13 глава
Мила
Acatalepsy — неспособность по-настоящему понять что-либо.
Я не двинулась с места, когда за ним закрылась дверь. Прохладный сквозняк коснулся моей обнаженной кожи и послал дрожь. Я была голой и замёрзла, запястья были неудобно закреплены над головой, но каким-то образом мне удалось заснуть.
Отвращение к себе изматывало.
Я проснулась от солнца, косо падающего на мое тело, и от неприятного давления в мочевом пузыре.
Впервые я увидела комнату при дневном свете. Я лежала посреди огромной кровати с вычурным железным изголовьем и белым пуховым одеялом. Тяжелые шторы цвета крови обрамляли окно, под которым стояло кресло для чтения. Пространство было большим, передавая богатство в традиционном Русском стиле. Не обнаружив никаких личных вещей, я предположила, что нахожусь в гостевой комнате.
Взгляд остановился на потрескавшейся деревянной двери, ведущей, как я надеялась, в ванную комнату. Мне действительно нужно было пописать, и я не собиралась добавлять мочеиспускание в свой список унижений.
Я потянула веревки, пытаясь вывернуть из них запястья, но они были так туго натянуты, что все, что мне удалось сделать, это натереть кожу до крови. Издав сердитый звук разочарования я сильно потянула, готовая снести изголовье кровати, если понадобится.
При звуке открывающейся двери я застыла.
В дверях стояла темноволосая девушка в узких джинсах и потертой футболке, обтягивающий небольшой беременный живот. Она держала на бедре малышку, которая в полусне сосала большой палец. На мгновение мне показалось, что это могут быть девушка и дочь Ронана. Но потом она заговорила.
— Пожалуйста, скажи, что это какая-то извращенная ролевая игра.
Я не знала, что ответить, но выражение моего лица, должно быть, сказало ей все, что ей нужно было знать.
Она вздохнула и пробормотала:
— Родственница.
Я смутно поняла, что это, возможно, та самая невестка, о которой упоминал Ронан, но у меня не было времени на размышления, потому что в дверях появился мужчина, одетый в синий костюм, с чашкой в руке.
Девушка подняла девочку повыше на бедре, ее голос был сухим, когда она кивнула в мою сторону.
— Кристиан, посмотри, что сделал твой брат.
Мое тело напряглось от унижения, когда его взгляд остановился на мне, хотя он, казалось, оценивал ситуацию больше, чем замечал, что я была полностью обнажена. Его лицо было потрясающим, вырезанным изо льда в совершенстве, и простое прикосновение его глаз заставило меня вспомнить ту фотографию в кабинете Ронана.
Это другой мальчик.
Кристиан отвернулся от меня и просто сказал:
— Она Михайлова.
— Что за Михайлова? — спросила маленькая девочка.
Девушка положила руку на бедро.
— Мне все равно, даже если она дочь сатаны...
— Близко, — ответил он.
— У сатаны есть рога. — девочка посмотрела на меня с разочарованием. — У нее нет рогов.
Разве не его брата звали Дьявол? Я ненавидела, когда все смотрели на меня, как на какое-то чудовище. Теперь, зная, чем занимается папа, все холодные, испуганные взгляды, которые я получала с тех пор, как прилетела в Москву, вдруг обрели смысл.
— Я не оставлю ее так, — сказала девушка.
— Мама, — прошептала дочь. — Она моя няня?
— Няня. Нет, cara mia.[57]
— Ох. — малышка поджала губы. — Тогда, наверное, нам следует отпустить ее, папа.
Сколько лет этой девочке? И она выросла в логове гадюк?
Он не выглядел довольным, но спорить с ней не стал. Он выхватил малышку из ее рук и повернулся ко мне, его голос был холоднее Русской зимы.
— Прикоснись к моей жене, и то, что сделал с тобой мой брат, вдруг покажется тебе забавным.
Я судорожно сглотнула.
Его жена закатила глаза.
— Он немного напряжен, но у него добрые намерения.
Она попыталась закрыть дверь, но он остановил ее ногой, многозначительно взглянув на нее, оставляя открытой. Она невинно улыбнулась ему, как будто вела себя прилично. Когда он наконец ушел, она подождала, нетерпеливо постукивая каблуками с принтом гепарда, пока он не отошел достаточно далеко в коридор, чтобы не заметить, а затем закрыла дверь.
— Кстати, меня зовут Джианна. — она подошла ко мне.
Я колебалась, не зная, чего ожидать от нее, учитывая, что ее муж был ужасен, а ее шурин должен быть предан. Наконец, я ответила:
— Мила.
— Приятно познакомиться, Мила. — она присела на край кровати. — Откуда ты?
— Майами.
— Ох, я обожаю Майами. Я больше нигде не ела лучшей Кубинской еды, — сказала она и весело добавила: — Но, опять же, я точно не была на Кубе.
Я уставилась на нее. Не была уверена, в какой мир попала, и у меня начинала болеть голова.
Джианна боролась с веревкой на моем запястье, бормоча что-то на языке, который я приняла за Итальянский. До сих пор она была самым приятным — хотя и сомнительно нормальным — человеком, которого я встретила с тех пор, как ступила на земли Москвы.
— Он научился завязывать узлы в тюрьме, — сказала я бесцветным голосом.
— Помимо всего прочего, я уверена, — парировала она, словно была раздражена. — Интересно, он тоже занимался сексом втроем?
Она рассмеялась над моим непонимающим выражением лица.
— Извини, это просто мое проявление отвращения к тюремным медсестрам. Это случается в самые странные моменты.
Она наконец освободила одно запястье, прежде чем перейти к другому, и я поморщилась от боли в мышцах, когда опустила руку.
— Я никогда не видела, чтобы Ронан привязывал девушку к кровати только для того, чтобы оставить ее. Надеюсь, это всего лишь период.
Я начинала понимать, что сумасшествие это просто норма здесь.
— Остается только надеяться, — сухо сказала я. А потом с беспокойством добавила: — Его девушка живет здесь?
Это ее позабавило.
— Я уверена, что Ад замерзнет прежде, чем Ронан станет моногамным. — она остановилась, смотря на меня, ее взгляд остановился на моей шее, которая, как я знала, была отмечена засосом. — Но опять же... это заставляет меня чувствовать себя немного оптимистичной.
Я не думала, что она шутит.
Мне бы очень не хотелось увидеть ее и ее муж.
— Я думала, что Надя его девушка, — медленно произнесла я.
Она сморщила нос.
— Нет, к счастью. Из нее вышла бы ужасная невестка. Я могу только представить себе разговор за ужином.
Небольшое облегчение наполнило меня осознанием того, что я не дурачилась с чьим-то парнем. Эта мысль только усугубляла болезненность ситуации. Однако сейчас это волновало меня меньше всего.
— Я стараюсь держаться подальше от дел мужа и его брата, но иногда подслушивание берет надо мной верх. У Ронана проблемы с твоим отцом, а не с тобой. — она дернула за веревку с Итальянским проклятием. — Уверена, что пройдет совсем немного времени, прежде чем он уступит, и все будет улажено.
Она казалась равнодушной к тому факту, что уступка означала, что голова моего папы украсит каминную полку Ронана. Безнадежность этой ситуации давила мне на грудь, пока я смотрела в потолок.
57
Дорогая моя (итал.)
— Отец уже согласился обменять себя на меня.
Она приподняла бровь.
— Тогда почему ты все еще нужна Ронану?
— Пытки.
Она рассмеялась, но тут же стала серьезной, поняв, что я говорю серьезно.
— Ну... это интересно.
