ГЛАВА 8
— Я хочу познакомить тебя с мамой, — говорит Ольга.
Окна трамвая запотели. За ними, словно болиды, проносятся огни автомобилей. Водитель объявляет остановки сонным, невнятным голосом. Сергей встает с сиденья, уступая место старушке, но она, улыбаясь, кладет ему морщинистую руку на плечо и говорит, что скоро выходит. Сергей продолжает стоять, чувствуя неловкость оттого, что не знает, как поступить.
Ольга трогает его за руку и притягивает к себе, заставляя сесть.
— Если отказалась, то можешь смело садиться, — шепчет она ему на ухо.
— Я совсем отвык от нормальной жизни, — признается Сергея, и его щеки становятся пунцовыми. — Там, на войне, все проще.
— Проще? — удивляется Ольга.
Сергей не отвечает, зачем-то застегивает верхнюю пуговицу рубашки, хотя воротник ему явно мал и туго стягивает шею.
— А не поздно ли сейчас знакомиться с мамой? — спрашивает он, но в этой фразе больше утверждения, чем вопроса.
— Не поздно, — упрямо отвечает Ольга, включает мобильный телефон и через мгновение уже говорит с мамой: — Через час мы приедем... Кто «мы»? Я и молодой человек... Ну да, конечно, Сергей, кто ж еще!
Она отключает трубку, с усилием улыбается, пытаясь скрыть обиду на маму. Опять мама стонет, охает и ворчит! Опять Ольга делает не то, что мама хочет! Опять конфликтная ситуация! Но Ольга не намерена отступать. Она сжигает все мосты. Сейчас она придет к маме и в ультимативной форме объявит ей, что выходит замуж за Сергея, что именно он — ее суженый, ее муж, ее судьба и никого другого нет и никогда не будет. Пусть в ней беснуется незрелый максимализм, пусть мама плачет и всем своим видом проявляет недовольство. Слезы высохнут, острые углы оботрутся, и жизнь наладится. Все у них будет хорошо...
— Вот что! — неожиданно осеняет ее, и Ольга торопливо протирает запотевшее стекло. — Универмаг мы еще не проехали? Тогда выходим!
— Зачем нам универмаг? — спрашивает Сергей.
Ольга чувствует, как в душе что-то кольнуло, что-то, отдаленно напоминающее обиду. «Мог бы сам догадаться купить Ксюшке игрушку, — думает она и тотчас находит ему оправдание: — Вот что война с человеком делает! Он в самом деле отвык от нормальной жизни».
* * *
Сергею приглянулась куколка Барби с комплектом мебели и косметических принадлежностей. По его мнению, миниатюрные трюмо, гребешок, пудреница, губная помада приведут Ксюшу в неописуемый восторг. Но Ольга тянет его в отдел мягких игрушек. Она хочет, чтобы Сергей купил огромного плюшевого кота с полосатым хвостом.
— Мне кажется, кукла в собственном домике намного интереснее, — возражает Сергей. — Посмотри, чего стоит только комплект платьев!
— Вы правы! — поддерживает его продавщица. — Для девочки это самый лучший подарок!
— Сергей, будет лучше, если ты купишь кота! — настаивает Ольга.
— Этот кот похож на смятую подушку, — отвечает Сергей и пожимает плечами. — Он быстро ей надоест. А для куклы можно будет докупать аксессуары. Автомобиль. Яхту. Бойфренда...
Ольга стискивает зубы. Настроение у нее портится, но она не может уступить, хотя понимает, что Сергей прав. Но как ему объяснить, что плюшевый кот нужен для того, чтобы заменить им плюшевого медведя, которого Ольга собирается незаметно выкинуть? Сергей, к ее удивлению, тоже проявляет упрямство. Они продолжают спорить, и никто не хочет сдаваться. Продавщица, глядя на них, громко вздыхает и сладким голосом говорит:
— Вот же повезло девочке с таким заботливым папой!
Эта фраза как сладкий обвал, как золотой дождь, как елейный душ. Ольга замолкает, смотрит на Сергея влюбленными глазами и нежно прикладывает к его губам палец.
— Все, — говорит она с мягкой настойчивостью. — Больше ни слова! Покупаем кота, потому что Ксюша сама просила меня об этом.
