморгался от нервов и бормотал на каждую кочку что-то про стойки. Я ничего не отвечал. Не хотелось провоцировать его на уже выученный монолог: «Срежем, срежем, ага... Надо было по трассе гнать! Лучше на бензе разориться, чем так...». Я был с ним почти уже согласен, поэтому молча смотрел в окно на сосновую рябь. Миша был по своему трогательный человек. Он так переживал за арендованную машину, что будь его воля, на руках бы перенес ее через этот отрезок пути.

Велесов одернул меня спустя несколько десят минут и кивнул на дорогу. Вдалеке, посреди проезжей части, как в воздухе, зависла табличка. Мы сбавили итак небольшую скорость. Подкравшись на колесах ближе, я и мой водитель увидели тоненькую перекладину, сделанную из тонкой ели, и табличку на ней «ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН». Миша выразил сомнение по поводу дальнейшего продолжения пути. Но на объезд, с нашей скоростью, мы потратили бы не меньше десяти часов. Малое количество междугородних дорог вынуждало нас возвращаться в ближайший населенный пункт и выезжать оттуда на другую «клетчатую тропу» без уверенности в том, что там тоже не висит подобная табличка. Я уговорил Велесова продолжить путь, будучи сам не уверенным в своих словах. Мы тронулись, надев свои бейджи.

Наконец лента обновилась.

ПРИЧИНОЙ ВЗРЫВОВ СТАЛА АВАРИЯ НА МЕСТНОМ ПРОИЗВОДСТВЕ, В СЛЕДСТВИЕ ЧЕГО СЛУЧИЛСЯ ВЫБРОС ВРЕДНЫХ ВЕЩЕСТВ В ВОЗДУШНУЮ СРЕДУ

По ходу я попытался связаться с руководством, но связь окончательно пропала. На экране так и застыл пост о вредном выбросе с не прогруженной картинкой. И тут произошел взрыв.

На момент я пришел в себя. Меня тащили. Все попытки хоть что-то сказать прерывались болью в груди. Помню лишь урывками.

— ...эх, ну вот для кого знак поставили...? — сказал один из них, прежде чем бросить меня на заднее сидение машины. Их машины.

Я отключился. Не знаю сколько прошло времени, но на очередной кочке боль вернула меня ненадолго в сознание. В этот раз я умудрился что-то промямлить на грани обморока.

— ... к Ражеву отвезем, а там посмотрим — суетливо бросил уже другой голос.

И я снова потерял сознание.

В чувства меня привел резко заоравший телевизор. Я оказался на диване внутри частного дома. Был уже вечер. Сквозь тюль оранжевый свет просачивался на гипсокартонные стены, ковер и зеленые ящики, которые в суматохе выносили молодые люди в камуфляже.

Сквозь слезы и муть в глазах я уловил силуэт довольно крепкого парня в армейской форме, что сидел подле меня. Я попытался присесть, но не смог из-за боли в груди. Зато привлек его внимание.

— Да ты погодь, успеешь еще подрыгаться, коли уж повезло... — он опустил голову и достал что-то из кармана, — В отличии от твоего товарища... — Это был бейджик Велесова.

— Я Ражев. — облокотившись на спинку стула он наклонился ближе, — А ты..., — по смазанной игре света солнца я понял, что он улыбнулся— Ну разве не чудо ли, что ты появился...? — продолжил он пожимая мою руку.

Я не нашелся, что ответить да и не смог бы. Мой голос стискивала на выходе клетка ребер, и голова троилась. Но, кажется, эти его слова адресовались отнюдь не мне, а скорее самому себе. Так что никто не расстроился от неловкой паузы. Должно быть, он заметил мою растерянность в корчи от боли и поспешил, предвосхищая мои вопросы, осторожно предоставить мне ответы.

С его слов:
Наша машина подорвалась на взрывном устройстве, установленном его людьми на въезде в город. К их приезду, «имело смысл вытаскивать только меня.» Сейчас мы находимся в Обыкновенске, где, якобы, произошла «катастрофа на местном производстве».

Ликбез прервал, вошедший в комнату, молодой человек в идентичном моему собеседнику камуфляже. (Как я отметил позже, ни на ком из них не было шевронов. Он сообщил о падении сети. Ражев бегло представил нас, проверил телефон и задумчиво хмыкнул. «На линии говорят о неисправностях с вышками» — добавил Ермаков, пожимая мою руку.