Будучи в здравом уме и все такое, у меня имелись другие слова для этой ситуации. Вторая веревка развязалась, и встала с кровати.
— Спасибо. Я просто должна...
— Я найду тебе какую-нибудь одежду.
К счастью, приоткрытая дверь вела в ванную, и я облегченно вздохнула. Я вымыла руки и лицо мылом, затем нашла в ящике туалетного столика запасную зубную щетку, которой воспользовалась, чтобы стереть кислый привкус вчерашнего праздника со рта.
Вернувшись в комнату, я внезапно почувствовала себя очень, очень голой.
Джианна сидела на кровати с каким-то предметом одежды в руке.
— Вот, держи.
Я поблагодарила ее, прежде чем надеть. На черной, слишком большой футболке было изображено лицо Элвиса Пресли, и она доходила мне только до бедер.
— Извини, — сказала она. — Футболка единственное, что я смогла найти. Ронан бросил на меня рычащий взгляд, который поклялся отомстить.
На моем лице отразилась тревога за нее.
Она улыбнулась.
— Он скорее лает, чем кусается, честное слово.
— Я стала свидетелем, как он отрезал человеку палец, и он собирается убить моего отца.
— Ох. — она сморщила нос. — Полагаю, это ставит его в неловкое положение, не так ли?
В плохой свет, — мысленно поправила я.
Я была этим человеком.
— Мне очень жаль твоего отца. Да. Но тебя бросили в подземный мир, а здесь не всегда черно белое.
Я обдумывала ее слова, пока она шла к двери.
— Мне нужно идти. Мой муж бросил на меня взгляд, говоривший, что мы не останемся на ужин. А жаль, потому что Полина делает лучший медовик, — она провела рукой по своему беременному животу. — В любом случае, я уверена, что в следующий раз, когда мы встретимся, будет меньше веревок и больше одежды.
В ее голосе звучал оптимизм, но я видела только, как мои части тела отправляют в коробках FedEx, в папину компанию и, если я выживу, мир, который я смогу пересечь самостоятельно. Мой желудок сжался. Обжег глаза.
Сочувствие наполнило ее взгляд, рука легла на ручку двери.
— Просто помни... в тебе живет богиня. — она вышла в коридор и повернулась, чтобы посмотреть на меня. — Ты просто должна найти ее.
————
Ронан
Strikhedonia — удовольствие от возможности сказать: «к черту все это».
Я сидел в библиотеке за письменным столом с не заженной сигарой в руке. Я воздержался от курения, потому что мой брат занимал диван со спящей Кэт. Они всегда были желанными гостями, незваными или нет, но я обнаружил, что меня раздражает выбор времени.
В комнате воцарилась тишина, его холодные глаза смотрели на меня. Я знал, что он хочет что-то сказать, и понимал, о чем пойдет речь, но все равно ждал.
— К кровати в твоей гостевой комнате привязана голая девушка.
Мои мышцы напряглись, протестуя против мысли, что он видел ее обнаженной — странная реакция, учитывая, что я никогда не возражал делить девушек раньше, ни с моим братом, ни с кем-либо еще. Но я заставил себя откинуться на спинку кресла и сказать:
— Она моя зверушка.
Я предположил, что неприятное чувство возникло из-за того, что я тот, кто поймал Милу. Я вложил в это всю работу. И не хотел, чтобы кто-то еще видел ее страдания. Это мое.
— Твоя зверушка похожа на Михайлову.
— Это потому, что она и есть Михайлова.
— Ее отец не уступил твоим требованиям?
Я подрезал кончик сигары резаком.
— Уступил.
Он смотрел на меня своими пытливыми глазами. Кристиан (Christian} — вернее, Кристиан (Kristian}, каким я его знал, — всегда мог видеть больше, чем следовало. Это чертовски раздражало.
— Тогда почему она все еще привязана к твоей кровати?
Мой взгляд сузился.
— Она моя зверушка.
Он отвернулся от меня, очевидно, увидев все, что ему было нужно.
— Тебе лучше торговаться.
В моей груди вспыхнуло раздражение, но я сдержал себя.
— Я не учу тебя, как выполнять свою причудливую канцелярскую работу, так что не учи меня, как выполнять мою.
Я был удивлен, что Алексей так быстро уступил.
И мне не нравилось удивляться.
Хотя что-то еще — что-то внутреннее, неистовое — пронзило меня при мысли о том, чтобы отдать Милу прежде, чем я получу от нее, желаемое. У меня была идея получше: продлить страдания Алексея, подержав его драгоценную дочку какое-то время. Если бы это было похоже на подобное, я бы отправил ее изуродованное тело обратно к нему. Но я не хотел портить ее кожу. Я хотел, чтобы она лежала подо мной обнаженная, впиваясь ногтями мне в спину, и видела, сколько раз я смогу заставить ее кончить. Желание бушевало во мне, горячее и неумолимое. Я был уверен, что как только я наемся этим, одержимость пройдет.
Тогда я мог бы взять свой торт и съесть его тоже.
— У нее засос на внутренней стороне бедра, — небрежно заметил Кристиан.
Мой взгляд мог убить и меньшего человека. Мне следовало бы закатать Милу в монашеское одеяние, а не оставлять голой, хотя даже в этом случае я не мог бы ее спасти. А если бы я это сделал, мой брат все равно ушел бы с провокационными замечаниями. Теперь я уже сожалел о его открытом приглашении.
— У нормальных людей имеются нормальные увлечения, — сказал я. — Почему бы тебе не найти такой вариант, который не включал бы вскрытие всех, кто тебя окружает?
В его глазах заиграла улыбка.
— Ты в два раза больше облажался, чем я.
— Тот факт, что ты находишь, что мысль о том, что я наброшусь на девушку, волнует тебя больше, чем то, что она моя пленница, говорит совсем о другом.
— Я просто нахожу первое немного не в своем характере. И очень интересным.
— Ты находишь рекламные ролики интересными, так что прости меня, если твое любопытство по поводу моей сексуальной жизни не имеет большого значения.
Я мог бы сосчитать, сколько раз я давал устные на одной руке. Все эти встречи происходили, когда я был молодым, возбужденным подростком; когда я не мог удержаться от поедании киски, разложенной передо мной. Но как только я познакомился с этим, желание исчезло под холодными детскими воспоминаниями о том, как я видел половой акт через приоткрытую дверь шкафа — включая дневную работу моей матери в качестве шлюхи и болезненные извращения, которые она и ее клиенты навязывали моему брату. Я мог винить только то, что чуть не набросился на Милу из-за того, что увидел ее голой, связанной и полностью отданной на мою милость, что меня чертовски возбудило.
Джианна проскользнула в комнату и подошла к своему чемодану возле дивана. Мой взгляд проследил за ее движениями, когда она схватила что-то из беспорядочной кучи одежды внутри. Она взглянула на меня. Мое лицо потемнело, сказав ей, что если она оденет мою маленькую пленницу, я научу ее дочь каждому Русскому ругательству, которое знаю. И между жизнью на улице и тюрьмой, я знал несколько.
Она сверкнула глазами и исчезла за дверью.
— Твоей жене лучше не освобождать мой залог, — сказал я, покусывая сигару между зубами.
— Вряд ли она далеко уйдет.
Восемьдесят акров отдаленной земли окружали дом. Это четырехчасовая прогулка в лучших условиях. Даже если Мила отправится на снежную прогулку до того, как я ее поймаю, у меня на хвосте будут все пять тысяч человек из арсенала. Ей никогда не выбраться из России.