Сергей соглашается: раз девочка просила, то базара нет. И все-таки покупает и кота, и куклу с собственным домиком.
* * *
Ольга держит над ним зонт. Два больших пакета Сергей несет под мышками, из-за них не видит дороги и шлепает ботинками по лужам. Дождь усиливается с каждой минутой. Сырой воздух пахнет мокрой зеленью и раскисшей землей.
— Может, надо прихватить шампанского? — предлагает он.
Нет, больше ничего не надо. Мама и так заждалась. Ольга обещала прийти через час, а уже прошло два с половиной. Нужно пощадить мамины нервы. Должно быть, она сейчас стоит у окна, глядя на остановку автобуса, освещенную одиноким фонарем, и поглядывает на телефон: позвонить дочери или нет?
— Как маму зовут? — спрашивает Сергей.
— Ирина Геннадиевна.
— Заметно, что я небрит?
О какой чепухе он спрашивает! Ольга тоже начинает волноваться. Чем ближе дом, тем тревожнее у нее на душе. Да что ж это с ней! Прочь тягостные мысли! Маме стоит только увидеть Сергея, чтобы понять Ольгу. Такой парень не может не произвести впечатления. Поставить его рядом с Глебом — все равно что рядом с молодым и гибким тигром поставить толстого, неповоротливого носорога. Мама увидит Сергея, и сердце ее оттает.
— Вот мой дом, — говорит Ольга.
Серый громоздкий дом кажется старым, выброшенным на берег кораблем. Под козырьками темных подъездов висят голые провода. Сколько Ольга помнит себя, лампочек здесь никогда не было... Они шагают медленно, чтобы ненароком не споткнуться о выбоину или не ступить в глубокую лужу. Ольга на ходу достает ключ от домофона — знает, что вслепую очень трудно набрать номер квартиры, проще открыть замок самой. Она идет на два шага впереди Сергея. Тут кстати дверь подъезда открывается — кто-то выходит... Но нет, человек замирает на пороге, будто не решается его перешагнуть. Сырой воздух разрывают два оглушительных щелчка, молнией ослепляют огненные вспышки. Ольга от неожиданности вскрикивает и в то же мгновение узнает человека, стоящего во мраке подъезда. Это Глеб! Она оборачивается, чтобы убедиться, что Сергей с ней рядом, что он защитит ее, и с ужасом видит лежащего посреди лужи плюшевого кота.
— Сергей!
Она кидается в темноту и едва не спотыкается о распростертое на мокром асфальте тело. Сергей лежит навзничь, широко раскинув в стороны руки, словно пытается дотянуться до кукольных аксессуаров, раскиданных повсюду.
— Господи, что же это... — сломанным голосом бормочет Ольга, падая на колени рядом с Сергеем. — Помогите кто-нибудь! Умоляю, помогите!.. Сережа... Сереженька...
Она пытается перевернуть его на спину, ощупывает шею и щеки. Ее рука становится липкой от крови. Ольга стонет, будто разодрала ладонь обо что-то острое, к дождевым каплям на ее лице добавляются горько-соленые слезы. Она плачет все громче, и ее плач напоминает дикий, страшный, нечеловеческий вой... Кто-то ее окликает, вокруг собираются люди. Женский голос призывает вызвать «Скорую», мужской голос настаивает на том, что сначала надо вызвать милицию. Еще кто-то интересуется, сделали ли пострадавшему искусственное дыхание...
* * *
Ольгу не пустили в приемное отделение. Мучительно заикающийся врач с обвислыми по краям, как у казака, усами потребовал у нее паспорт, переписал данные и, дергая головой от старания говорить гладко, посоветовал «д-дуть д-домой от греха п-подальше».
Контролер в трамвае сначала пялился на ее порванные на коленях колготки, а потом потребовал предъявить билет, но Ольга так накричала на него, да еще замахнулась рукой, что контролер торопливо ретировался и сошел на следующей остановке. При выходе с трамвая она толкнула в спину какого-то мужчину, который уж слишком медленно преодолевал ступеньки. Мужчина едва удержался на ногах, повернулся к Ольге, чтобы высказать ей свое неудовольствие, и она выдохнула ему прямо в лицо:
— Пошел вон, подонок!
Мужчина так и остался стоять на остановке с раскрытым ртом.
