Насквозь

— Я думаю, стоит поехать в деревню. Тебе нужно расслабиться.

Я вхожу в квартиру и спотыкаюсь о черные туфли на шпильках. В глубине души уже понимаю, что увижу дальше.

— Милая, тебе нужно уехать подальше от этого кошмара.

Я делаю медленные шаги в сторону спальни, даже не снимая обуви. Я слышу, все слышу. Мне не потребовалась идти до комнаты. Все действие происходило прямо на кухне.

— Бог не дает нам испытаний, которые мы не можем пройти, дочка. Но тебе все равно нужен отдых.

Он и она прямо на столе. Я слышу, как она сладко стонет, пока мой обожаемый супруг целует ее грудь. Мой стол, который был сделан на заказ, соприкасался с ее потной спиной, поэтому, когда она привстала, на поверхности остались еле заметные разводы. Потребовалось всего несколько секунд перед тем, как Егор, подняв глаза, стал ошарашен моим присутствием. Он слегка приоткрыл рот, пока я, пребывая в оцепенении, смотрела на их голые тела.

— Папа отвезёт тебя, не переживай.

Она вскрикнула, будто я собиралась вонзить в нее нож. Мысленно, конечно, собиралась. Она хотела встать, но Егор мешал ей, так как стоял неподвижно. Мне показалось, что в ее глазах на секунду блеснул триумф.

Егор отошел от шока и сделал сначала пару шагов назад, а потом начал хаотично наклоняться в поисках своих трусов. Девушка вскочила со стола вслед за ним и принялась искать свое белье. Я даже не представляла, что это может так мерзко выглядеть. Внутри начало что-то сжиматься, дыхание у меня резко оборвалось, когда я увидела следы ее помады у него на груди и паху. Когда девушка натянула на себя нежное кружево, мой желудок решил, что ему срочно нужно избавиться от содержимого.

Дальнейшие действия из туалета я не видела. Все, что я съела за день, покидало мое тело. В этот момент все мысли были лишь о том, что увиденное просто не может быть реальностью. Я пыталась отойти от шока, прогнать замешательство. Проще было поверить в игру воображения. Когда промывание желудка закончилось, я через силу вышла из туалета, а она уже натягивала туфли.

Хлопок двери. На фоне я слышала что-то, что пытался сказать Егор. Меня продолжало мутить, голова кружилась, а в груди начала зарождаться резкая и противная боль, которая сдирала все внутри. Хотя именно в этот момент я не хотела плакать. Мне даже казалось, что по большей части мне плевать, и задето лишь мое женское самолюбие.

Но нет, мне было не плевать.

Я смотрела на него. Чуть позже меня даже удивило, как спокойно он мог смотреть в мои глаза. Он пытался схватить меня за руку, за плечо. Я отбивалась. Мне было противно. Егор стоял без футболки, и я продолжала видеть ее помаду, отчего желудок снова скручивало. Егор что-то говорил и говорил.

Последнее, что мозг позволил мне запомнить:

— Мужская потребность. Ты же моя жена, и тебя я люблю. Это абсолютно разные вещи, Юля.

О какой-то определенной разницы этих вещей я стала думать лишь после, когда согласилась на предложение мамы. Мне необходимо было уехать из гостиной своей подруги, к которой я убежала почти сразу же.

Уезд в отдаленную деревню почти в двухсот километрах от города, наверное, помог бы мне это пережить. Можно было привести доводы о некомфортный жизни в деревне, которая оказалась бы более подходящей под ситуацию, ведь при растопке печи не думаешь об изменах мужа, но там был хороший дом. Не самый современный, но не ветхий, с отоплением, с водой.

Мне было некуда идти. Не так мой отпуск должен был начаться, но выбора уже как такого не было. Я согласилась поехать.

***

Папа вез меня практически в тишине. Периодически мы позволяли себе некоторые темы для обсуждения. Я знала, что, сжимая руль, он представляет горло моего мужа. Также я знала, что первые два-три дня мама отговаривала его оторвать Егору «причинное место». Зная папин принцип «защищать все родное», я не очень-то сомневалась в его возможностях, но идея все равно была плохой. По поводу произошедшего папа молчал.