Мой брат работал на коррумпированного директора ФБР и, вероятно, мог бы найти Алексея, если бы я попросил его об этом. Тогда мы покончим со всей этой шарадой. Но это мой бой, а не его.
— Как жизнь с одной киской? — протянул я.
Его взгляд стал жестче.
Улыбка тронула мои губы. Он был такой неженкой из-за своей маленькой жены. До нее он никогда не был деловым человеком, но теперь все разговоры в раздевалке были полностью за столом. Похоже, ему было наплевать, что девушка держит его за яйца. Я никогда не думал, что доживу до этого дня. Наша мать выебала из нас всю любовь— по крайней мере, в переносном смысле этого слова. Хотя... аналогия попала так близко к цели, что темное веселье поднялось во мне.
— Я что-то не слышал о твоих недавних подвигах, — сказал он. — Ну, за исключением подростка в твоей постели.
Я постучал сигарой по столу, выдерживая его взгляд.
— Я был очень занят.
— Слишком занят для Нади Смирновой?
Когда мы были моложе, я был корешем, стоящим рядом с нелепым лицом моего брата. Мне всегда приходилось немного прилагать усилий с девушками, но это только помогало мне преуспевать в охоте. Год назад мне понадобилось пятнадцать минут, чтобы трахнуть оперную певицу и легенду банковского дела Надю Смирнову лицом вниз на моем столе. Она была легка и готова на все, хотя ее ревность доставляла больше хлопот, чем она того стоила.
— Надя любит, когда ее шлепают при оргазме. Это начинает портить настроение.
— Очаровательно.
Я усмехнулся.
Его взгляд остановился на следах ногтей на моей шее.
— Похоже, ты еще не приручил свою зверушку.
Я откинулся на спинку кресла.
— Хорошее приходит со временем.
Он встал и поднял Кэт на руки.
— Твоя месть в твоих руках. — он остановился перед дверью и повернулся ко мне. — Я бы посоветовал тебе принять это и перестать играть с едой, прежде чем она откусит.
Я сдержался в ответе. Это было связано с тем, что я заверил его, что не съем свою зверушку — по крайней мере, так, как он предлагал — и сказал, что это просто даст ему больше боеприпасов, чтобы использовать их против меня.
— Мы найдем другое место для ночлега, поскольку, похоже, твоя гостевая комната занята.
— У меня есть еще десять. Выбирай сам.
— Не уверен, что окружающая среда будет очень дружелюбной для семьи.
— Я думаю, что бесполезно укрывать Кэт. У нее, вероятно, имеется несколько планов смерти для ее брата, который скоро родится.
Это была шутка, но я действительно думал, что она низведет своего брата до статуса своего раба.
Кристиану это не показалось смешным.
— Как долго вы здесь пробудете? — спросил я.
— Несколько недель. Джианна хочет провести здесь некоторое время, прежде чем родится ребенок.
Как только он ушел, я закурил, глубоко затянулся и закинул ноги на стол.
Я не ожидал, что Мила будет бороться со мной. Также не ожидал, что потеряю свое дерьмо, когда она будет голой. Ее было так чертовски много. Много для прикосновений, много для игр. Ее длинные ноги и гладкая, безупречная кожа. Ее вновь обретенная ненависть и сверкающие глаза. Я хотел посмотреть, как они снова станут мягкими, когда я, наконец, войду глубоко в нее.
Мои размышления были прерваны появлением Виктора в дверях. Коммунистическая татуировка в виде серпа и молота на его бритой голове сверкнула на свету. Он набил ее в тюрьме с помощью контрабандной швейной иглы и выжженной резины с ботинка. У меня было немало сувениров от времени, проведенного в переполненных камерах Бутырки. Чернила и союзы включены.
— Николай снова стал проблемой, — сказал он мне по-Русски.
Мой вор всегда получал достаточную сумму от уклонения от уплаты налогов и продажи подержанных автомобилей — или даже больше, точнее, бордель в подвале.
— Его арестовали за сутенерство с двенадцатилетней девочкой.
Я прикусил сигару, и жар хлестнул меня по груди.
Честно говоря, я ненавидел проституцию. Я бы и десятифутовым шестом не тронул индустрию, если бы думал, что смогу вообще изгнать ее с Московских улиц. Даже Бог не мог этого сделать, так что я мог бы извлечь из этого выгоду.
Но педофилы... я ненавидел их больше всего. Окровавленные простыни, приторный одеколон и звон монет на грязном складном столике. В тюрьме они были насильно помечены татуировкой русалки — то есть, если они оставались вне моего поля зрения достаточно долго, чтобы быть нарисованными чернилами, прежде чем я забью их до смерти голыми руками.
— Где он? — спросил я.
Виктор назвал мне название камеры предварительного заключения, где у меня было несколько полицейских офицеров.
— Пошли жене Николая открытку с соболезнованиями, — сказал я.
Виктор ушел, не сказав ни слова. Утром Николая найдут повешенным в тюремной камере.
Я выдохнул колечко дыма, глядя на фальшивую серьгу в форме сердца на столе. Мой маленький веган, не носит мех и бриллианты. Ее мягкое сердце было неожиданным, учитывая ее фамилию, но она также скрывала огонь под ним.
Я хотел посмотреть, как горит этот огонь.
А потом потушить его.
Я хотел Милу, но хотел по доброй воле. Ее слезы выбили меня из колеи. Даже потрясенное выражение в ее глазах после того, как я дал ей легкую пощечину, не успокоилось. Надя упала бы на колени у моих ног быстрее, чем я успел бы моргнуть, и не посмотрела бы на меня так, будто я только что задушил горбатого младенца.
Очевидно, я не смогу заставить эту девушку подчиниться, что немного усложнит ситуацию. Особенно потому, что я не мог вынести ее извинений. Они заставили меня помнить, что она была невинна во всем этом. Они заставили меня почувствовать, что у меня есть совесть, а это совсем не годится.
После прошлой ночи, казалось, я не мог доверять себе с ней — не с ее следами когтей на моей шее и горячим осознанием того, где у нее хватило наглости укусить меня. Я оставлю ее в покое на несколько дней, пусть огонь утихнет.
В то же время...
Иван прокрутился у меня в голове, пока я выдыхал белое облако дыма. Шепот напряжения напрягся в моем теле.
Я хотел найти человека, который имел чур на мою зверушку, когда закончу с ней.
———-
Мила
Kakistocracy — быть управляемым худшим человеком на свете.
Тук. Тук. Тук.
Я сидела на подоконнике, постукивая пальцем по холодному стеклу, пытаясь привлечь внимание одинокого кролика в пустыне снега. За последние четыре дня он стал моим другом. Четыре дня, которые я провела запертой в этой комнате.
Женщина средних лет, обладательница пучка, постоянного хмурого взгляда и, по-видимому, одного средневекового черного платья, приносила мне еду три раза в день.
— Можешь звать меня Юлия. Я экономка. И я не люблю беспорядок.
Так она представилась.
Я не ответила, занятая вечно запертой дверью, которая наконец-то открылась. Я шагнула к ней, но замерла, увидев мужчину, стоящего в коридоре с автоматом, прижатым к груди. Мне казалось, что если я побегу, то за мной последует град пуль.
Судя по тому, что я увидела из неподвижного окна, я находилась на втором этаже отдаленного дома. Большего, сложенного из камня, окружённого только снегом и деревьями. Если бы я разбила стекло и сумела прыгнуть, не сломав ногу, я сомневалась, что смогу уйти далеко в футболке.
В первый день я отказалась от каждого приема пищи, получив осуждающий взгляд от Юлии и ответ:
— У тебя будут неприятности.
На второй день, когда я отказалась от завтрака, она вручила мне записку.
