♡
I should have known,
I'd leave alone…
Щелчок.
— Давай останемся там, где дожди?
Лиз остановилась и удивленно взглянула на Бобби.
Вернее, попыталась взглянуть.
Чертов дождь залил ей все очки и вместо высокого парня она видела лишь черное расплывшееся пятно.
— Я готова остаться хоть где, лишь бы ты был рядом, — выдержав паузу, тихо произнесла Лиз, убирая очки в карман промокшей толстовки.
Всё равно от них сейчас не было толку.
Со своим астигматизмом Лиз не могла увидеть всех эмоций, которые были в данный момент на лице Бобби, но нутром она чувствовала, что он хитро щурится и улыбается.
Она помялась ещё минуту и вдруг сорвалась с места и порывисто его обняла.
— Я всегда буду рядом, — прошептал Бобби, утыкаясь носом в светлые кудрявые волосы Лиз, которые от дождя распушились и Лиз теперь напоминала сову.
Лиз выпустила из объятий Бобби и внимательно посмотрела в его глаза.
Серые. Или голубые. Серо-голубые?
Лиз точно не помнила, какого они были цвета.
Его глаза выражали задумчивость, но в то же время в них плясали ехидные чертики.
Бобби притянул ее к себе и они слились в поцелуе…
We were a pair,
But I saw you there,
Too much to bear…
Щелчок.
Их первая встреча.
Они сидели на старой скамейке на берегу реки, наблюдали за солнцем, лениво уходящим за горизонт и оставляющим после себя яркие краски на небе, потягивали дешевое пиво из жестяных банок.
Летний теплый ветерок ласкал их лица, в воздухе был разлит аромат неведомых пряных трав, стрекотали сверчки и птицы пели свои странные песни.
— Как думаешь, что ждет нас после смерти?
Бобби задумчиво крутил в руках пустую баночку из-под пива и исподтишка разглядывал профиль рядом сидящей Лиз.
— Мм, не знаю. Есть много теорий о жизни после смерти. Возможно, мы попадем в ад и будем вечно жариться в сковородке за наши грехи, а может, отправимся в рай и будем кататься на розовом единороге, — Лиз пожала плечами, допила остатки пива из своей банки и подняла немного пьяные глаза на Бобби.
— Сковородка, единороги, — цокнул Бобби.
Они переглянулись и заржали.
— Хотя филиал ада есть и на земле, — серьезно произнесла Лиз.
Бобби продолжал посмеиваться.
— И что же это?
— Бесы (брюзжащие мерзкие бабки в автобусах), адские котлы (автобусы, троллейбусы, кафе и магазины со сломанными кондиционерами)…
Лиз не успела закончить мысль, потому что Бобби вновь сложился пополам от смеха, будто она только что отмочила какую-то охренительно смешную шутку.
Она в недоумении уставилась на него, но его смех был настолько заразителен, что Лиз и сама невольно начала посмеиваться.
Отойдя от очередного припадка смеха, Бобби смял пустую банку и пинком отправил её подальше.
Выпрямился, внимательно посмотрел на всё ещё смеющуюся Лиз.
Наверное, именно от этого его взгляда Лиз и потеряла голову.
Она встала со скамейки, робко взглянула на Бобби и тут же отвела взгляд, смущенно рассматривая небо.
Оно было неописуемой красоты, будто неведомый, но очень талантливый художник старательно расписывал его нежными, пастельными красками, вкладывая в это творение всю любовь и теплоту своей души.
Лиз было немного не по себе от того, что Бобби вот уже наверное две минуты таращится на нее.
И тут он не выдерживает.
Вздохнув, делает шаг навстречу ей и заключает её в крепкие объятия.
Лиз вздрагивает от неожиданности, но тут же расслабляется.
Ей вдруг становится так хорошо и спокойно.
Будто она была в этих его объятиях всю свою жизнь. И готова провести в них вечность.
— Ты такая приятная. Я хочу быть рядом с тобой всегда, — тихо сказал Бобби, сжимая в объятиях хрупкое тельце.
Щелчок.
Was I stupid to love you?
Невыносимый летний зной начал немного спадать к вечеру.
Лиз и Бобби, как обычно вышли на прогулку.
Это был один из самых обычных вечеров, одна из самых обычных прогулок, если не брать во внимание того, что они гуляли до трех ночи.
Они никак не могли наговориться, наобниматься, им было мало друг друга.
— Ты знала, что у каждого человека есть свой запах?
Тот, который не спутаешь ни с чем другим?
Тот, который узнаешь из тысячи? , — Бобби озадаченно смотрел на Лиз, крутя в руках истлевшую сигарету.
Лиз сложила на груди руки и заинтересованно посмотрела на Бобби.
— Ну, и какой же запах у меня?
Бобби на мгновение задумался, после чего обнял Лиз и шумно вдохнул.
— Вишня и корица.
Was it obvious to everybody else,
That I'd fallen for a lie?
Щелчок. Картинка вновь меняется.
В Нью-Йорке наступил декабрь, самый волшебный зимний месяц, и они в очередной раз встретились.
Пушистые снежные хлопья кружатся в воздухе и мягко опускаются на землю.
Счастливый Бобби рассказывает про свои экзамены, про то, как собирается отмечать Рождество и планирует поступить на ветеринарного врача в университет, ведь он просто обожает животных.
Он говорит обо всём и ни о чем, а Лиз так жадно его слушает.
— Сейчас я так счастлив, так безумно счастлив, Лиз.
У меня есть ты, и у нас с тобой всё будет хорошо.
Мы вместе уедем в Северную Каролину, заведем шотландского кота и корги, мы всегда будем вместе, Лиз, — Бобби берет её за руку и улыбается.