Он был седовласым, статным мужчиной достаточно тощей комплекции. Лицо его всегда казалось угрюмым, но характер полностью этому противоречил. К маме и ко мне он относился, как к фарфоровым куколкам, оберегал нас, защищал и боготворил. Конечно, напрямую он говорил приятные слова нечасто. Кажется, очень даже редко. Со стороны моя семья выглядела как типичный домострой. За двадцать два года я отлично выучила, что мужчина в доме главный, женщина должна оберегать уют и миролюбивое настроение в семье. Но даже с таким внутренним распорядком отец всегда поддерживал, защищал и, превозмогая свои личные неудобства, исполнял некоторые мои желания.

Мама провожала меня без слез, за что ей спасибо. Мама держалась. Можно было даже подумать, что ей не обидно за разрушенную семью, а беспокоит лишь обиженная и оскорбленная дочь, но это была лишь частичная правда. Краем уха мне довелось услышать про «хороший левак укрепляет брак», но, я была уверена, мне в лицо она бы это не сказала. Хотя бы в первое время. И это был очень нехороший левак.

Мама была очень спокойной женщиной с хорошо развитыми манипулятивными способностями. Она улыбалась, настроение у нее всегда было хорошее. Всегда. Наверное, периодически мама его наигрывала, что меня так же периодически смущало. Но лучше всего у нее получалось жаловаться на усталость, чтобы ее похвалили. Она часто могла все искрутить так, чтобы получить желаемое. Это полностью ее право. Мама делала слишком много: была отличной хозяйкой, сотрудницей, женой. И успокаивала будущую молодую разведенку.

Мама знала, что есть два пути развития событий: либо я продолжаю оставаться в городе, живу у них или у подруги, либо уезжаю в отпуск достаточно далеко, привожу мысли в порядок, отдыхаю и возвращаюсь с новыми силами. Мама как женщина мудрая предложила именно последний вариант. Так я оказалась в машине с небольшой сумкой, отцом и собакой.

Собаку мне дали, чтобы было не страшно одной. Наша уже возрастная Фрида должна была составить мне компанию и заодно провести много времени на свежем воздухе.

Дом принадлежал покойной бабушке. Незадолго до смерти родители его облагородили, сделали ремонт, провели отопление и воду. Стало очень уютно и комфортно. Соседей как таковых не было: кто-то умер, не оставив наследников, а если они и были, то приезжать в такую глушь осенью не видели смысла; кто-то перебрался в город за более удобной жизнью. До ближайшего магазина нужно было проехать на редкой маршрутке. Идеальное место, чтобы переварить измену мужа.

Я с трудом могла представить, чем можно было заняться в деревне. Конечно, мои родители сделали там Интернет, что расширяло список моего досуга до бесчисленного количества фильмов. Еще в этот список причислялись прогулки с собакой по лесу, у озера и старой усадьбы какого-то дворянина тех краев. Фрида была очень воспитанной и доброй овчаркой. Эта собака излучала любовь по отношению к людям, но возраст уже перешагнул за середину, поэтому ее активность убавилась, она стала больше спать, глазки слегка потускнели, но хорошим другом от этого быть не перестала. Я была рада, что Фрида составит мне компанию.

Одной мне не хотелось оставаться. Я понимала, что мысли, которые сейчас абсолютно не хотят всплывать в моей голове, чуть позже обязательно нахлынут. В первую ночь я плакала. Было очевидно, что меня просто растоптали и точно не в первый раз. Но потом я не плакала вплоть до приезда в деревню.

Окруженная лесами трасса спокойно утекала под колесами автомобиля. Я смотрела в окно на пасмурное небо и видела, как с сотнями деревьев проносится и вся моя жизнь за последние три года.

Целых три года.

С собой я взяла минимум из вещей: пара футболок, джинсы, кофты и еще мелочь. Никогда не имела потребности в нарядах, а уж тем более в таком месте, как деревня, где мы с Фридой будем единственными живыми душами.

Мы доехали до деревни, над которой медленно опускался еле заметный туман. Наш дом находился в самом конце улицы и достаточно сильно выделялся на фоне ветхих и заброшенных соседских: у нас была свежая крыша, новая облицовка дома и достаточно высокий забор. Линию деревенских домов окружал лиственный лес.

Перед заездом в дом мы зашли в магазин, я купила себе все необходимое из продуктов и предметов гигиены. Еды должно было хватить на пару дней, а после уже нужно было идти к остановке и ехать до поселка. Вполне неплохо для человека, которому предстоит пережить предательство.

Я осмотрелась. Огромное количество садовых деревьев украшало участок: яблоня, на которую я залезла как-то в детстве и получила нагоняй от бабушки, вишня, груша. Большое количество кустов, которые уже почти потеряли свои листья. Несколько пустых грядок. Неподалеку маленькая беседка, в которую бабушка складывала свои инструменты.