Каждый раз, когда ты отказываешься от еды, это еще один день в твоей комнате.
Выбирай с умом, kotyonok.
Я спустила записку в унитаз. А потом отказалась от обеда.
Юля сунула мне еще один листок бумаги.
Я могу только предположить, что моя зверушка хочет, чтобы я покормил ее с рук.
Но просто чтобы ты знала, мысль о моих пальцах в твоем рту делает меня твердым.
Я съела следующую порцию.
Часы проходили в этой спальне, где нечего было делать или смотреть, кроме домашнего порно по телевизору. Я постирала свой единственный предмет одежды в раковине ванной с куском мыла и принимала душ чаще, чем это было необходимо из-за чистой скуки — и возможно, с небольшой вендеттой, чтобы резко увеличить счета за воду Ронана в отместку.
Вскоре я поняла, что одиночество самая страшная пытка. Особенно, если зацикливаться на своих сомнениях. Интересно, виноват ли мой отец в смерти этого мальчика, и если да, то повернусь ли я к нему спиной. Я явно не была тем благородным человеком, которым хотела быть, потому что не думала, что смогу.
Правда заключалась в том, что любовь была эгоистичной. Жадный монстр без морали, развращающий мои самые основные принципы. Верность пришла рука об руку, крепко сжимая горло.
Мои мысли и стены с каждым днем все больше смыкались.
Я снова постучала по стеклу, чем вызвала недовольный взгляд и подергивание носа у моего пушистого друга.
— Я думаю, что здесь только ты и я, приятель, — прошептала я.
А потом с неба, вытянув когти, спикировал орел, унося с собой моего кролика и не оставляя после себя ничего, кроме снежной пустоши.
Я проснулась в темноте и увидела женщину в чёрном у моей постели.
Когда вздох ужаса сжал мои легкие, я отползла назад к изголовью кровати. Мои глаза сфокусировались в залитой лунным светом комнате, и я вздохнула с облегчением. Призрак был не кто иной, как экономка.
— Боже, — вырвалось у меня. — Да что с тобой такое?
Юлия выгнула бровь, но я выругалась, когда она подошла к двери и включила свет, ее костлявые плечи затряслись от молчаливого веселья. Сердце все еще колотилось от тревожного пробуждения. Я моргнула от резкого света.
— Твоё присутствие требуется внизу, devushka.[58]
Слова осели на коже, как густая, сочащаяся паста, и все во мне успокоилось. Я взглянула на часы на стене: было двенадцать часов, и я медленно произнесла:
— Сейчас середина ночи.
Юля сдернула с меня одеяло и стала складывать его в ногах кровати.
— Лень погружает человека в глубокий сон, а праздный человек терпит голод.
Она только что назвала меня ленивой? И самое главное, действительно ли она цитировала библию, помогая дьяволу? Я не стала долго зацикливаться на ее безумии. Иронические мысли уплыли прочь ледяным потоком тревоги.
Я не видела Ронана с тех пор, как он запер меня здесь несколько дней назад. Я предположила, что у него на уме было так много превосходных злодейских вещей, что он забыл о пленнице в своей гостевой комнате. Одиночество было одновременно и облегчением, и адом.
Казалось, я больше не забыта.
Может, в этот символический полуночный час он решил наконец обменять меня на жизнь моего папы. Или, может, именно тогда начнется пытка. Возможно, он решил, что лучшая месть это убить меня.
Мое воображение устроило цирк в голове, вспыхивая моментальными снимками моей кончины: Ронан, толкающий меня в снег; чернильные пальцы в волосах, заставляющие меня упасть на колени; его бесцеремонное выражение лица и хлопок, когда он всадил пулю мне между глаз.
Дрожь сотрясла до глубины души, и я схватилась за одеяло, которое Юлия отодвигала, чтобы за что-то ухватиться.
— Я не пойду туда.
Прищурившись, она потянула за другой конец одеяла.
— Da, ty poydesh.[59]
Я потянула одеяло назад.
— Nyet, ya ne poydu.[60]
Ее взгляд усилился.
— Вставай. Ты уже заставила их ждать достаточно долго.
Их?
Это единственное слово опустошило мое тело и душу, и одеяло выскользнуло из моих пальцев. Юлия отдернула его, выражение ее лица изменилось на самодовольный триумф, хотя ее злорадство вскоре затерялось под нахлынувшим страхом.
Может, Ронан не просто убьет меня. Может, он сначала передаст меня всем своим людям. Меня затошнило. Мне было так плохо, что я не могла пошевелиться. Дыхание участилось, а грудь сдавило. Паника бушевала во мне, и я находилась на грани того, чтобы потерять эту ужасную реальность в темноте, но запыхавшееся ощущение прекратилось, когда Юлия положила шелковую ткань на кровать.
Я уставилась на неё.
Это было белое скромное платье, которое выглядело достаточно длинным, чтобы достать до пола даже на моем высоком теле, так что найти его было нелегко. Зачем Ронану понадобилось посылать мне это платье, если его люди собирались только разорвать его?
Тревожно, но хватка на моих легких ослабла при мысли, что, возможно, это будет просто смерть.
Но я отказалась умирать в Gucci.
Так или иначе, образ меня, лежащей в замерзшей могиле, в то время как стервятники ковыряются в моем трупе, украшенном роскошным платьем, послал волну веселья. Оно раздулось в животе, поднялось, сотрясаясь в груди, а затем смех вырвался в безумном раскате веселья, который вызвал слезы на глазах. Юлия уставилась на меня так, словно я была в одном смешке от того, чтобы быть приверженной. Я медленно протрезвела, вытерла слезы со щек и направилась к двери.
— Ты должна одеться, devushka.
Я не остановилась.
Ее голос стал жестче.
— Он будет недоволен.
Несколько дней назад это утверждение управляло мной, контролировало каждый мой шаг, движение, как у марионетки на веревочке. Теперь, когда в моих венах бурлило безумное веселье, а на горизонте маячила смерть, оно не имело надо мной власти.
— Я не ношу шелк, — сказала я, останавливаясь в дверях, бросая мимолетный взгляд на платье. — Но ты можешь взять его. — мои глаза остановились на ее черной униформе, в которой она, вероятно, спала. — Похоже, твой гардероб нуждается в некотором разнообразии.
Ее рычание последовало за мной в коридор.
— Я не ношу белое!
На сегодняшний день я тоже не носила.
Если бы я была девственницей, идущей на жертвоприношение, я бы сделала это, будучи одетой в черную одежду.
———-
Ронан
Fress — есть без оговорок и от души.
Пот и враждебность окутали столовую, как сахариновая тень, хотя она оставалась достаточно тихой, чтобы услышать падение булавки. Или просто скрип моей вилки.
Это был не обычный для меня ужин, и не из-за присутствия двух людей Алексея, чьи израненные тела и самолюбие были привязаны к стульям, а потому, что я предпочитал ужинать в восемь.
Полина влетела за моей тарелкой, одетая в ночную рубашку, с кружевным ночным чепчиком на голове. Любопытство, без сомнения, вытащило ее из постели, а не желание самой услужить мне; сплетни и стряпня были двумя из ее лучших талантов. Именно последнее заставило ее стать единственной женщиной, на которой я собирался жениться, даже если она была старше меня на несколько лет и, вероятно, весила больше, чем я. Бедность в подростковом возрасте и четыре года тюремной еды научили меня наслаждаться едой больше, чем большинство.
Когда Полина продолжала стоять и смотреть на моих гостей, я сказал ей по-русски:
— Это все.
Она практически выпрыгнула из своего любопытного оцепенения и пробормотала:
— Конечно.