Тем временем по уже приглушенному телевизору передавали:

УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ВСЕМ МЕСТНЫМ ЖИТЕЛЯМ ОСТАВАТЬСЯ ДОМА ВО ИЗБЕЖАНИЕ ОТРАВЛЕНИЯ

НА УСТРАНЕНИЕ И ЛИКВИДАЦИЮ ПОТЕНЦИАЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ВРЕДНЫХ ВЕЩЕСТВ ОТПРАВЛЕНЫ СПЕЦИАЛИСТЫ ИЗ МОСКВЫ

— Разделимся. Вы гоните на мост, потом в катакомбы, там и словимся. А мы поедем на помощь к Хисме и, заодно, проведем экскурсию нашему гостю. — сказал Ражев.
Ермаков поспешно вышел из комнаты.
— А где мой телефон? — выдавил я из себя, кое как поднимаясь с дивана.
— Удалось спасти только это. — уходя, Ражев указал на стол. Там лежала камера с подплавленным ремешком.
— И амулетик свой надень. — он протянул мне мой бейдж.

От груди боль далась в поясницу, ноги и голову. Тело будто подменили. Я накинул лямку на плечо и похромал из уже пустой комнаты.

Парни на улице, сплошь в военной форме, догружали последний ящик в красную «четверку». Она здорово просела и мягко тронулась вперед всех. Ражев позвал меня садиться в белую «копейку». Мы поехали в другую сторону.

Казалось, пять минут назад был яркий вечер, но вот уже в городских сумерках мы медленно остановились на красный лютик светофора. Бараки и панельки плотно охраняли наше направление по дымчатым улочкам маленького потерянного городка. Складывалось впечатление, что мы передвигаемся по дну расщелины на высушенном теле. Клочья шифера с крыш домов трепыхались как рваные флаги в искажении окна машины.

Атмосфера безвременья и тайного неблагополучия царила здесь, в окружении закрытых дверей и зашторенных окон. Пугали ли меня мои домыслы о том, что произошло с Велесовым на самом деле или ответы, которые я могу получить — не знаю, возможно, и то и другое. Но сильнее всего зудели сомнения по поводу моего теперешнего положения, от чего я еще сильнее вжался бы в сидение, но грудь саднила до десен. В результате только неловко поерзал.

Я включил камеру. Никто не возражал.

— В зеленых ящиках, что там? — мой хриплый профессионализм их позабавил.
— Оружие. — легко ответил Ражев с переднего сидения.
— Откуда столько? Зачем?— пересилил я себя в последнем слове.

С их слов:
Они взяли местное исправительное учреждение «ИК-45», заблаговременно неинтрализовав местное отделение полиции. (Как я сопоставил позднее, это и была та самая «серия взрывов» с которых все началось.) Особых сложностей во взятии тюрьмы не возникло. По формулировке Емельянова, что был за рулем: «...там же в охранке-то и работают, что бывшие сроки необстрелянные да старички, добивающие до пенсии. А процедуры досмотра чисто имитация.» Так все содержимое тюремной и полицейской КХО перекочевало в багажники.

Как не трудно заметить, мое пересиливание оказалось впустую. Никто не торопился мне объяснять, что происходит.

Мы проезжали главную площадь. Из тумана показался сначала уголок основания, а затем и все остальное опрокинутого памятника Ленину. Он так и лежал, уткнувшись лбом в треснутый асфальт, на фоне колонн гордумы с кипарисовыми стражами.

— В это трудно поверить, но мы ЭТО действительно случайно. — прокомментировал Ражев.

— Так это что, революция? — боль от нервного смешка угомонила мой надрыв.

На их лицах выступило искреннее замешательство. Они переглянулись.

— Хотели бы революцию, поехали бы в Москву или на худой конец Питер...

Издалека прозвучал взрыв. (Мост). Из-за тумана я даже не смог определить, с какой конкретно стороны принесло эхо. Так бывает, когда дневная температура резко падает к вечеру во влажной климатической зоне. Воздух тогда будто загустел. Странные мысли всплывают в такие минуты, чтобы загасить тревогу.

— Видишь ли, — продолжал Ражев, — Цепляются к словам, обычно, когда ответить нечего, по существу. Поэтому как это не назови, поднимется очередной разговор в сторону. В никуда. Так что пусть останется голое дело.