А Ольга, кусая губы, быстро шла по темной улице и бормотала:
— Подонки! Все вокруг подонки! Ненавижу... ненавижу...
Люди, проходившие мимо нее, были здоровы, веселы, кто-то пил пиво, кто-то курил, кто-то кидал на Ольгу недвусмысленные взгляды, а Сергей в это время лежал на операционном столе с оголенной грудью, в которой застряли две пули; и посвистывал безостановочно прибор искусственной вентиляции легких, и едва слышно пощелкивал индикатор сердечных сокращений, и покрывался крупными каплями пота лоб хирурга, и равнодушно созерцала сине-бледное лицо раненого операционная сестра, думая при этом: «Жаль, конечно, но он не выживет. Опять, наверное, бандитские разборки...»
На углу своего дома Ольга остановилась, прижалась к фонарному столбу, вынула из сумочки сигареты и закурила. Две милицейские машины беззвучно выплескивали пучки света из проблесковых маячков. Сутулый мужчина в длинном светлом плаще сидел на корточках в том месте, где лежал Сергей, и собирал в полиэтиленовый мешочек крохотные пудреницы, зеркальца, гребешки. Куклу и кота, должно быть, кто-то подобрал до приезда милиции. «Зачем это все?» — с отупляющим равнодушием подумала Ольга.
Она кинула окурок в лужу и направилась к подъезду. Милиционеры проводили ее долгим взглядом, кто-то даже пустил ей в лицо луч фонарика, но никто не остановил и ни о чем не спросил.
* * *
Казалось, что в доме — все, как прежде. Только Ксюшка не выбежала из своей комнаты встречать ее. И, может быть, мягче обычного был взгляд у мамы, какой-то расслабленный, удовлетворенный, отдохнувший.
— Ты одна? — равнодушно спросила она, хотя не могла не видеть, что в прихожей, кроме Ольги, нет никого. — А что у тебя с ногами? Ты видела, что у тебя порваны колготки?
Рваные колготки! Вот самая главная проблема на этот момент!
Ольга как швырнет сумочку в угол! Села на обувной стульчик — и в слезы. Мама подошла, погладила ее по голове, вздохнула и голосом умудренной женщины произнесла:
— Ничего, доченька. Ничего. Все будет хорошо. Думаешь, я мало слез в молодости пролила? И что? Где эти слезы? Высохли, и ни следов, ни памяти. Правильно говорят — водица это...
— Что?! — Ольга подняла голову и скинула ладонь мамы. — Водица?! Ты знаешь, что произошло? Ты ведь еще ничего не знаешь! Ты ведь сидишь здесь, как зайчиха в норе! Да ты...
Она осеклась, сорвала с себя плащ, швырнула его куда-то и решительно направилась к телефону.
— Кому ты собралась звонить? — спросила мама, и только сейчас в ее голосе проявились тревожные нотки.
— В милицию! Не уходи, послушай! Тебе будет интересно!
Ольга плюхнулась на диван, поставила аппарат себе на колени и стала набирать «02». Палец ее дрожал, несколько раз она нажала не ту клавишу. Вдруг на телефон легла пухлая рука.
— Не надо никуда звонить, — раздался мужской голос. — Я сам во всем признаюсь.
Ольга подняла глаза и увидела Глеба.
* * *
Он стоял перед ней, бледный, с блестящими глазами, склонив голову с покорной обреченностью. Галстук съехал набок, из-под брючного ремня выпростался край рубашки. Рядом, держа его за палец, стояла Ксюшка.
Ольга откинула телефон в сторону, вскочила на ноги и вцепилась Глебу в горло.
— Подонок!! Негодяй!! — кричала она, раздавая ему пощечины и царапая его пухлые щеки. — Подонок!! Убийца!! Да как ты смел!! Как ты смел...
Слезы заливали ее лицо. Глеб не сопротивлялся. Ксюшка тоже заплакала и тонким голоском запищала:
— Не бей его, мамка!
В какой-то момент девочка оказалась между Глебом и Ольгой. Рыдая, Ольга отвернулась, закрыла лицо руками и, покачиваясь, подошла к окну. Она слышала, как всхлипывает дочь и Глеб тихо приговаривает:
— Не плачь, моя девочка. Не надо. Все будет хорошо...