Прежде чем выбежать из комнаты так быстро, что ее шапочка слетела. Ее рука потянулась назад в дверной проем, рука шарила вокруг, пока не схватила шапочку, а затем она исчезла.
Александр, племянник Алексея, усмехнулся, но ничего не сказал. Вероятно, потому, что его предупредили, что если он скажет хоть слово, я отрежу ему язык. Нет ничего более тошнотворного, чем выслушивать за едой преданные чувства к Алексею.
Альберт сидел в конце длинного стола с холодными глазами, скрестив руки на груди. Виктор сидел рядом с ним, и оба пригвоздили моих гостей пугающими взглядами. От избытка соперничества и тестостерона я начал испытывать жажду. И скукоту.
Откинувшись на спинку стула, я поправил кончик сигары и задумался, соизволит ли Мила появиться в ближайшее время или мне придется притащить ее задницу сюда. Терпение добродетель. Это единственная причина, по которой она получила четыре дня, чтобы играть изолированную пленницу в гостевой комнате. Конечно, обстоятельства и конечная цель были не столь добродетельны. Одиночество это бесшумный способ довести до слез даже самых сильных людей.
Я закурил сигару и подумал, не изменило ли уединение характер Милы, не притупило ли ее ненависть и не превратило ли ее в добрую, послушную зверушку. Эта мысль отозвалась болью в члене, и очень нетерпеливая потребность узнать, как она будет себя вести, расширилась. Обе эти реакции показались мне неприятными, поэтому, вместо того чтобы поддаться желанию пойти и забрать ее, я решил подождать еще несколько минут.
58
Девушка.
59
Да, ты пойдешь.
60
Нет, я не пойду.
Я сделал знак слуге, стоявшей у двери, чтобы она налила мне выпить. Как всегда, девушка двигалась тихо, как церковная мышь. Она даже взвизгнула, когда я схватил ее за дрожащее запястье, прежде чем она наполнила мой стакан. Это был звук боли, и я знал, что не причинил ей вреда.
— Izvinite pozhaluysta,[61], — выпалила она.
Моя хватка на ее запястье приподняла край рукава ее белого платья на сантиметр, открывая фиолетовый синяк и источник ее боли. Я отпустил ее.
Девушка — чье имя я должен был бы знать, но не знал — приложила руку ко лбу и покачнулась, явно испытывая головокружение. Я знал, что виновником был ее отец — он был моим надежным охранником. Обычно я не вмешивался в семейные драмы своих мужчин, но молча приказал Виктору поговорить с ним. Хороших слуг было трудно найти, и мне не нравилось, когда над моими издевались, так что они даже не могли нормально выполнять свою работу.
— Иди, — сказал я девушке. — Сегодня ты больше не нужна.
Она вышла из комнаты, не сказав ни слова.
Глаза Александра вспыхнули от отвращения, вероятно, поверив, что я регулярно избиваю своих слуг. Я лишь приподнял бровь, забавляясь такой демонстрацией храбрости. Его друг обливался потом и был в нескольких шагах от того, чтобы умолять о пощаде.
Наконец в дверях появилась Мила.
Я вытащил сигару изо рта, прищурившись, скользнул взглядом по ее телу и дурацкой футболке, которую дала ей Джианна, которая едва прикрывала ее задницу. Ухмыляющееся лицо Элвиса было единственным веселым лицом в комнате.
Гнев вспыхнул во мне горячим и пьянящим потоком, хотя что-то еще переплелось — что-то мрачно удовлетворенное. Это могло быть подтверждением того, что у нее явно осталось немного борьбы, но более вероятно было то, что я собирался отшлепать ее задницу за это позже.
— Иди сюда, kotyonok.
Она немного поколебалась, прежде чем подчиниться, избегая моего взгляда всю дорогу. Я приберег для нее стул рядом с собой, но так как она не подчинилась моему приказу одеться и даже не удостоила меня взглядом, я притянул ее напряженное тело к себе на колени, когда она подошла ко мне.
Жесткая поза Милы подсказала, что она не может чувствовать себя более неловко при таком расположении, но не высказала своей жалобы. Не обращая внимания на связанных и покрытых синяками мужчин с беспечностью, которой противоречило бешеное биение ее сердца, Мила решила, что проголодалась до десерта.
— Это medovik...?[62]
Остальное слово вырвалось с хриплым визгом, когда я собственнически накрыл ладонью ее киску под столом.
Либо она была лучшей дразнилкой на планете, либо Джианна была скупа на нижнее белье. Горячая, голая киска прижалась к моей ладони, и стояку, который появился с тех пор, как задница Милы устроилась у меня на коленях.
— Что на тебе? — мрачно спросил я ей на ухо.
Она тяжело дышала, тщетно дергая мою руку между своих бедер, но ей все еще удавалось издеваться надо мной.
— Футболка?
Я не мог решить, разозлил ли меня ее сарказм или возбудил еще больше.
— Почему ты не надела то, что я тебе прислал?
— Я не ношу шелк, — с жаром возразила она.
Я должен был догадаться, что у нее будут проблемы с жестоким обращением с бедными шелкопрядами.
Я находился на расстоянии секунды от того, чтобы затащить ее наверх и заставить надеть это платье, но ее реакция изменила ситуацию. У нее было мягкое сердце. Я не хотел его уничтожать. А хотел, чтобы оно было у меня на ладони.
Но сейчас моя рука занята.
Я предупреждающе сжал ее. Она втянула воздух, выгибая спину в попытке вырваться из моих объятий, но поняв, что ничего не добьется, сопротивляясь, то замерла и впилась своими ногтями в мою руку.
В глазах Альберта мелькнуло легкое беспокойство. Мой взгляд сказал ему, чтобы он забрал свою заботу и пошел нахуй с ней. Он снова перевел взгляд на Александра, чье лицо кипело.
Когда враждебность в комнате стала слишком резкой, чтобы ее игнорировать, Мила наконец-то приняла наших гостей. Она, казалось, сосредоточилась на том, у которого было красивое лицо.
— Не будь в восторге, kotyonok, — протянул я. — Он твой двоюродный брат.
Ее губы приоткрылись, хватка на моей руке ослабла, и теперь она осмотрела Александра и всю сцену более тщательно — от его связанных запястий до человека рядом с ним, до револьвера, лежащего на столе.
Я погладил ее мягкое бедро большим пальцем.
— Не лучшее время для воссоединения семьи, тебе не кажется?
Она сглотнула и, не скрывая отвращения к моему званому ужину, сказала:
— Похороны были бы лучшим временем, чем это.
Улыбка тронула мои губы.
— Как видите, мы все еще работаем над манерами моей зверушки.
Миле либо не нравилось унизительное прозвище, либо ее манеры подвергались критике, потому что ее ногти впились в мою руку, оставляя маленькие полумесяцы, если не кровь. Ее волосы были у меня перед носом, кудрявые, неприрученные, и источали слабый летний аромат. Хотя обычно меня раздражала обиженная девушка на моих коленях, которая пахла невинностью и солнечным светом, я еще не дошёл до этого.
— Ты помнишь, что я сказал твоему отцу? — спросил я ее.
Она покачала головой, не сводя глаз с Александра. Я не могу сказать, что когда-либо держал свою руку между бедер девушек, когда она с преданностью смотрела на другого мужчину. Тот факт, что он был ее двоюродным братом, не подавило разочарования, которое вспыхнуло в ней.