Ражев не хотел дискредитировать поступок попытками все растолковать зная, что все в конечном итоге скатится ко всеобщему лаю: «Экстримизм!», «Сепаратизм!», «Вандализм!», «Терроризм!» и тд. «Ампутация» (одна интерпретация из...) Как впрочем и произошло, однако об этом позднее. Но я, все же, уловил тогда в нем момент подавления порыва все объяснить, просто не придал этому значение. Ражев в правом зеркальце заднего вида спрятался от меня за кулаком задумчивой решительности. Боль в груди не утихала. Дальше мы катились молча.

Туман рассеивался. Начинали виднеться путанные камыши и акупунктура крон деревьев. Дальше ехать было нельзя. На первый взгляд и не скажешь, что раньше тут была дорога, когда перед тобой зыбь из песка и шлака. Пошли пешком вдоль откуда не возьмись бетонных ограждений.

— Мальчишки! — окликнул нас женский голос. — Леша!
Мы свернули налево.
— Здравствуйте, Людмила Евгеньевна. — радостно поприветствовал Ражев милую бабушку за редкой оградкой.
— Чего, на охоту собрались? — поинтересовалась старушка.
— Какой там охота... Война! — усмехнулся Ражев.
Бабушка рассмеялась и заохала, но потом ее морщины опустились.
— Слушай, Леша, я тут на могилку к ним зашла...
Ражев вдруг переменился в лице.
Емельянов молча повел меня вперед.
— Кто это? — спрашивал я, — Куда?
— Слушай, это не моя тайна, а наше общее горе. — ответил мне Емельянов.

Я не могу объяснить как, но их лица все время ускользали от меня. Всегда они были в положении от меня таким образом, что я не мог уловить ни их эмоций ни условных знаков. Голова подводила. В секунду, когда вот-вот кажется ухватишься за что-нибудь в их внешности и тут же начиналась резь в глазах, от чего реальность совсем пятнами таяла передо мной. Все плыло как во сне. Лишь урывками я вспоминаю этот зеленый сон.

— Помнишь вбросы про аварию на производстве? — нас догнал Ражев.
Я кивнул.
— Вот единственное местное производство.

Словно по сговору, все длинные вьющиеся ветки с туманом расступились, чтобы во всей красе представить мне заброшенное здание спичечной фабрики. Крошащийся красный кирпич зарделся в последний раз перед заходом солнца. и все поблекло.
Из глубин темнот незастекленных окон доносились звуки.

— Иронично, да? — спросил Ражев, — Когда-то здесь делали то, что горит, светит и согревает, а теперь... — про фабрику он говорил, город-ли или страну... (Посетила меня такая мысль, но ее быстро перебил запах жаренного мяса. Только тогда я осознал, что забыл, когда в последний раз ел.)

Мы зашли. Внутри было все сплошь перекопано как на поляне кротов. В облаке пыли относительно свежие кучки земли было трудно отличить от совсем окаменевших, поэтому приходилось маневрировать, чтобы не рухнуть в яму.

Как мне объяснили позднее, местные жители выживали в 90-ые годы за счет сдачи металлов, выкопанных на территориях разоренных производств. Весьма распространенная практика на постсоветском пространстве. Но люди Ражева были здесь не за этим. Они работали: копали, таскали, ругались, соединяли. Будто фабрика и не закрывалась вовсе. Я то и дело замечал провода, проволоку, непонятные свертки пергамента, коробки, аккумуляторы и прочие составляющие...

Ражев позвал меня к самой огромной яме. Оттуда вылез молодой парень. Весь грязный, потный, но веселый и очень подвижный.

— Хисма! — представился он и протянул руку.
— Я...
— Да уж знаю, кто ты. — хихикнул он, вытирая лоб. — Ражев! Иди-ка ты копни маленько, а то меня на все не хватит!
Ражев, посмеиваясь нырнул в яму. Только клочки земли и вылетали.

Мы с Хисмой отошли к сундукам, соединенными между собой проводами. Он присел над ними и закурил. Ему принесли очередную коробку, из которой торчала проволока. Шепотом матерясь, он начал скручивать концы. «Подержи-ка вот тута» — обернулся он ко мне. Пальцы его были изрезаны и истыканы. Кровь перемешалась с землей и запеклась на ладонях.
Они были там не за наживой. Ее и не осталось.

— Все уже давно выкопали, да сдали в мохнатые годы, а вот химию... Кому она была нужна? Так и оставили под землей по старинке. — ворчал Хисма.

— И как ты это..? — выдавил я из себя.