Ольге показалось, что ее сердце не выдержит всего этого и разорвется, как граната. Задыхаясь от невыносимой боли, она повернулась и срывающимся голосом произнесла:
— Доча, этот дядя — убийца! Он стрелял в моего друга...
Ксюшка двумя руками схватилась за нижний край Глебова пиджака, отрицательно покачала головой и, насупившись, пробормотала:
— Нет, он хороший. Он мне зайца подарил. И мы с ним играли в прятки. А ты его налупила...
В дверях комнаты, как привидение, появилась мама. Она была бледна, ее подвижные глаза не находили себе места; взгляд женщины перебегал с внучки на дочь, потом на Глеба и так далее по кругу.
— В общем, так, — изо всех сил стараясь сдержать слезы, произнесла Ольга, с ненавистью глядя на Глеба. — Пошел вон отсюда! Пошел отсюда быстро, и так, чтобы я тебя больше никогда не видела. Чтобы твоего поганого духа здесь больше не было. Чтобы...
— Ольга... — ахнула мама и прикрыла рот рукой.
— Мамка, не прогоняй дядю Глеба! — капризно протянула Ксюшка.
— Я сказала! — жестко повторила Ольга и взяла со стола тяжелую хрустальную вазу для цветов.
— Да, — тихо ответил Глеб, кивая. — Конечно. Можешь быть спокойна. Я сейчас уйду... — Он осторожно убрал ручки Ксюши и погладил ее по головке. — Не грусти, малышка.
— Ты уходишь? — всхлипнула девочка.
— Ухожу. Но мы еще обязательно встретимся.
— Ты никогда больше с ней не встретишься! — сквозь зубы процедила Ольга. — Ты будешь гнить на нарах, подонок, и она тебя быстро забудет!
— Если бы это было самое страшное в моей жизни, — произнес Глеб и, схватившись за лицо, вдруг заплакал навзрыд. Слезы просачивались под ладонями, стекали на подбородок, плечи его содрогались.
— Ольга, как ты можешь... Это грубо! Это жестоко! — заволновалась мама и, как наседка к цыпленку, подлетела к Глебу.
— Он стрелял в Сергея, — глухим голосом ответила Ольга и запрокинула голову, изо всех стараясь удержать в глазах слезы. — Этот негодяй убил Сергея...
— Может, это какая-то ошибка? — Мама мучительно искала выход из трудного положения и не знала, обнять ей Глеба или не стоит.
— Нет, мама, это не ошибка, — ответил Глеб дрожащим голосом. — Это правда...
— Какая она тебе мама, дерьмо! — взвилась, словно от боли, Ольга.
— Господи... — прошептала мама, отступила от Глеба на шаг и трижды перекрестилась. — Вот беда-то какая...
Глеб совладал собой, хотя слезы все еще лились по его лицу. Широко раскрывая рот, словно вытащенная на сушу рыба, и глотая слезы, он принялся неточными движениями поправлять рубаху, галстук, застегивать пуговицы пиджака.
— Прости, Оленька, — изо всех сил мужаясь, сказал он. — Извини, что я посмел назвать Ирину Геннадиевну мамой. Прости. Так получилось. Не по злому умыслу, а от сердца. Я ведь никогда не знал своей мамы. В детском доме были воспитательницы, я их называл по имени-отчеству... Без злого умысла я произнес это слово... Видит бог, без злого умысла... Ирина Геннадиевна очень близкий для меня человек...
— Проваливай! — глухо произнесла Ольга.
— Не говори так, дочь! — взмолилась мама. — У меня сердце разрывается все это видеть и слышать!
— У меня тоже...
— Я уйду, — затягивая галстук потуже, произнес Глеб. — Я, конечно, уйду. Все равно мне с таким грузом больше не жить. Я тюрьму восприму с облегчением. Но не стану замаливать грех. Потому что... потому что я не мог поступить иначе. И если время повернуть вспять, я снова бы выстрелил...
— Я сейчас кину в тебя вазу, — произнесла Ольга.
— Погоди, — часто дыша, словно после продолжительного бега, ответил Глеб. — Дай мне все сказать. Другого случая уже не будет... Я тебя, Оленька, чисто и искренне любил много лет подряд. И сейчас я тебя люблю больше своей жизни. Ты, твоя мама и твоя дочь — это для меня все: и смысл, и суть, и радость жизни. Я впустил вас в свое сердце сразу и навсегда, как взрыв, как океанскую волну...