Прижав большой палец к ее клитору, я медленно потер его. Она старалась не обращать на меня внимания, когда мурашки пробежали по ее обнаженной коже. Едва уловимая реакция, ощущение того, какой мягкой и влажной она была... трахните меня. Когда я продолжил, ее дыхание замедлилось до небольших глотков воздуха, и розовый румянец поднялся вверх по ее шее. Она уткнулась лицом мне в шею и прошептала:
— Пожалуйста, не надо.
Мягкие слова призраком пробежали по моему позвоночнику, растопив раздражение до жидкого жара, который свернулся в моем паху, но когда ее внимание вернулось ко мне, я убрал свою руку. Может, потому, что она заставила себя сказать «пожалуйста» губами. Или, может, потому, что я знал, что могу заставить ее кончить в комнате, полной мужчин, и что-то во мне не понравилось этой идее.
— Я сказал твоему отцу, что если найду его в Москве до того, как приглашу, нам понадобится много коробок FedEx, чтобы отправить тебя домой. — я провел большим пальцем по ее подбородку. — Ty pomnish eto?[63]
Ее глаза наконец встретились с моими, переливчато-голубые и настороженные, и она покачала головой, будто это вылетело у нее из головы. Я хотел улыбнуться, потому что, черт, она была очаровательна. Но тот неловкий факт, что я думал так о ком-то, кроме моей племянницы, подавил этот порыв.
— Учитывая, что я нашел не твоего отца, а двух его людей, нам нужно обсудить другой план действий. — я сунул руку в карман пиджака и положил на стол золотую пулю. — Раз уж ты так любишь игры, не сыграть ли нам в одну из них по-Русски?
Она долго смотрела на пулю, прежде чем Александр прервал тяжелое молчание.
— Она не имеет к этому никакого отношения, — прорычал он.
Виктор поднялся, чтобы отрезать Александру язык за то, что он заговорил, но я остановил его рукой, и он откинулся на спинку стула.
Когда я встретился с суровым взглядом Альберта, я понял, что все в комнате верят, что Мила будет на другом конце бочки с шансом один из шести. Сухое веселье наполнило меня при этом нелепом осознании.
Я не собирался стрелять в Милу.
Я еще даже не трахнул ее.
Альберта, казалось, успокоило то, что он увидел в моем выражении лица, но меня это уже не забавляло. Мой взгляд стал жестче, говоря ему, что я сделаю с Милой все, что захочу, и он не будет вмешиваться. Выдержав мой пристальный взгляд, темный, безжалостный жар возник при мысли, что он действительно может бросить мне вызов. Я не хотел драться с Альбертом, и не потому, что думал, что он победит. Он не выиграет. На самом деле, избиение его до полусмерти в тюрьме после того, как он оскорбил моего брата, хотя он был на три дюйма и тридцать фунтов выше меня, было одной из причин, по которой я завоевал его лояльность. А еще он был... другом. Это слово прозвучало немного мелодраматично и кисло, но это самое близкое, как я могу описать отношения.
61
Извините пожалуйста.
62
Медовик.
63
Ты помнишь это?
Когда он отвел свой пристальный взгляд и смягчился, вспышка негодования за Милу вспыхнула. Она трахалась не только с моей головой, но и с моими мужчинами, так что я продолжал притворяться, что она может не увидеть завтра, просто чтобы посмотреть на ее реакцию.
— Ты окажешь мне честь, kotyonok?
— Подожди, — прорычал Александр. — Мы заслуживаем наказания, а не она.
— Заткнись, — прошипел его друг и, если я не ошибаюсь, пнул Александра ногой под столом.
Мила прервала их ссору. Она схватила револьвер и вставила пулю в один из цилиндров, затем уставилась на оружие в своей руке, будто собиралась направить его на меня. Усмехнувшись, я забрал у нее, прежде чем она успела довести дело до конца.
Когда я направил револьвер на Александра, произошло две удивительные вещи. Племянник Алексея вздохнул с облегчением, а Мила... ну, она наконец-то сделала вид, что ей не плевать на нашу маленькую игру.
— Нет! — она попыталась вырваться из моих объятий, но я все еще держал ее, хотя бы для того, чтобы она не показала всем в комнате то, что принадлежало мне. — Я думала...
Я приподнял бровь.
— Ты думала о чем?
Она не станет умолять о пощаде, но будет молить о двух незнакомых мужчинах. Этот глупый, самоотверженный поступок был самой раздражающей вещью, которую я когда-либо испытывал.
— Я думала ты...
— Hvatit.[64]
Я не в состоянии выслушать еще одно слово из ее уст прямо сейчас.
Схватив ее за подбородок, я притянул ее взгляд к себе.
— Ты и я, kotyonok... — я погладил большим пальцем ее щеку, мой голос смягчился. — Мы еще далеко не закончили.
Она не выглядела убежденной, поэтому я притянул ее лицо ближе и скрепил обещание коротким поцелуем. Она была напряжена, как статуя, но ее губы были мягкими, податливыми, теплыми, и почему-то, она все еще имела вкус клубники.
Мимолетное прикосновение ее рта к моему усилило боль в моем члене до пульсации, и появилась унция иронии. Мне нужно было потрахаться, если быстрый поцелуй вызывал у меня более сильную реакцию, чем женский язык на моем члене.
Я нажал на курок.
Щелчок.
Прежде чем Мила успела с облегчением вздохнуть, она подпрыгнула, когда я выстрелил в следующего мужчину. Взрыв срикошетил от стен. Из бочки повалил дым, и его безжизненное тело рухнуло на стол. Мила задрожала, прижимаясь ко мне и прикрывая рот рукой.
— Похоже, похороны все-таки состоятся, — сухо заметил я.
Кровь растеклась по столу, и мой взгляд сузился, когда достиг моей тарелки с десертом.
— Меня сейчас...
Мила замолчала, ее голова поникла, а затем она обмякла в моих руках, коматозный клубок светлых волос и ног.
— Да что с ней такое, черт возьми? — спросил Александр.
Его настороженный взгляд остановился на Миле, и он даже не взглянул на мертвеца рядом с ним.
Поправив вес Милы так, чтобы ее голова покоилась на моем плече, я взял сигару и затянулся ею, разглядывая ее бесчувственное тело с притворным беспокойством в прищуренных глазах.
— Не уверен. Как думаешь, ей нужно поесть? — я выдохнул дым и встретился взглядом с Александром. — Я думал, что девушек Михайловых нужно только трахать, чтобы выжить.
По какой-то причине мне не хотелось рассказывать ему о ее фобии. Эти мелкие детали были моими.
— Ты сукин сын, — закипел он. — Она не ее мать...
— Оставь это, — сказал я, скучая. — Я уже слышал это раньше.
— Отпусти ее. Ты можешь обменять меня вместо неё.
— Заманчиво, но ты не в моем вкусе. — я послал взгляд Виктору, чтобы он убрался отсюда. — Раздень его, — приказал я. — Он может приползти к Алексею, как раненая собака. — встретившись взглядом с Александром, когда Виктор поднял его на ноги, я сказал: — Обязательно скажи Алексею, как поживает его дочь.
Он сверкнул глазами.
— Да пошел ты.
Виктор ударил его кулаком в живот, прежде чем впечатать его хорошенькое лицо в стол. Я вздохнул, когда кровь брызнула на мой кусок пирога.
— Берегись волков, — добавил я, пока его уводили. — Хотя, надеюсь, у них вкус получше.
— Иди к черту, Дьявол...
Виктор вывел его за дверь.
Откинувшись на спинку стула, я обменялся раздражающим взглядом с Альбертом, прежде чем он встал и вышел из комнаты. Я выпустил колечко дыма, чувствуя странное удовлетворение, когда Мила проснулась. Я прикусил сигару и пододвинул к ней окровавленный торт.