Я вошла на веранду и сняла куртку, а папа пошел включать систему отопления. На веранде не было почти ничего, кроме небольшого диванчика, столика и вешалки для одежды, которой мы почти не пользовались, предпочитая ту, что стояла в доме. Фрида шла рядом и осматривалась вместе со мной. Достаточно большие окна могли позволить мне наконец-то покурить, наслаждаясь окружающим депрессивным пейзажем.

Полгода назад я постаралась бросить эту привычку. У меня вполне получалось, чему Егор был рад. Он достаточно продолжительное время настаивал на этом даже после того, как я перестала курить дома. Только недавние события не только пробудили во мне тягу к такому вонючему способу себя убить, но четко сформировали для меня оправдание. Утром перед поездкой я приобрела новую пачку.

Дом выглядел внутри хорошо. В коридоре на специальной тумбе было целое разнообразие домашних тапочек, на которыми грудой висели старые куртки на вешалке. По памяти я всунула ноги в свои розовые тапочки с пушком, прекрасно понимая, что забуду про них уже через несколько часов и начну щеголять босиком.

Бабушка хотела все в светлых тонах, поэтому с мамой они выбрали бежевые обои, которые в гостиной перекликались с другими, переходя в геометрию кофейного цвета, а на кухне вообще сменялись на обои желтоватого цвета с нарисованными апельсинами. Наверное, поэтому совмещенные кухня и зал смотрелись достаточно забавно. Но бабушка была в восторге.

В доме были обустроены две комнаты, в одной из которых мне предстояло жить. Там все еще были наклеены мои детские обои с барашками, которые я где-то изрисовала, мой розовый шкафчик и деревянная кровать, которую папа сделал мне сам. Я вошла, поставила сумку и облегченно вздохнула.

Так начался мой роковой отпуск.

— Если что-то случится, звони нам.

— Да, хорошо. — Папа был серьезен. Конечно, он очень переживал, что я останусь тут одна и буду бесконечно перекручивать в голове свои переживания.

— Дом сейчас быстро нагреется, а с водой не должно быть проблем. Может, конечно, стиральная машина забарахлит...

— Не думаю. Уж со стиральной машиной я могу справиться.

— И температуру в доме можешь регулировать.

— Пап, все будет хорошо. Я ж не маленькая. Позвоню, если что-то случится. В экстренном случае вызову соответствующие службы.

— Хорошо, дочка.

В общем, папа уехал, а мы с Фридой отправились заниматься домашними делами: я переоделась в домашние спортивные штаны, забавные носки и старую кофту и разложила продукты. Есть мне не хотелось совсем, хотя мой желудок точно требовал хоть чего-нибудь.

Родители были правы, здесь было ужасно тихо, особенно в начале осени. Только изредка оставшиеся птицы напоминали о себе, но их голоса исчезали за границей лесного массива. Я представляла в голове, как вхожу в самую непроходимую часть леса и начинаю орать, выпуская все напряжение, всю боль. Может после этого у меня появилась бы ясность мыслей, но пока удавалось лишь вариться в бесконечной каше переживаний.

Я посмотрела вокруг себя и поняла, что не хочу сейчас оставаться дома. Мне хотелось ощутить прохладу воздуха и тяжесть пасмурного неба. Пропитать свои легкие запахом сырости и грязи — таким типичным для осени. И, самое главное, соединиться с природой в этом сером и умирающий настроении. Я оделась потеплее, чтобы не замерзнуть лишний раз, хотя это было не так пугающе, как перспектива остаться одной в деревенском доме без лекарств. Фриды сама схватила в зубы поводок, и мы вышли из дома, а после и за территорию участка.

Вокруг все было опустелым. Не было ни намека на какую-либо жизнь. Старые ветхие дома пустовали, окруженные огромными, стремящимися вверх деревьями. Проселочная дорога была узкой, выложенная какой-то старой щебенкой. Мы с Фридой шли не быстро, разглядывая окружающую среду. Все дома соседей выглядели так, словно здесь уже лет двадцать никого не было. У кого-то покосилась крыша, обшивка дома покрылась мхом, где-то даже было видно, что стены дома разъезжались под тяжестью своих лет. Домов было немного, в общей сложности на нашей улице около десяти.