— Да. Определенно. Всё так и будет, — кивает головой Лиз и улыбается.
Её светлые кудряшки покрыты снегом, а щеки порозовели от мороза.
Бобби подхватывает Лиз на руки и начинает кружить.
Лиз смеется, Бобби теряет равновесие, подскальзывается и падает, а за ним следом падает Лиз.
Абсолютно счастливые, раскрасневшиеся от мороза, ребята закидывают друг друга снежками и оглушительно смеются.
Когда они ещё будет так молоды и так счастливы?
Если бы только Лиз знала, что это была их последняя встреча, то…
То что?
Обнимала бы крепче.
Целовала дольше.
Запомнила бы каждую черту его лица, запомнила его хитрые, смеющиеся глаза, запомнила прикосновения его рук.
Запомнила бы всё…
You were never on my side,
Fool me once, fool me twice.
Лиз сидит на своей постели и листает воспоминания в своей голове так, будто это каналы на пульте телевизора.
Сколько там прошло времени с того момента, как Бобби ушел?
Только на этот раз он ушел навсегда.
Воспоминания не греют.
Они яркие, точно фейерверки: так же полыхают, и таким же набатом взрываются в подкорке головного мозга, вынуждая вновь и вновь царапать ногтями собственную шею, рыдать в подушку и кричать, запираясь в ванной, кричать так громко, как только возможно, что бы заглушить эти взрывы под черепушкой.
Лиз иногда кажется, что она готова разбить себе череп, лишь бы вынуть их оттуда.
Помыть там все с хлоркой, чтобы ни единого упоминания об этом чертовом-мать-его-Бобби не осталось — и вот тогда она возможно сможет дышать. Возможно.
Лиз не помнит, что это такое — спокойно и ровно дышать.
Дверь комнаты тихонько приоткрылась и вошла Джулс — близкая подруга Лиз.
Мама Лиз была в растерянности и не знала, как выводить дочь из такого состояния. После того страшного пришествия с Бобби из Лиз словно высосали жизнь: она стала апатичная, много плакала, практически не ела и не выходила из комнаты, забила на школу, а ведь у нее сейчас выпускной год, сейчас нельзя наделать глупостей!
Поэтому на помощь пришла Джулс.
Джулс вошла в комнату, осмотрелась и осторожно присела на кровать рядом с Лиз.
— Как ты? , — неуверенно спросила Джулс, аккуратно касаясь руки Лиз.
В руках у Лиз были полароидные снимки. Куча фотокарточек была разбросана по кровати.
Вот здесь они с Бобби корчат смешные рожицы на камеру,
здесь он держит на руках собаку,
пускает мыльные пузыри,
целует её в щеку,
гладит рыжего котёнка,
курит косячок,
едет на скейте,
ест сахарную вату…
Воспоминания не грели.
Их тепло раскаленной лавой разъедало мозг, медленно, тягуче и основательно. Лиз тщетно стирала их с равнодушием существа, давно уставшего бежать и бороться.
Ну и зачем ей эти мятые полароиды, смс-ки теперь уже от Никого из Ниоткуда, зачем этот настойчивый голос в собственной голове?
— Все в порядке, Джулс, — нихрена не в порядке, — Я в норме, — голос ставит точку, а тем временем глаза просто визжат о многоточии.
Невысказанных слов — трехтомник, беснующихся мыслей в подкорке — не хватит всей бумаги в мире.
Солгать другому — сущие пустяки.
Солгать себе — вот тут и кроется корень проблемы.
— Но, — Джулс пытается возразить, Лиз качает головой и прерывает её.
— Я в порядке. Уходи.
— Лиз…
— Уходи-уходи-уходи! , — Лиз в истерике колотит руками по кровати, кричит и из её глаз водопадом хлещут слезы.
— Его больше нет, Джулс, — всхлипывая, тихо шепчет Лиз, утыкаясь в плечо подруги, — больше нет…
Спустя несколько месяцев Лиз всё-таки собирается с силами и сжигает все, что осталось от Бобби у берега реки, на том самом месте, где была их первая прогулка, первая встреча.
Тонна потрепанных фотокарточек, валентинок, рисунки, мягкие игрушки, яркие футболки и толстовки, разрисованные Бобби…
Лиз сжигает всё, что могло напомнить ей о Бобби, о проведенном вместе времени, о той страшной автомобильной катастрофе, в которой никто не выжил…
Ночью, 12 января Бобби вместе со своим старшим братом отправился к его другу.
Ничего не предвещало беды, если бы не
грузовик, внезапно вылетевший на встречную полосу и…
Закрытый гроб, слёзы матери Бобби, которая в одночасье потеряла обоих сыновей.
Это безумно страшно.
Вдруг костер агрессивно зашипел и Лиз подняла к небу пустые глаза.
Дождь.
Нью-Йоркский, мать его, дождь.
Мелкий такой, промозглый, моросящий дождик, чисто осенний, навевающий тоску и грусть.
Лиз вытянула руку, прикрыла глаза и чувствовала, как этот дождь проникает ей под кожу, обволакивает её…
А потом вдруг поняла с поразительной ясностью, что Бобби, её Бобби сейчас здесь, рядом с ней и этот моросящий дождик — его прощальный привет.
Теперь он ушел навсегда.
И Лиз вдруг стало так хорошо, спокойно.
Бушующее море сменилось наконец гладкой водной гладью и густым туманом над водой — депрессия, стадия меланхолия.
Ураган сменился мрачным штилем, не рвущим жилы, не срывающим с места, не ревущим по венам, потому что беги не беги, а от себя и вовек не спрятаться.
«— Эй, Бобби!, — он удивленно оборачивается.
— Давай останемся там, где дожди?»