— Medovik, kotyonok?[65]
Ее лицо побледнело, и когда тихий смешок покинул меня, она встала с моих колен и блеванула в горшок с растением.
Глава 19
Мила
Cacoëthes — желание совершить нечто неразумное.
Прислонившись головой к окну, я смотрела сквозь паутину инея на стекле. Лунный свет отбрасывал серебряное покрывало на снег, и замерзшая пустошь сверкала, как бриллианты.
С моей точки обзора, я чувствовала себя принцессой, запертой в башне. В плену у монстра, который стрелял людям в голову за обеденным столом, уставленным хрустальными бокалами и десертом.
После того, как я выблевала содержимое своего желудка в один из горшков Ронана и вытерла рот тыльной стороной ладони, по какой-то безумной причине, он позволил мне вернуться в мою клетку и закрыл дверь. В разгар кровопролития это казалось самым безопасным. Но когда прошло еще два дня в этой комнате, даже воспоминание о человеке с пулевым отверстием во лбу не уняло жажды воздуха. Уединение начало пылать, пузыриться, обволакивать мое тело и сжимать его.
Я начала делать подсчеты на зеркале в ванной с помощью старого тюбика губной помады, который, вероятно, принадлежал последней «зверушке» Ронана, и теперь я находилась здесь семь дней.
Целая неделя в аду.
Дверь открылась, и по мне пробежал холодок, когда тень Ронана расправила крылья на полу. Он выдвинул деревянный стул на середину комнаты, сел и положил локти на колени.
Мой взгляд метнулся к открытой двери позади него. Интересно, стоит ли охранник в коридоре? В этот момент я предпочла бы быть застреленной, чем застрять в одной комнате с этим человеком.
— Ты теперь суеверна, kotyonok?
Дьявол во плоти уставился на меня. Я не знала, что он будет воплощением человека, одетого в черные дизайнерские костюмы, татуировки и очаровательный фасад. Я никогда больше не буду такой наивной.
Я уставилась в окно и сказала:
— Да. Если есть дьявол, то должен быть и Бог.
— Думаешь, кто-то тебя спасет?
Мое горло сжалось при мысли, что по крайней мере один из них уже умер, пытаясь это сделать. Внезапно на ум пришел Иван. Я скучала по нему. Скучала по его безопасным, успокаивающим прикосновениям. Я даже скучала по отсутствию искры. Теперь я знала, что химия между мной и Ронаном могла быть только колдовством.
— С тех пор как ты прилетела в Москву, ты много звонила по своему маленькому одноразовому телефону. — его пауза была гнетущей, такой застойной и тяжелой, что я не могла не уделить ему все свое внимание. — Некоторые от твоего отца, но большинство с другого номера.
Я напряглась от едва уловимой угрозы в адрес Ивана.
— Никто не может спасти тебя от меня, — его глаза светились безразличием, пронизанным темным оттенком. — Даже не Бог.
Слова сгустили воздух, ловя каждое биение сердца с подчеркнутой угрозой.
Его взгляд скользнул вниз по моему телу, от распущенных светлых кудрей, к футболке, к голым ногам. Простое прикосновение его взгляда обжигало жаром и холодом, и воспоминание о его руке между моих ног ожило.
Хотелось верить, что мозолистый палец вызовет реакцию у любой девушки, независимо от обстоятельств. Хотя, моя кожа натянулась, когда его слова вернулись о том, что моя мама была садисткой и тот факт, что Ронан мог бы заставить меня получить оргазм даже в этой извращенной ситуации. Он мог унизить меня перед этими людьми, перед кузеном, о существовании которого я даже не подозревала, но он этого не сделал. Я не была уверена, что хочу знать причину.
64
Хватит.
65
Медовик, котенок?
С тяжелым ощущением того, как его чтение разожгло неприятный жар в моих венах, я сумела произнести:
— В конце концов добро всегда побеждает.
Очевидно, он нашел эту идею забавной. Он откинулся на спинку стула и смотрел на меня такими темными и ленивыми глазами, что они, должно быть, образовались от дыма, льющегося из котла.
— Что ты сделал с моим кузеном? — спросила я.
— Я позволил ему доползти до твоего отца.
На моем лице отразилось недоверие.
— Но для чего?
— Для удачи, — просто сказал он.
— И все твои деловые сделки основаны на удаче?
— Некоторые. — он окинул взглядом комнату, наслаждаясь видом своей крепости зла. — Знаешь, немного удачи привело меня сюда.
— Я думаю, что ты в поисках слова «нарциссизм».
В его глазах мелькнул намек на юмор.
— И это тоже.
Я отказалась снова произнести слово «удача», потому что если кто-то и заслуживал того, чтобы рояль упал ему на голову, когда они шли по Уолл-Стрит, так это этот человек. Поэтому я сымпровизировала с сарказмом.
— Думаю, ты действительно стал самовлюбленным, когда я наткнулась на твое логово, не так ли?
— Мхммм, — пробормотал он грубо, не сводя с меня пристального взгляда. — Думаю, что да.
Один единственный растерянный взгляд Ронана вернет мир на круги своя. Это убедило бы меня, что мы действуем на двух разных длинах волн: добра и зла. Но, конечно, этот ублюдок меня понял.
Его взгляд остановился на маленькой щели в окне, которую я создала, бросив стул, на котором он сидел вчера, в отчаянной попытке получить кислород. Юлия поставила мой поднос с обедом и с язвительным видом выбежала из комнаты.
— Слышал, тебе не нравится твоя комната.
— Жилье может быть лучше.
Он улыбнулся.
— Я уверен, что ты найдешь это предпочтительнее в моей комнате.
Я ненавидела его улыбку. Сверкающие белые зубы и полные губы. У него была улыбка красивого джентльмена, и какая же это была ложь! Хотя больше всего я ненавидела то, как его улыбка заставляла меня вспоминать, как я упала в его руки, и как он обманом притянул мое тело к себе.
Я судорожно сглотнула.
— Моя комната сойдёт.
Он усмехнулся над моей наполовину ослиной капитуляцией.
— Давай не будем забывать, что у тебя было большое дело ко мне.
— Давай.
— Твоя влюбленность была милой.
Раздражение пробежало по спине.
— Как ты уже сказал, это мог быть кто угодно. — я подняла плечо и повторила его слова. — Возможно, Альберт.
Глаза сверкали льдом, его присутствие оттягивало швы черной рубашки. Он либо был собственником своих зверушек, либо просто получил удар по своему раздутому самолюбию.
— Но, как правило, — холодно заметила я, — Я стараюсь держаться подальше от мужчин, которые режут людям пальцы.
— И все же ты по-прежнему верна своему отцу, — протянул он.
Он нашел больное место. Я выковала стены отрицания, и не позволю ему разрушить их.
— У тебя нет дел получше? — рявкнула я.
Как Nadia?
Его глаза вспыхнули.
— Осторожнее.
Мой гнев утонул под простым предупреждением, и я выглянула в окно.
— Как долго ты собираешься держать меня здесь?
— Сколько захочу.
— Я хочу выйти из этой комнаты.
— Ты больше не в Канзасе, Дороти. Ты не получишь того, что хочешь.
Я бы сошла с ума, если бы оказалась в ловушке между этими четырьмя стен еще больше. Мои легкие сжимались с каждой секундой, и скоро я не смогу дышать. Когда горе растянулось внутри, я выдавила из себя пять слов.
— Я буду хорошо себя вести.
Он долго смотрел на меня, и что-то непонятное промелькнуло в его глазах.