— Меня тошнит от твоих слов, — процедила Ольга.
Мама начала всхлипывать. Не сдержавшись, она прижалась к груди Глеба, щедро поливая ее слезами.
— Моя вина только в том, — продолжал Глеб, сглатывая слезы, — что я, дурак, пытался казаться тебе совсем другим человеком, чем был на самом деле. Я наивно полагал, что ты крепче меня полюбишь, если я стану богатым, сильным, уверенным в себе. И я лез из кожи вон, чтобы крепко встать на ноги, чтобы сделать себе карьеру. Я — ха-ха, это смешно, очень смешно! — часами стоял перед зеркалом, отрабатывая громкий голос, волевой взгляд и тренировал смелое выражение лица. А на самом деле я как был, так и остался слабым, легкоранимым и впечатлительным человеком. Только ты об этом не знала. Ты не знала, каких усилий мне стоило корчить из себя преуспевающего и самодовольного бизнесмена. Я жил только одной мыслью и надеждой на то, что ты станешь моей. Я готов был в лепешку расшибиться, чтобы сделать тебя счастливой...
— Глеб, — прервала его Ольга измученным голосом, — я ненавижу тебя. Я не могу больше тебя слушать. Уходи быстрее!
Она обессиленно опустилась на диван. Ее знобило. Мама вытирала краем фартука слезы.
— Еще два слова, — пообещал Глеб. — Я не буду прятаться от милиции. Зачем? Какой смысл жить на этой планете, среди этих людей, если у меня не будет тебя? Я до последнего надеялся, что смогу завоевать твое сердце. Мне казалось, что наше счастье совсем близко, можно протянуть руку и потрогать его... Но тут появился он, этот парень. Оленька, я сразу почувствовал, как он выталкивает меня из этой жизни, как отрывает нас друг от друга, как раздавливает меня. Он сильный, высокий, у него на груди ордена, а за плечами — война. Куда мне с таким тягаться? Но ведь он отбирал мое, то, что ему не принадлежало! — Глеб зажмурил глаза, потряс головой, и на его щеки снова выплеснулись слезы. — И я понял, что мы вдвоем... что нам...
Он не договорил, слезы начали душить его. Мама запричитала:
— Глебушка, ну не убивайся же ты так! Не кори себя!
— Что толку, мама... — прошептал Глеб, бережно отстраняя от себя женщину. Ксюшка захлопала мокрыми глазами, шмыгнула носиком и погладила Глеба по рукаву.
— Мне тебя жалко... И зайка плакать будет...
— Прощайте, — прошептал Глеб. — Простите, если сможете...
Он уже повернулся, чтобы выйти в прихожую, как в дверь позвонили. Мама встрепенулась, оглядела комнату, будто выбирала, кому можно было бы поручить открыть дверь, приложила палец к губам и на цыпочках вышла в прихожую. Она с опаской приблизилась к «глазку», как к дулу пистолета, и тотчас отшатнулась от него.
— Это милиция! — прошептала она, округлив глаза.
Глеб вздрогнул и непроизвольно прижал руки к груди, словно защищался от удара. Он выглядел так, словно палач вел его на эшафот: голова безвольно опущена, плечи приподняты, в глазах — покорность судьбе и жалкий страх. Ольга вскинула голову, резким движением смахнула с лица слезы и как-то странно взглянула на Глеба. В ее взгляде можно было заметить и мстительный огонек, и легкое недоумение, словно она хотела сказать: что, уже? так быстро? вот и все?
* * *
Мама вышла из оцепенения первой, отреагировав быстро и неожиданно. Она схватила Глеба за руку и потащила его за собой в детскую комнату. Казалось, Глеб плохо понимал, что происходит, и ничего не спрашивал, не сопротивлялся. Мама второй раз метнулась в прихожую, сорвала с вешалки куртку Глеба, подняла с пола его ботинки и закинула все это в детскую. Ксюшка развеселилась, как от забавной игры, запрыгала и захлопала в ладоши. Мама мельком глянула на себя в зеркало, смахнула со лба челку и открыла дверь.