— Дар у меня. — усмехнулся он. — И народная мудрость.

Пакеты. Сумки. Провода.

— Что это?
— Магний, марганец, тьф-тьф, аллюминиевые побрякушки, селитра, соль (для экономии селитры). Отсюда мы еще пару зажигательных штук возьмем. А там аккумуляторы и провода. Столько, что всю страну опутать можно. — тараторил Хисма пока изолировал соединения.

Я отшатнулся. Слово на «Б» не хотело даже сшептываться у меня с губ. Но Хисма отреагировал довольно быстро, похлопав меня по спине. Боль вернулась и вернула меня заодно. Извинившись, мол не знал о моих травмах, он отправил меня во внутренний дворик фабрики, чтобы подкрепиться. Но мне было не до еды. Я затерялся в пыли и дыму пространства и мыслей.

Спустя время Ражев начал отправлять машины с грузом. Каждый был чем-то занят. Тогда я решил бежать. Один в глубине России в окружении вооруженных людей, которые что-то затевают — не лучший расклад.

Стемнело плавно и незаметно. Увальнем я дотащился до жилых районов. На улицах не было никого. Лишь единожды из подворотни я услышал смех подростков, который резко заглушил томный гонг двери подъезда. Я шел и шел, не зная куда, как и зачем и почему. В отчаянии от осознания своей абсолютной запутанности я завернул во двор. Мне нужно было присесть.

Брел дальше вдоль двухэтажек пока не услышал сиплый кашель старика. Когда я подошел поближе, то разглядел сидящих за столиком напротив дома двоих мужиков. Они были в тяжкой стадии подвыпивки. Женщина, которую я сначала не заметил, сдяргивала с веревок белье. Завидев меня, они не встрепенулись, а равнодушно увели взгляды. Должно быть, приняли меня за грязного наркомана.

— О! Ты кто? Откуда? И зачем? — спросил меня один, когда я был уже вблизи.

Я начал собирать осколки слов в голове, чтобы хоть как-то донести до них, о том, что видел.

— Там... — сбивался я, — они... революцию — примерно так это звучало в полушепоте.
— Да правда что! — отбряхнулась женщина, — давно пора. Пусть уже все нахер обрушится. — и продолжила снимать простыни.
— За бугром тоже, говорят, неспокойно. Бушуют че то... — произнес в зеве второй мужик за столиком.
— Чего вот ты все за бугром да за бугром! — встрепенулся первый, — За бугром это не ТАМ — махнул он в сторону рукой, — а ЗДЕСЬ. Мы за бугром. За большим уральским... И гораздо дальше, иногда так кажется, чем на западе. — он закурил.
— Да поть ты, опять начинаешь! — бросила женщина, — Как выпьет, так пошло-поехало... А ты! — обратилась она ко мне, — иди своей дорогой! — и заширмилась пододеяльником. Но я не мог просто уйти.
— Но ведь начнется... — начал я.
— Слышь! У нас давно здесь все уже идет.— брезглииво бросила она мне. — Вот и ты иди отсюдава!

Я мусолил этот разговор в голове. Пытался его переиграть таким образом, чтобы хоть самому поверить в свои слова. Но ничего не получалось. И действительно, чем я их напугать или удивить-то хотел, дурак? Я шел, огибая желтые круги света фонарей. В темноте лучше не включать даже фонарик. Рискуешь совсем ничего не увидеть. Тени сомнений выросли буквально у меня из под ног. Фары. Какой-то силуэт подошел ко мне и уволок к себе в салон машины. Он включил печку и ждал пока я подам признаки жизни.

— Я последняя машина на сегодня. — сказал Ермаков.

Мой тряс и дрог угасал.

— Что вы со мной сделаете? — прохрипел я.
— Важно, что ты сделаешь. — он закурил. — Смари, сейчас у тебя есть выбор. Уйти — то есть я уезжаю и как будто тебя здесь вобще не было. Как и полиции, даже при их присутствии. Это первый вариант. Второй — ты делаешь то, что можешь. Свою работу. Ведь ты сюда приехал за этим. Плевать, что все пошло немного не по плану, и ты оказался в центре движения, о котором никто даже не подозревает. Да и не шибко то хотят, так-то если подумать. Но это происходит. И ты приехал. Ни одна сволочь даже из Удобля сюда не сунулась, а тебе почему-то вдруг понадобилось ехать к нам, узнавать правду и рассказывать о ней людям, так? Ты ведь журналист, репортер.