Мы с Фридой вышли за линию наших участков и вступили на территорию, управляемую ветвистыми великанами. Тропинка вела нас сначала через запутанные лозы дикого винограда, какие-то кустарники вперемешку с грязью. Я уже предвкушала, какие водные процедуры ожидают нас с Фридой дома.

Периодически слышалось, как птицы перелетают с одного места на другое, одинокая ворона каркнула на ветке, а холодный ветер чудом не сдувал нас с ног, но мы быстро перестали его ощущать, когда вошли в объятия старых сосен. Здесь было намного темнее, чем за пределами леса. Мы с Фридой продолжили идти по тропинке, которая, извиваясь, должна была вывезти нас сначала к озеру, а потом и к старой усадьбе.

Фрида подбирала небольшие веточки, подгрызала их и выбрасывала. Во время пути, впервые за достаточно долгое время, я остановилась, вдохнула воздух полной грудью и поняла, что вот сейчас — из кармана достала запакованную пачку тонких сигарет, распаковала ее, сложила мусор в карман, взяла одну, подожгла и втянула в себя горький обжигающий дым. Никогда не отрицала, что это ужасно, но именно в этот момент, стоя посреди леса и затягиваясь сигаретой, я почувствовала, что все еще жива. Оставалось привести мысли в порядок.

Конечно, это было невозможно.

Егор никогда не одобрял моего курения и сам не курил. Когда мы познакомились это казалось ерундой, но, чем дальше заходили наши отношения, тем масштабнее становилась эта проблема. Как-то мы поругались, и мне пришлось втайне курить только вне дома: по дороге на работу, на работе и по дороге домой. Но даже скрытность не спасла от очередной ссоры по поводу «этой ужасной вони». Тогда я перестала совсем. Мне казалось, что нужно услышать мнение своего мужа, что это важно.

Но вряд ли это было столь же важно, как причина, по которой он решил начать мне изменять. Мы почему-то всегда чувствуем, когда в отношениях происходит что-то подобное, но зачастую не замечаем. Будто я не видела сомнительные оповещения на телефоне, не подозревала, что «задержки на работе» вовсе не из-за объема работы. Но в чем моя вина? Конечно, я отличалась от прочих женщин: не носила каблуков, сильно не красилась, не надевала платья, да и в целом даже за модой не следила, но и некрасивой себя не считала. Мне хотелось быть естественной, простой, уютной для своего мужа. Может в этом и была моя проблема, может нужно было прикладывать усилия, быть другой?

Мы вышли из леса и оказались на пустынном поле. Темное озеро пугало своей одинокостью. Я решила, что идти вокруг озера — плохая идея, которая займет много времени, поэтому притянула Фриду, и мы направились прямиком к усадьбе. На улице начинало темнеть.

Выходя замуж, я не думала, что попаду в эту гадкую ситуацию, когда мимо меня будет проходить табун дам, а мне будут говорить, что я «любимая». Это же глупость. Я была слепа, когда не разглядела этого в человеке. И именно так, проводя эту ниточку, я смогла вернуться к самому ужасному — к сжигающей меня обиде. Нет, она горела не явно, она медленно тлела внутри, чтобы как можно незаметнее меня уничтожить. Я остановилась, сделала вдох полной грудью и почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза.

На нашем черт возьми столе в нашем доме!

Он смотрел мне в глаза, спал со мной в одной постели, целовал меня — и все это происходило, пронося за собой след предательства. Чем больше этих моментов я вспоминала: как сначала он целует ее от головы до ног, а потом вечером лезет ко мне, рассказывая, как рад провести совместный вечер — тем сильнее меня начинало мутить. Каждый день я старалась быть хорошей женой: наводила порядок с учетом, что жить в идеальности я ненавижу, готовила, стирала и, о господи, гладила. Я была своей матерью — женщиной домостроя. Только по итогу осталась разведенкой.

Какой же дурой я выглядела в чужих глазах. Слеза скатилась по щеке. Я могла принять свои ошибки в браке, но не могла принять предательство человека, которого, как казалось мне с самого начала, люблю всей душой. Предательство, предательство, предательство. Я посмотрела на небо, надеясь так остановить свои слезы. Фрида смотрела на меня опечаленными глазами.

Медленными шагами, превозмогая разрастающуюся истерику, которую лучше было бы продолжить дома, мы дошли до старой усадьбы.

Эта усадьба принадлежала какому-то дворянину, но сейчас это было желтое здание с облупившейся штукатуркой, потрескавшейся крышей, частично обвалившимся полукруглым балконом и сломанными дверьми. Некогда чья-то семейная обитель превратилась в пристанище для молодежи и лиц без места жительства.