Ольга с поразительным спокойствием наблюдала за происходящим. Она не сопереживала маме, не следила с напряженным злорадством за вошедшим в квартиру милиционером и не испытывала досады от того, что в самый последний момент Глебу удалось ускользнуть от справедливого возмездия. Можно было подумать, что она смотрит вялотекущий телевизионный сериал, и смотрит только потому, что нечем заняться в скучный вечер. Глаза ее были пусты, губы расслаблены.
Милиционер был мокрым с головы до ног. Он провел под дождем не один час. Под его ногами на ламинированном паркете расползалась мутная лужица.
— Скажите, Ольга Николаевна Герасимова здесь живет? — спросил он, зачитав фамилию по бумажке.
Ольга поднялась с дивана, встала в дверях комнаты, скрестив на груди руки.
— Я Ольга Герасимова.
— Если не ошибаюсь, вы были свидетелем...
— Да.
— В таком случае я должен задать вам несколько вопросов.
Мама засуетилась и как бы нечаянно наступила Ольге на ногу. Из детской выглянула Ксюшка, посмотрела на милиционера. Тот ей подмигнул, и Ксюшка ретиво, как ящерица, исчезла у себя.
— Проходите в комнату, — любезно заворковала мама. — Ничего, ничего, не надо снимать ботинки. Нам все равно убираться.
Она кидала короткие, как молния, взгляды на дочь, и в этих взглядах была мольба. Милиционер прошел в комнату, сел на край дивана. Ольга — напротив него, в кресло. Не успел милиционер раскрыть рот, как Ольга спросила:
— Он жив?
— Пока да, — ответил милиционер и наконец снял фуражку. Оказывается, под ней скрывалась чистая, как яйцо, лысина и ребристый от множества морщин, высокий лоб. — Врачи борются за его жизнь.
— Может, чайку? — спросила его мама, но милиционер не услышал вопроса.
— Расскажите, что произошло у вашего подъезда в половине десятого?
Мама стояла на пороге комнаты, тяжело опираясь на дверную ручку, и кусала губы.
— Мы с Сергеем Рябцевым подходили к подъезду... — едва слышно произнесла Ольга, глядя на репродукцию картины Куинджи, на залитую мертвенно-бледным светом лесную тропинку.
— Ну? — устало поторопил милиционер. — А дальше что?
— И в Сергея дважды выстрелили... — с усилием произнесла Ольга и тотчас с ошеломительной ясностью поняла, что уже начала лгать и будет лгать дальше, с неосознанным упорством, без мук и угрызений совести.
— Вы видели человека, который стрелял в Рябцева?
— Нет, — холодным тоном ответила Ольга. — В подъезде было темно.
— Там лампочки уже сто лет нету! — торопливо и с явным облегчением заговорила мама. — Уж сколько мы звонили в ЖЭУ и жалобы писали, а все никакого результата, там уже и проводка вся сгнила...
Милиционер, перебивая ее, задал еще один вопрос Ольге:
— Может, вы разглядели его фигуру? Какой он был? Высокий, низкий, сухощавый? Или, скажем, полный?
И он пытливо посмотрел Ольге в глаза.
— Сухощавый, — ответила Ольга, без усилий выдержав взгляд милиционера. — Хотя я могу ошибаться.
— А куда потом побежал этот человек?
— Я не видела. Я опустилась перед Сергеем на колени и стала звать на помощь.
Милиционер помолчал, почесал лоб и напялил на голову свою мокрую фуражку. Затем поднялся с дивана и, бегло осмотрев комнату, вышел в прихожую.
— Извините за беспокойство, — сказал он, глядя на Ольгу. — Вам придется еще давать свидетельские показания в прокуратуре. И, думаю, не раз.
— Надо — значит, надо! — за Ольгу ответила мама.
Милиционер шагнул к двери, но остановился и повернулся.
— Вы живете втроем? — спросил он как бы мимоходом. — Посторонние к вам сегодня не заходили?
— Откуда ж у нас посторонние? — излишне убедительно произнесла мама и развела руками. — Мы иной раз даже сантехнику дверь не открываем. И когда перепись была, не рискнули молодому человеку с портфелем открыть. Сейчас, знаете ли, время неспокойное...
Милиционер, увидев Ксюшку, опустился на корточки и протянул ей руку.
— Тебя как зовут, малышка? В садик ходишь?