За очень долгое время я впервые говорил о долге, чести и призвании. Наш разговор закончился его откровением.

— А я что могу? — рассеяно в пол голоса начал он, — Единственное, что я сейчас способен сделать это взять на себя ответственность за происходящее на наших глазах, что предпочитают не замечать очень многие. Сделать то, что не смогло другое поколение. И я готов притвориться кем угодно теперь в глазах людей, лишь бы обречь на смерть эту систему. И может тогда появится надежда на движение вперед, дальше. Понимаешь? Пусть лучше ненавидят меня осознанного, чем совершившего ошибку по собственному незнанию.

Он отвез меня обратно на фабрику, а сам поехал в катакомбы на краю города, сказав на последок: «Ражев может не шибко разговорчив, но ты послушай, что он скажет. И постарайся понять. Мы обращаемся прежде всего к таким как ты.»

Не то чтобы на фабрике меня сильно потеряли, но Ражеву я попался на глаза почти специально. Хотелось обозначить свое присутствие. Как раз недавно они сготовили дичь. Это была, как они ее называли, «козуля». Мягкий сладкий картофель и упругое мясо с ароматом дымка на свежем воздухе подкрепили меня. После еды я вдыхал все так же не глубоко, но уже сытно, медленно и подготовленно.

Ночью у костров многие отдыхали под охраной тех, кто ушел на расстояние от светоча во мрак. Я искал себе место под присмотром обоих лагерей. В редких взглядах, что мне удавалось поймать на себе была печаль, хоть и спрятанная в ситце улыбок, провожающих меня. Одно я понял уже тогда — отнюдь не ненависть была их топливом. Загнанные, обреченные и перегруженные они все здесь.

Собаки выли вдалеке, но совсем не страшно. Они не пугали — нет, а лишь отчаянно заявляли о своем присутствии. И хорошо было бы им ответить, мы слышим, но увы.

Уставший Емельянов сидел подле своего отдельного маленького костерка и чистил апельсин. Я принес ему нехитрый повод для начала разговора.
— Спасибо, я мясо не ем. — ответил он. — Да ты оставь. Собачки после нас придут, съедят. Ты присаживайся, а то че как потерянный...?
Я сел.
— Панкрат. — Он протянул руку.
Давно не встречал людей с таким именем.
— В детдоме имена раздавали. — подметил он, что молча подметил я.
— Ты из детдома?
— Да, мы с Хисмой. С детства вместе двигаемся и отслужили так же.
— Вы тут все...?
— Ага, все с одного большого полка. Со всей страны пацанов повидали там.
— И много вас?
— Ты не представляешь сколько... - нагонял он жути, а потом заулыбался, - Да ну не... Тут все. И еще несколько, щас в катакомбах. Завтра увидишь.
— А что завтра?
— Завтра и увидишь. — Емельянов отслоил очередную дольку.
— Хорошо. — я потупился и перешел на шепот — Я спросить у тебя хотел.
— Спрашивают с лохов. — он нагрубил лицо, но только для того, чтобы последующая улыбка и смешок были выразительнее. Так о чем? — Емельянов быстро перелистывал мгновения.
— Зачем тебе это все? — Я спрашивал будто понимал о чем говорю. Просто, мне хотелось узнать у каждого, что привело их к такому способу действовать.
«Ну, как тебе сказать...»,— вздохнул он, — «Понимаешь, это такой...» — он подбирал слова, — «Трагический что-ли момент, когда каждый из восьмидесяти семи вариантов выбора по-любому не правильный, а действовать уже пора. Надо, понимаешь? И будь что будет.»

— И что же будет?
— Будет... Будет..., — Емельянов мрачно хмыкнул, — блин, — просиял он, — где мои манеры? Будешь? — протянул он мне дольку апельсина.

На последок он сказал: "Каждой дольке удобно противопоставлять себя остальному апельсину, но ей невдомек, что весь он состоит из таких же как и она долек..."

Поняв, что ничего конкретного не добьюсь, я пошел дальше по освещенному кругу. Конечно, смутно я уже понимал, что на следующий день случится нечто большое и страшное, но что конкретно, представить не мог. Какое событие может сделаться здесь, в Обыкновенске, глухой провинции, спрятавшейся за курганами Урала?

Осознав, что мой путь между тьмой и светом закольцевался несколько шагов назад, я спокойно вернулся к тому месту откуда начал. Там уже сидел на полене Ражев. Он кивнул падать рядом.