— Докажи.
Я даже не хотела думать о том, как он хочет, чтобы я это доказала. Вариантов было великое множество, и все они были унизительны. Удерживая его взгляд, я ждала — просто ждала, что он скажет мне, чего хочет. Наверное, чтобы встать на колени и отсосать ему.
— Умоляй об этом.
Отвращение разлилось во мне, как кислота. Я бы лучше отсосала ему; я могла бы смыть это унижение со своего рта. Но умолять? Это уязвимость, которую я не хотела и не могла дать. Слова были прямым выстрелом в душу. Может, я и не свободна, но моя душа все еще принадлежит мне.
Я презирала его за то, что он заставил меня сделать это, за то, что он опустил меня до такого уровня. С этим огнем что-то горячее, чуждое и неумолимое поднялось на поверхность.
Наши взгляды встретились в сильном напряжении, его бесчувственный, мой борющийся, скрывая насилие внутри. Я отошла от окна, а затем опустилась на колени. Когда я медленно подползла к нему, глаза Ронана сузились от жара и подозрения. Такой пресыщенный. Такой проницательный.
— Это то, чего ты хочешь?
Мой голос звучал по-другому, погруженный в женское соблазнение.
Его пронизывающий взгляд следил за каждым моим движением, тихие слова звучали гулом удовольствия.
— Это только начало.
Стук моих коленей и рук по полу, ровное биение моего сердца и сладостные удары нашей мести наполнили комнату. Я пролезла между его раздвинутых ног и уткнулась лицом в его штаны, как смиренное домашнее животное. Он был тверд. Садиста заводило это.
Его татуированные пальцы лежали на колене, и я погладила их щекой. Он раскрыл ладонь и чуть ли не заурчал от удовольствия, когда я потерлась щекой о его ладонь.
— Пожалуйста, — взмолилась я, скользя рукой по его эрекции и груди, мои следующие слова были резкими, — Трахни себя сам.
Я толкнула его изо всех сил.
Стул опрокинулся на пол, увлекая за собой хозяина. Дерево треснуло под его весом, и его рычание пронеслось по комнате. Сердце подскочило к горлу, я встала на ноги, но он увернулся от падения, схватил меня за лодыжку и потянул вниз. Я так сильно ударилась об пол, что у меня перехватило дыхание.
— Kotyonok, — это был смешок сквозь стиснутые зубы. — Ты все испортила.
Он оттащил меня назад, и я вцепилась в персидский ковер, в поисках опоры. Футболка поднялась до талии, обнажив кожу. Я знала, что не могу позволить ему уложить меня под себя, иначе эта борьба подойдёт к концу. Отпустив ковер, изображая капитуляцию, я выдохнула:
— Мне очень жаль!
— Нет, тебе не жаль, — прорычал он. — Ты просто поняла, что проиграла.
Он не ожидал от меня хорошей борьбы. Я девушка, идущая против закаленного в боях мужчины. Но теперь у меня не было сотрясения мозга. Теперь ненависть прожигала дыру в моем животе. Я не могла контролировать эти сдерживаемые чувства, и когда я получила правильный угол, они набросились.
— Ты прав, — согласилась я. — Я ни капельки не сожалею.
Отбросив локоть назад, я ударилась обо что-то твердое. Боль прошла через мои руки. Он зашипел, но его хватка на моей лодыжке только усилилась. Этот ублюдок, должно быть, сделан из огня и серы.
Внезапно он отпустил меня. Я не стала гадать, почему; я воспользовалась возможностью подползти к двери и подняться на ноги.
Когда я столкнулась в коридоре с мужчиной, его винтовка упала на пол.
— Что за черт, — выругался охранник, схватив меня за руку.
Горячий прилив адреналина взял верх, превратив меня в плоть и кости и борьбу за выживание. Я была почти одного роста с ним, поэтому использовала свой рост, ударяя его головой в лицо. Зрение затуманилось, боль пронзила мой череп от тошнотворного хруста его носа. Прежде чем он успел ответить, я ударила его коленом в пах. Охранник со стоном рухнул на пол.
Это произошло в течение нескольких секунд. Всего лишь мгновение времени перевернуло мою мораль вверх дном, как тонущий Титаник.
Схватив меня за длинные волосы, охранник рывком повалил на спину и прижал к твердой древесине. Это действие ошеломило меня на мгновение.
— Tupaya blyad,[66], — процедил он сквозь зубы.
Когда мои пальцы коснулись холодного металла, я крепко сжала его. Он оседлал мои бедра, и когда попытался выхватить оружие из моих липких рук, мои пальцы соскользнули. Бах, бах, бах прорезал воздух. Выстрелы вибрировали в моих руках и пальцах на спусковом крючке. У меня зазвенело в ушах. Статика пронзила зал и мою кожу.
66
Тупая блядь.
Его обмякшее и тяжелое тело упало на меня, выталкивая воздух из моих легких, и паника превратилась в истерику. Я тонула в массе неподвижных конечностей, безжизненных глаз и липкой крови. Крик вырвался из моего горла, и я оттолкнула его от себя. Кровь растеклась по полу. Я поскользнулась в ней, пока карабкалась назад.
Тяжело дыша, я подняла глаза вверх.
Ронан стоял в коридоре, его взгляд был прикован к телу охранника, когда он пробормотал бесцветное:
— Ну, дерьмо.
Теплая кровь пропитала мою футболку и стекала по рукам и ногам. Каким-то образом я была ошеломлена этим зрелищем: взглядом злодея, когда он понял, что получил смертельный удар. Теперь злодеем была я. Ужас от того, что я совершила, и последняя вспышка адреналина заставили меня подняться на ноги.
Взгляд Ронана перешёл на меня, в нем было предупреждение. Но я уже бежала вниз по лестнице. Упершись рукой в стену, я удержалась, чтобы не поскользнуться в крови. Мои глаза остановились на выходе, и когда я добралась до коридора, я открыла входную дверь и выбежала босиком на ледяную кольцевую дорожку.
Но остановилась как вкопанная, тяжелое дыхание застыло в воздухе.
Яркое освещение освещало двор, охраняемый со всех сторон людьми с автоматами в руках. Немецкие овчарки рыскали по снегу на поводках. Мое сердцебиение стучало в ушах, нарушаемое тявканьем и лаем собак, которые прыгали в сетчатом загоне, прикрепленном к пристройке, потревоженные моим внезапным появлением. Если я попытаюсь бежать, они разорвут меня на куски.
Первая слеза скатилась, и безнадежность так сильно сжала мое тело, что я упала на колени. Из этого места никак не выбраться. От него никуда не деться. Он отодвинул мою мораль на второй план и превратил меня в кого-то, кого я не узнаю. По правде говоря, я не знала, кто я. Я никогда по-настоящему не знала.
Когда ветер трепал мои кудри, слезы текли по щекам, а холод пробегал ледяными пальцами по коже. Это пугало меня. Как одинокая снежинка, упавшая на горячий асфальт Майами, если я выберусь отсюда живой и вернусь домой, я не буду принадлежать этому миру.
Я оставалась неподвижной, когда присутствие Ронана коснулось моей спины, готовая к началу пытки. Он опустился передо мной на корточки и смахнул слезы с моей щеки. Его слова были твердыми против ветра, который взъерошил мои волосы.
— Где теперь твой Бог, kotyonok?
По моей коже побежали мурашки, но не от холода. Дрожь была вызвана страхом, что у дьявола имеется мягкая сторона. Нет ничего страшнее, чем шепот, призывающий меня шагнуть в темноту.
Затем он поднял мое мертвое тело и понес обратно в ад.