Девочка несмело шагнула к милиционеру, но руки ему не подала, завела обе за спину и нахмурилась.
— Ксюшенька, что ж ты с дядей не разговариваешь? — приторно произнесла мама. — Стесняется она вас! Зато в садике какая балаболка!
Милиционер выпрямился, козырнул и вышел из квартиры.
* * *
В квартире надолго повисла тишина. Даже Ксюшка притихла, улегшись на своей кровати в обнимку с зайцем. Мама замерла у окна, прикрываясь занавеской. Ольга не выдержала:
— Ну что ты прячешься? Что ты прячешься, как партизан в тылу врага? На тебя смотреть смешно!
— Милиция все не уезжает... — стала оправдываться мама.
Ольга коснулась ладонью лба, покачала головой.
— Что мы наделали...
Тенью в комнату зашел Глеб. Неслышно присел на край дивана, обхватил голову руками. Ольга смотрела на него и не узнавала. Таким она еще никогда не видела Глеба. Перед ней был другой человек: забитый, запуганный, жалкий.
— Я еще минутку посижу и пойду, — произнес он, не смея поднять глаза на Ольгу.
— Сиди уж, раз раньше не ушел, — с презрительной иронией произнесла Ольга.
Она сама не могла понять, почему вдруг решила сказать милиционеру неправду? Почему стала защищать Глеба? Может быть, ей стало его жалко и в ней с необыкновенной силой проснулось самое выразительное женское чувство — чувство сострадания, стремление защитить более слабого? «Я не пойму себя. Я просто дура!» — думала она.
Мама принесла из кухни валокордин, накапала в рюмку, разбавила минералкой.
— Тебе накапать, Оля? — спросила она.
— Накапай мне лучше водки, — процедила Ольга и сама подошла к бару, вынула начатую бутылку водки — той самой, которой отмечали выздоровление мамы. Она выпила полстакана залпом, даже не поморщившись, заперлась в ванной и сунула голову под кран. «Я не просто предательница, — думала она. — Я бессовестная тварь. Я продажная девка. На мне клейма ставить негде... Как легко я отреклась от Сергея! И не в первый раз уже...»
Она закрутила кран и еще долго сидела, склонив голову над ванной, глядя, как с волос свешиваются тонкие нити воды.
Тихо, воровато поскреблась в дверь мать.
— Олюшка, — заискивающим голосом прошептала она. — Вам с Глебом вместе стелить?
— Что?! — вспылила Ольга и мотнула мокрой гривой. — Мама, очнись! На кухне ему стелить, у мусоропровода!
— Как скажешь, воля твоя...
* * *
Она встала рано, зашла в комнату к матери, села на край постели.
— Мама, отведи Ксюшу в садик. Я в больницу поеду.
Ольга не стала завтракать, не стала подводить ресницы и красить губы. Лишь причесалась, стоя у зеркала и искоса поглядывая на кухонную дверь. Через щель можно было видеть край полосатого одеяла и повешенный на спинку стула пиджак.
Дождь перестал, промытая трава блестела росой, жизнерадостно чирикали воробьи, на асфальте, как в зеркале, отражались стволы деревьев. То страшное, что случилось вчера вечером, представлялось Ольге дурным сном. Ее сознание отторгало истину, что здесь, в этом тихом и уютном дворе, раздались выстрелы и Сергей, поливая своей кровью асфальт, упал ничком в лужу.
Несмотря на ранний час, на лавочке перед подъездом сидели соседские старушки и о чем-то судачили. Ольга хотела проскочить незамеченной, но дверь подъезда предательски скрипнула, и несколько пар пытливых глаз уставились на Ольгу. Разговор мгновенно оборвался. Старушки пялились на Ольгу при гробовой тишине. И лишь когда она поздоровалась и прошла мимо, ее догнал вопрос:
— Вот страху-то натерпелась, да, милая?
Пришлось остановиться и обернуться. Старушки принялись разглядывать ее подпухшее лицо.
— Сколько слез пролила девонька! — покачивая головой, начала сокрушаться одна из старушек. — Это твой парень был, да?
— Да, мой парень, — ответила Ольга.
— Ну, дай бог, дай бог ему жизни и здоровья!
— А говорят, убийца в нашем подъезде спрятался, — включилась в разговор другая старушка. — Он сначала стрельнул, а потом побежал по лестнице наверх.