— Ну что, набегался?
— Я хотел...
— Понимаю. — Ражев закурил.

Его лицо в свете огня так же не поддавалось моему взору, но глаза. Глаза его, что две черные смородины по сравнению с которыми меркла сама ночь пронзали темноту, туда, где он увидел нечто, за что стоит пойти на такие меры в современном мире.

— Такие как ты, условно — герои вечно пытаетесь противостоять таким как я, абсолютно не понимая, за что вы боритесь. А боритесь, хотите вы того или нет, но так получается, за сохранение положения вещей. За прогнивший статус кво, в котором даже такая элементарная вещь как закон является не правилами игры, а инструментом закабаления и насилия. Пусть я/мы и выглядим радикально, но воплощение идеи всегда довольно грубый процесс огранки мысли о реальность. Так что, в какой-то степени тебе очень повезло. Ты наблюдаешь за воплотившимися сущностями.

— А как же народ? — спросил я в воздух, припоминая тех троих подвыпивших.
— Эти люди издревле привыкли к обособленной жизни. Не стоит тревожить их.
— Хочешь сказать, что они не ничего не заметят?
— Или не захотят замечать. Как угодно. — он закурил.
— Да ну нет... — буркнул я.
— Неужели и ты такой? Оглянись, это уже происходит. Да и закончится довольно быстро, так что не переживай.
— Что? Что это?
— Это важный момент, пойми и сделай выбор. Ты с теми кто признает, что война идет или сейчас мирное время?
— Бред какой-то.
— Ты даже не представляешь насколько близок к истине. Холодная закончилась, а горячая всегда где-то, но очень рядом. Мы живем в теплом симбиозе абсурда и кошмара. И во всем этом карнавале наша война за поражение это адресный бунт. Самосаботаж от нежелания притворяться.

Я слушал и потихоньку прокрадывался в его мироощущение.

— Может просто уехать? Ну попробовать..
— Настал тот период, когда нужно остаться.
— И никак иначе?
— А как ты думаешь? Вот менты. Почему нам удалось их стряхнуть из города? Потому что механизмы не работают. Они лишь сборище сточенных и гладких ко всему деталей. А мы шершавые шестерни, с которых все и завелось. Немного слаженности с осознанием цели.

Мы разговаривали. Костер стрекотал. В такой тиши слова воспринимались иначе. Вспоминался поток звуков, который я использовал перед руководством, чтобы попасть сюда и стало неловко за себя.

Потом мы долго сидели молча и меня разморило. Так и уснул под цветущим кустом шиповника, в шалаше природы.

Сон играл с моим разумом как котенок с клубком.

И вдруг гулкий хлопок вдалеке.
Я дернулся. В утреннем тумане уже копошились остатки людей. Седой костер шаил теплом в окружении росистой травы. Ражев меня разбудил и сказал: «Пора, пошли.»
Они загрузили последнюю машину, и мы осторожно отправились в исторический центр города.

— Это они? — шепнул я Ражеву.
— Да. — отшепнулся в ответ он.

Камера была включена. Солнце не торопилось подниматься в то утро. Все заволокло туманом. Светофоры еще сонно моргали желтым светом как маяки. По прямой до конца. Город резко кончался обрывом, на котором стояла крепость словно из белого мела — бывшая царская тюрьма с катакомбами под широкой площадью из брусчатки. Бойницы и заваренные пушки воспринимались теперь уже не как экспонаты.

Под обрывом, в самом низу, была заросшая сорняком и скованная плющем набережная с бетонными проплешинами.

На огромном пространстве площади, в амфитеатре, нас встречали специально выставленные, как укрытия, машины. Декорации расставлены. Ермаков с другими ожидавшими начали уносить в катакомбы, привезенные нами грузы под мольбы Хисмы об аккуратности.

Как вдруг прозвучал выстрел. Хисма повалился на машину.
— Отходим! В крепость! В креп.... — крик Ражева заглушили выстрелы. Меня схватила чья-то рука и потащила за стену крепости. Я лишь увидел, как из салонов машин повалил дым. Люди вокруг разбегались по укрытиям и открывали неприцельный огонь на подавление. Нужно было еще время. Ражев тащил Хисму.

— Это наши вернулись! — кричал Ражев
— Туда-сюда гоняют! — перехватывал Хисму Емельянов.
— Давай вниз! Вниз! — корчился Хисма, — Надо успеть!
— Отходи! — вывел меня из оцепенения Ражев.

