Подарить смысл жизни

Тишина. Она заполняла всё вокруг, обволакивая стены, пол, потолок. В её густом, вязком присутствии любое движение казалось ненужным, лишним. Даже звук шагов в коридоре, редкий и едва уловимый, тонули в этом странном вакууме.

Комната Баку выглядела так, словно жизнь в ней остановилась. На полу лежали обрывки бумаги с неудачными рисунками — тонкие линии, которые он начинал, но никогда не заканчивал. Карандаши с изношенными грифелями валялись рядом с кроватью, некоторые сломаны в порыве раздражения.

На подоконнике, покрытом слоем пыли, стояли старые книги. Когда-то он любил читать — погружаться в истории, где герои побеждали своих демонов, где зло всегда получало по заслугам. Теперь эти книги были лишь напоминанием о том, что жизнь не похожа на выдуманные сюжеты.

Баку сидел на краю кровати, обхватив голову руками. Его взгляд был прикован к ковру на полу, узоры которого казались странно размазанными. Он не знал, сколько времени прошло с момента, когда он сел. Часы давно потеряли значение. Утро, день, ночь — всё смешалось в бесконечный серый поток.

"Как долго это продолжается?" — мелькнула мысль. Но ответить он не мог. Может быть, это началось сразу после похорон. А может, даже раньше, в тот момент, когда он понял, что её больше нет.

Отчетливо тикали часы где-то в соседней комнате. Ритм их стрелок был медленным, почти издевательским. Каждое "тик" было похоже на плевок в лицо: "Смотри, время идёт, а ты стоишь на месте".

Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться от всего, что его окружало. Но тишина не исчезала. Она стала его постоянной спутницей. Густой, удушающей. Тишина была не просто отсутствием звуков. Она была живым, злобным существом, которое проникало в его мысли, заполняло собой его грудь, давило на сердце.

Когда-то в этой комнате звучал смех. Сначала его, детский и беззаботный, потом — мягкий смех матери, которая всегда знала, как развеять тревоги. Сейчас эти воспоминания были как сны, которые он больше не мог увидеть.

Единственное, что нарушало гнетущую тишину, было слабое подрагивание оконного стекла под порывами ветра. Но даже этот звук казался далёким, словно доносился из другого мира, куда Баку не было пути.

Раньше всё было иначе.

Баку не мог сказать, что его жизнь была идеальной. Его отец всегда был жёстким человеком, требовательным и строгим. Каждое слово из его уст звучало как приказ, каждое замечание — как приговор. Для отца Баку был не сыном, а каким-то проектом, который не оправдывал ожиданий.

Но тогда была она — мать. Её улыбка словно светила в самые мрачные дни. Она могла одним лишь взглядом успокоить его страхи, сгладить гнев отца, который никогда не скрывал своего разочарования в нём.

Он помнил, как она гладила его по волосам, когда он приходил домой с разбитыми коленями или после очередной ссоры с отцом.

— Ты особенный, — шептала она. — Ты сильный, ты справишься. Просто найди свой путь.

Её слова были теплыми, как летнее солнце, и Баку верил ей.

Но теперь её не было. И никто больше не говорил, что он справится.

Он часто смотрел на фотографию, стоящую на тумбочке. Это был один из тех редких дней, когда они всей семьёй пошли на прогулку. Отец, правда, почти всё время сидел в телефоне, а мать уговаривала Баку не злиться и просто наслаждаться моментом.

На фотографии она обнимала его за плечи, её глаза светились теплотой, а он, тогда ещё маленький, улыбался, словно весь мир принадлежал ему.

Сейчас эта фотография была единственным, что напоминало ему о том, что когда-то он был счастлив.

— Почему она? — шептал он, глядя на её лицо. — Почему не он?

Это был вопрос, который он задавал себе снова и снова. Почему жизнь забрала самого светлого человека, а оставила его с отцом, который ненавидел его?

Он пытался не думать о последних днях её жизни, но воспоминания накатывали, как волны, которые нельзя остановить. Она лежала в больничной палате, бледная, но всё ещё улыбалась ему, хотя её дыхание становилось всё слабее.

— Баку, — сказала она тогда, — пообещай мне, что ты будешь жить. Не ради кого-то. Ради себя.

Он не мог ничего ответить. Только кивнул, чувствуя, как его сердце разрывается.

Эта сцена преследовала его каждую ночь. Он вспоминал её взгляд — полный любви и боли. Но что бы она сказала, увидев его сейчас? Разбитого, сломленного, готового бросить всё?

Воспоминания были его самым большим утешением и самой большой пыткой. Он жил ими, но они же не давали ему двигаться дальше. Вместо этого они наполняли его горечью, гневом и болью.