— И куда ж он потом делся? — спросила ее подружка в белом платочке в горошек.
— А кто его знает! Может, на крышу выбрался и убег. А может, и сховался где.
— Где ж там сховаешьея? Разве что в квартире у кого?
— А-ай! — тонким голоском протянула третья старушка и махнула высохшей сморщенной ладонью. — Слушайте вы больше эту милицию. Ничего они не знают. Знали б, так давно поймали.
— И как только земля этих убийцев носит? — прошамкала беззубым ртом первая старушка.
Подруги мысленно согласились с этим высказыванием, одновременно вздохнули, и каждая погрузилась в свои мысли.
* * *
— А вы кто ему будете?
Врач смотрит на нее поверх очков, которые сидят на самом кончике носа. Какой бессмысленный вопрос! Ольга ведь не на концерт пришла, не в кино, не в цирк. Она пришла к человеку, который завис между смертью и жизнью. К таким ходят только самые близкие. Если пришла, значит, не могла не прийти, значит, сердце рвется к милому, глаза ищут любимый образ, шарят в пустоте, жаждая прикоснуться к руке единственного...
— Жена.
— А жена у него в паспорте не значится, — отвечает врач и засовывает руки в глубокие оттянутые карманы халата. — Но так и быть. Надевайте бахилы, халат, шапочку и идите за мной.
Перед дверью в реанимационное отделение он останавливается.
— Даю минуту, — предупреждает он. — И, пожалуйста, без истерики.
Она беззвучно входит в пропахшую медикаментами комнату. На широкой кровати лежит Сергей. Его лицо отливает желтизной. Веки закрыты. Перебинтованная грудь неподвижна. Рот закрывает маска с трубкой, на шее и на руках — датчики. Рядом тихо работают приборы.
Ольга медленно приближается к нему. Ее глаза неудержимо тяжелеют, комната и кровать преломляются, словно все это отражается в зеркале, которое вдруг разбилось на несколько больших кусков. «Милый, милый, милый...» — мысленно повторяет она.
Ее рука невольно отрывает пуговицу от халата, которая падает на пол и закатывается под кровать. Ольга замирает в шаге от Сергея. Она рассматривает его белый лоб, брови, слежавшиеся от подушки волосы. Как странно: когда-то давно, в какой-то другой жизни он держал ее за руку и говорил: «Я совсем отвык от нормальной жизни. Там, на войне, все проще...»
Ольге кажется, что она наяву слышит его голос. Иногда грустный, приглушенный, иногда твердый, звонкий: «Я хотел тебя увидеть... Ты вышла замуж за Глеба?»
«Нет, нет! — отвечает мысленно она. — Я люблю только тебя и буду только твоей!»
«Мне нужны перчатки без пальцев, — говорит Сергей. — Для автомата...»
Она хочет возразить, но его голос продолжает звучать: «Как ты быстро и легко распорядилась собой! А обо мне ты подумала? Ты подумала о том, как мне потом жить?»
Она плачет. Слез так много, что она не успевает их вытирать... Надо взять себя в руки. Врач ведь предупреждал — никаких истерик. Она подходит еще ближе. «Прости меня, Сережа, — мысленно говорит она. — Прости меня, дуру непутевую!»
«Если бы ты знала, — перебивает он, — как тепло спать с овчарками в обнимку!»
Она опускается на корточки и осторожно прикасается к его ладони, лежащей на смятой простыне. «Сережа! — молит она. — Ты только не умирай. Я тебя очень прошу. Пожалуйста, живи! Очень постарайся, изо всех сил! Ты же сильный, ты сможешь! Тебя на войне пули не брали, тебя всегда смерть обходила стороной. Совладай с ней, уговори ее оставить тебя в покое! Скажи мне, что мне сделать, чтобы ты выжил? Я под поезд лягу ради тебя! Я убью Глеба! Я ограблю банк и приглашу самых лучших врачей мира. Только ты не умирай. Не уходи от меня, не оставляй меня одну в этом мире. Он пустой и бесцветный без тебя...»
Врач подошел к ней и взял ее за плечи. Ольга вздрогнула, поднялась на ноги.
— Он выживет? — спросила она, заглядывая врачу в глаза.
Тот снял очки, протер их о халат.
— Очень надеюсь...