Я бежал, как мне казалось, от шума, но он был везде. Во мгле то появлялись то исчезали белые стены коридоров крепости. Клетка в арке захлопнулась у меня за спиной. Трещали хлопки выстрелов.

— Ражев, каски! — кричал Ермаков сверху.
— Ждем! — отрезал Ражев. — Огонь на подавление!

Пестрые и беспорядочные вспышки из тумана. Химозный дым сливался с небом. За стенами задребезжала техника. Крики. Взрыв. Кирпичи бились об брусчатку или глухо падали кому-то по головам. В стене крепости пробили брешь тяжелым орудием. Гул пульсировал в ушах.

— Ждем.— терпеливо повторял Ражев.
— Бегом-бегом на стену!

По лестнице топот на верх. Вдох. Дым завихрялся. Я подглядывал за шахматным полем из машин, и ловко перебегающих между ними серыми тенями.

— Ждем. Ждем.

Второй залп. Меня унесло. Стена посыпалась передо мной.

— Хисма!
— Давай! — послышался крик со стороны входа в катакомбы.
— Смотри.

Земля словно отслоилась в сторону у меня из-под ног. Площадь содрогнулась и начала вздуваться. Из щелей вырывались чёрные тучи. В один момент все машины, техника и серые тени провалились вниз, перемешиваясь с камнем, досками и черными путами разорванных арматур. Клубы пыли и пепла вздымались вверх. Сквозь глухоту прорывались крики и стоны. Чья-то рука подхватила меня за рубаху. Грудь стеснило. Через боль и собственные крики, которые смешивались с общим громогласным трепетанием меня волокли куда-то в сторону.

— Все, репортер, — подскочил заведенный, но собранный Ражев, — иди вниз к реке, там спустишься по Язве.
Не знаю почему, но мое тело воспротивилось его приказу. И приказу ли...?
— Но... — все, что я успел тогда из себя выкашлеть.
На что он дернул меня к стене.
— Здесь ты все уже сделал. — отрезал Ражев и прихрамывая побежал в сторону главной башни.

Сквозь кусты по мягким сугробам из листьев я бежал к реке. Там меня ждала деревянная лодка. Неудачно скатившись по насыпи щебня и промочив себе ноги, я все-таки оттолкнулся от берега и пал на твердое дно.

По мере моего отдаления от крепости, по течению вниз, в норму приходили дыхание и слух. Наконец, подобрав тело, уже ощущая холод мокрой обуви, я поднял голову и как оказалось вовремя. На моих глазах как одуванчик сдуло верхушку той самой башни, в которую убегал Ражев. Грохот донесся спустя секунду. Потом качнуло лодку. Скалообразный обрыв вместе с увенчивавшим его белым кремлем отслоился как огромный ледник и образовал гладкую насыпь прямиком в реку. То место откуда отплывал я было покрыто серой грудой обломков. И все прекратилось. Лишь рядом промелькнула синева сирен.

Вода успокаивалась. Дым, пепел и пыль ползли за мной по водной глади, словно преследуя, а затем и вовсе поглотили в свою бесконечную пустоту. Тело самопроизвольно свернулось калачиком.

Я проплывал под разрушенным вчера мостом и представлял, как поезд слетает оттуда с рельс и первым вагоном втыкается в маленькую лодочку, прибивая меня вместе с ней ко дну. Холод от мокрых ног дрогнул онемевшее тело и затерявшееся в потемках сознание вернулось. Будто только сейчас я окончательно проснулся. Было ли на самом деле все то, что сейчас на каждый раз, когда я моргну обрывком пролетает передо мной или привиделось?

Я выглянул за борт и ужаснулся. Лодка увязла в пятне черной радуги. Оно было повсюду и вокруг и уходило под ширму смога вдаль. Я не понимал, застряло мое судно или движется. Не за что было зацепиться со стороны, чтобы сориентироваться в пространстве. Не было ничего. Голова сама подалась вперед расталкивающим движением. В прищуре глаза лихорадочно забегали из стороны в сторону, как бы пытаясь раздвинуть неуловимую ширму. Взгляд постоянно соскальзывал и терялся, в какую бы сторону я не повернулся в попытках увидеть хоть что-нибудь. И я увидел.