Её слова, когда-то вселявшие надежду, теперь звучали как упрёк. "Ты сильный, ты справишься." Но он больше не чувствовал себя сильным. Он не знал, как справиться.

Каждый день тянулся бесконечно долго, и всё же время словно исчезло из жизни Баку. Оно стало неразличимым, словно мутная река, которая уносила его прочь, но куда — он не знал.

Утро больше не значило начало нового дня. Пробуждение приносило только чувство тяжести и разочарования, что он снова открыл глаза. Солнце, пробивающееся сквозь пыльные окна, раздражало. Оно словно насмехалось, показывая, что жизнь продолжается, но только не для него.

Он давно перестал следить за собой. В зеркале его встречало бледное лицо с тёмными кругами под глазами. Волосы были взъерошены, кожа выглядела болезненно серой. Даже это не вызывало в нём никаких эмоций.

Еда потеряла вкус и значение. Иногда он мог провести весь день, даже не вспомнив, что не ел. Только когда начиналась слабость, тошнота или головокружение, он заставлял себя проглотить что-то — сухой хлеб, яблоко, что угодно, чтобы не упасть в обморок. Но даже это казалось неважным.

— Зачем мне это нужно? — шептал он себе, сидя за столом и тупо глядя на тарелку.

Сон не приносил облегчения. Наоборот, он стал его врагом. Каждую ночь кошмары возвращали его к тем дням, когда мать была ещё жива. Иногда он видел её лицо, улыбающееся, тёплое, как на фотографии. Но её взгляд был наполнен укором: "Почему ты не стараешься? Почему ты сдаёшься?"

Чаще всего он просыпался посреди ночи в холодном поту, сердце бешено колотилось, дыхание было рваным. Но вместо облегчения приходило осознание, что это не сон. Он всё ещё здесь, в своей пустой комнате, со своей бесконечной болью.

Раньше он пытался что-то делать. Он тренировался, чтобы заставить себя чувствовать хоть что-то, хоть боль в мышцах. Бегал по утрам, изматывал себя до предела. Он пробовал рисовать, возвращаясь к своему детскому увлечению. Но каждая линия на бумаге казалась неправильной, бессмысленной. Он рвал свои работы в клочья, а карандаши ломал с такой силой, что пальцы начинали болеть.

Книги, которые когда-то вдохновляли его, теперь были ему противны. Он не мог смотреть на эти страницы, наполненные чужими историями, где герои побеждали зло и находили счастье. Всё это казалось ложью.

Дни сливались в одну бесконечную серую массу. Баку больше не различал, какой сейчас день недели или месяц. Лето, осень, зима — всё потеряло значение.

Единственным напоминанием о том, что жизнь продолжает идти, были редкие звуки за стеной. Отец. Его шаги, иногда громкие, иногда ленивые, эхом отдавались в коридоре. Но дверь в комнату Баку он не открывал.

Баку не знал, что хуже — его равнодушие или постоянное чувство, что отец ждёт, когда он окончательно сломается.

С каждым днём Баку чувствовал, как становится тяжелее дышать. Не физически — морально. Воздух казался густым, он словно утопал в нём, как в вязком тумане.

"Как долго это будет продолжаться?" — думал он, глядя на потолок. Но ответа не было.

Тот день ничем не отличался от других. Всё та же гнетущая тишина, всё те же серые стены комнаты, от которых начинало казаться, что они сужаются, давят на грудь. Баку сидел на кровати, бессмысленно глядя на одну из своих сорванных попыток рисовать — лист бумаги, где едва заметными линиями была начата какая-то фигура, но он так и не смог её завершить.

Ему захотелось воздуха. Свежего, настоящего, который бы хотя бы на мгновение вытеснил это чувство удушья. Баку подошёл к окну и потянул за раму. Скрип разорвал тишину, заставив его вздрогнуть.

Снаружи была осень. Ветер срывал листья с деревьев, кружил их в воздухе, словно танцуя. Снизу доносился слабый гул — редкие голоса прохожих, шум машин. Этот звук показался ему чужим, будто он шёл из другой реальности, той, где жизнь продолжалась.

Но не здесь.

Баку опёрся руками на подоконник и посмотрел вниз. Семь этажей. Не слишком высоко, чтобы испытывать страх, но достаточно, чтобы покончить с этим разом.

"Просто шагнуть," — мелькнула мысль, обволакивая его разум.

Он сжал руки сильнее, до белизны костяшек, и посмотрел вдаль. Холодный воздух коснулся его лица, растрепал волосы. Впервые за долгое время он ощутил что-то. Не страх, не боль — только странное ощущение покоя.