Чуть поодаль бледное брюшко мертвой рыбы парило на поверхности. За ней все чаще и чаще стали появляться на виду бляшки пены, сбившиеся в итоге в огромную шапку больного цвета. Вода тут словно кипела.
Мое оцепенение прервало понимание, что я не могу перестать щуриться. Глаза резко зазвенели в слезах от пойманной неведи. Я быстро скрутил голову в руки и пал на дно. Запах врезался в нос. Меня вымещало и полоскало. Спрятав морду под воротник, я начал считать: 1234 123 1234 123!!

Когда это кончилось, я в отчаянии уперся в бортик спиной. Так и сидел. Перевязал шнурки и совершенно неожиданно в переглядках предо мной явился палаточный лагерь на берегу. Дети кружились неподалеку от него в хороводе. Одна девочка, что была выше остальных, кажется, меня заметила. Она остановилась, разорвав круговую цепь и схватилась за фотоаппарат, висящий у нее на шее. Я спрятался за бортик. Нельзя быть обнаруженным даже рядом с этим местом, если все-таки признать, что все произошедшее действительно случилось. Меня вновь одолел истеричный ворох недавних воспоминаний. Они, итак, не укладывались у меня в голове, а теперь еще эта девочка с камерой. Осторожно я выглянул за борт и уже не обнаружил вокруг себя ничего кроме тумана. Снова.

Черная гладь была ровна как зеркало, но бурное течение скрывалось в глубине. Я чувствовал, как оно гудит подо мной.

Девочка с камерой не давала мне покоя. Девочка с камерой... Девочка с... Камера! Доказательства! Я отряхнул ее и попытался проиграть хоть что-то из записанного, но она оказалась еле живой — красная полоска батареи. Ну же ну же давай быстрее! Быстрее! Успел. И камера села.

Не знаю сколько времени дальше обратно меня несло по течению, час или всю жизнь.

Беспрерывный гул в голове прервал стук кормы о пристань. Забравшись на дамбу, я побрел по ней и вышел к дороге. Там до ближайшей остановки, уже еле-еле перебирая ноги. На железной лавке меня приняли за психа и держались в стороне. Только в автобусе я снял свой бейдж и уснул на мягком сидении под горячим дувом в ноги.

Нельзя отвлекаться, нужно сразу идти. По пути на работу, странным стечением обстоятельств меня свело с бывшим коллегой Кислициным. Он рассказал мне, что сейчас всех в канторе "трясут" в ожидании меня. Редактор официальных заявлений пока не дает. Была объявлена тихая охота. Кислый отправил меня к себе домой, под предлогом безопасности, в связи с уже прошедшим у него обыском, дожидаться его до вечера. При этом проявляя подозрительный интерес к информации с моей камеры и наличию её самой. Тогда ошарашенный, я принимал его слова за заботу, попутно погружаясь в переосмысление совершенных действий и решений как вереницу удачных шагов по лезвию бритвы.

Прибыв к нему на квартиру, я действительно обнаружил кавардак с явным отсутствием ноутбука и компьютера, о чем свидетельствовали ободранные провода на столах и полу.

Я успел перевести дух, но замер, перед телевизором на кухне. Мой редактор в прямом эфире давал свой комментарий: «Миша Велесовский был новеньким у нас, но очень талантливым, поэтому поехал один. Это безусловно, трагедия, что на первом его...».

И подзаголовок

ВОЕННЫЕ УЧЕНИЯ НА ТЕРРИТОРИИ ОБЫКНОВЕНСКА
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ ПРИ УЧЕНИЯХ

Кислицин сдал меня. В панике я нацепил свою же грязную одежду и успел сбежать из его квартиры, прихватив немного денег и кофту этой сволочи.

Без своего дома (но съемного), своих накоплений (но видных только с экранов), без работы своей (что в последний разок подарила мне смысл), без прав (да и не было их), без возможности связи (а не к лучшему ли?), документов (сгоревших тогда же в машине), без прошлого с будущим ныне по городу шастал я... Пока не припомнил один диалог, не упомянутый намеренно выше.

Я двинулся в путь, в надежде все же опубликовать информацию, в определенный момент, когда я смогу минимизировать потенциальную опасность для собственной жизни. И будь, что будет. Сдаваться нельзя. Это не моя тайна, а наше общее горе.

(Выкладывая это все, я подвергаю свое положение большому риску, но тем не менее, если есть люди, имеющие связь с возможными соучастниками или бывшими сослуживцами, то отзовитесь в условном месте. Ражев меня посвятил.)

Я жду.