"Шаг — и всё закончится. Всё это," — его взгляд снова скользнул вниз. Он представил, как наступает тишина. Настоящая, абсолютная. Больше не нужно слышать упрёки отца, больше не нужно ощущать тяжесть на сердце.

Но что-то внутри остановило его. Словно слабый голос, почти незаметный в его сознании. Это был не страх. Он не боялся падения или того, что может случиться. Нет, это было что-то другое.

"Её глаза," — вдруг подумал он. Её взгляд, полный любви, тот, что он видел в своих кошмарах. "Она бы этого не хотела."

Он отступил от окна, резко закрыв раму. Глухой звук захлопнувшегося стекла отозвался в его голове, как выстрел. Баку прислонился к стене, сполз вниз и закрыл лицо руками.

"Почему так сложно? Почему я просто не могу исчезнуть?"

Грудь сдавило. Воздух стал резким и горячим, как будто в комнате вдруг стало невыносимо душно. Его дыхание сбилось, перешло в прерывистые всхлипы. Он не плакал — слёз больше не было. Только отчаянные, тяжёлые всхлипы, которые он не мог остановить.

Это был момент слабости, который он не хотел признавать. Ему казалось, что даже стены комнаты смотрят на него с осуждением.

Минуты тянулись, пока он не поднялся и снова не сел на кровать. Всё вокруг осталось прежним, но что-то внутри треснуло.

Он знал, что не сможет выдержать ещё один день.

Теперь дни Баку напоминали тягучую, бесконечную плёнку, которую кто-то прокручивал снова и снова. Он знал каждую деталь своей комнаты: трещины на потолке, пятна на обоях, пыль, собравшуюся в углах. Всё это было неизменным, как и он сам.

Его отец не заходил в комнату. Баку иногда слышал его шаги в коридоре — тяжёлые, размеренные. Иногда слышал, как он что-то бурчит себе под нос или разговаривает по телефону. Но двери в его комнату он не открывал, словно давал понять, что не хочет видеть сына.

"Его не волнует, жив я или мёртв," — думал Баку, лёжа на кровати и глядя в потолок. Это знание было болезненным, но одновременно успокаивало. Если он исчезнет, никто этого не заметит. Никто не будет оплакивать его.

Тишина в комнате казалась ему живым существом. Она окружала его, проникала в каждую мысль, делая их глухими и тяжёлыми. Иногда Баку казалось, что он слышит её голос. Шёпот, мягкий, но настойчивый, который говорил ему: "Хватит. Просто уйди. Всё равно это ничего не изменит."

Но каждый раз, когда он почти соглашался, что-то внутри его останавливалось. Легкий отблеск прошлого, её голос, звучащий в его голове: "Ты справишься. Ради себя, Баку."

Эти слова не приносили утешения. Напротив, они были как иглы, которые протыкали его изнутри. Он не мог жить ради себя. У него не было причин, не было цели, ничего.

Он пробовал найти смысл. Однажды достал свои старые рисунки — те, что когда-то вызывали у него гордость. Открывал альбом, в котором ещё были её заметки: "Какой красивый, сильный стиль. У тебя талант."

Но теперь эти слова казались ложью. Баку смотрел на свои работы и видел только недостатки. Линии были корявыми, сюжеты бессмысленными. Он закрыл альбом и оттолкнул его, чувствуя прилив гнева, но слишком слабый, чтобы проявить его.

Ради чего он жил? Этот вопрос постоянно стучал у него в голове. И ответ всегда был один и тот же: "Ни ради чего."

Он больше не выходил из комнаты. Даже короткие походы на кухню стали ему в тягость. Иногда он заставлял себя выйти в ванную, посмотрев на своё отражение. Но лицо, которое он видел, было чужим: бледное, измождённое, с потухшим взглядом.

Его тело было уставшим, но разум устал ещё больше. Баку чувствовал себя пустым сосудом, в котором больше ничего не осталось.

Иногда он лежал, глядя на потолок, и слушал звуки за окном. Где-то вдали лаяла собака, гудели машины. Люди смеялись, разговаривали, жили. Мир продолжал двигаться вперёд, но Баку казалось, что он навсегда остался в этом замершем пространстве.

Его мать когда-то сказала: "Жизнь — это движение, Баку. Если ты остановишься, ты просто исчезнешь."

Он остановился. И теперь медленно исчезал, день за днём, час за часом.

Но он ещё не знал, что скоро эта тишина будет разрушена. Что кто-то, кто никогда не вызывал у него ничего, кроме раздражения и злости, ворвётся в его жизнь. И это станет началом того, чего он давно не чувствовал: изменений.