Двери были расшатаны и приоткрыты. Фрида забежала первая и, судя по ее спокойствию, внутри никого не было. Я сделала шаг внутрь. Внутри картина была схожа с внешней: обсыпанные полуразрушенные стены, сломанные в некоторых местах полы. Только величественная лестница, окруженная с двух сторон колоннами, стояла посередине зала. Я хотела подняться наверх, но не решилась. На улице было уже достаточно темно, поэтому лучше было вернуться домой.

Домой мы шли уже чуть более ускоренно, потому что с каждой минутой приближалась ночь, а идти в полной темноте через лес мне не очень хотелось. Когда я и Фрида входили снова на лесную тропинку, мне показалось, будто что-то не так. Внутренние ощущения подсказывали, словно на меня кто-то смотрит. Я обернулась.

Фрида была спокойной, именно поэтому я пришла к выводу, что мне кажется. Но чувство, которое изнутри скреблось, заставляло меня оборачиваться вновь и вновь. Вокруг была лишь тишина. Чтобы не затягивать наш поход на дольше, я предпочла ускорить шаг, дабы не провоцировать свои назойливые мысли.

В темноте участок казался очень зловещим. Пустота, разбавляемая некоторыми элементами, ничем абсолютно не привлекала. Я осознала, что в темное время суток мои нервы будут расшатываться. Мне вдруг показалось, что за моей спиной что-то упало. Я обернулась уже в сотый раз за наш путь домой, но ничего снова не обнаружила. Фрида забежала на участок. Пока она спокойна, мне не о чем беспокоиться.

Гробовая тишина окружала нас. Дома я разделась, помыла лапы собаке и думала, что пора бы что-то поесть, хотя на самом деле мне не лез кусок в горло. Я сидела на диване в зале и просто смотрела в стену. Нужно было понять, что теперь делать со своей жизнью, что предпринимать. Конечно, после отпуска нужно будет забирать оставшиеся вещи у Егора, подавать документы на развод. Я представляла себе всю эту волокиту. Стоит ли оно того?

Стоило мне закрыть глаза, я видела это снова и снова. Каждый раз по-новому и всегда в ярких красках. Нужно было справиться, справиться.

Ко мне подошла собака и начала облизывать мои руки, показывая, что очень голодна. Пришлось встать со своего алтаря для грусти и начать готовить ей еду. Фрида носилась за мной по пятам. Что-то все-таки не давало мне покоя. Оставалось чувство, словно мы с Фридой не одни. Я периодически выглядывала в окно, думая, что увижу что-то в темноте. Предчувствие накатывало горьким комом в горле. Либо у меня зародилась паранойя, либо было что-то не так. Я решила накинуть куртку и пойти на веранду покурить.

Сигареты это омерзительные удовольствие. Они саднили горло, накапливали во рту горький привкус, но отрезвляли мою забитую мыслями голову. От холодного воздуха пощипывало ноздри. Я выдыхала серый дым и думала, что это место сейчас идеально подходит для описания моего состояния: одиноко, пусто, серо.

Фрида поела и начала выхаживать по дому туда-сюда. Мне казалось, что ее что-то очень беспокоит. Я решила, что ей просто нужно на улицу, поэтому надела более теплую кофту и вышла снова на веранду, пока она прохаживается по участку. Еще одна сигарета начала медленно тлеть в моих пальцах. Темное небо слепило глаза, будто смотришь в сплошную темноту. Я продолжала курить, пока не услышала разрывающий тишину злобный лай своей собаки. Фрида наполняла округу своим громким басом, пока по моей спине проносились мурашки. Давно мне не удавалось услышать ее лай. Она не прекращала ни на секунду. Превозмогая страх перед темным участком, я вышла за пределы веранды, спустилась с лесенки и пошла смотреть, на что так бурно реагирует Фрида.

Сначала мне было непонятно, где она. Я шла на лай, обходя дом по кругу, пока не обнаружила собаку, сидящую у забора. Она не собиралась отрываться, даже когда я подошла.

— Фрида, фу! — Прикрикнула я. — Что там такое?

Но она даже не посмотрела на меня. Она стояла, надыбив шерсть, и лаяла. Иногда ее грозный лай прерывался рыком. Я стала всматриваться, чтобы понять, что ее так отталкивает. Вдали виднелся только слабый свет уличного фонаря. Сначала мне захотелось списать все на кошку, но потом я поняла, что к кошкам она равнодушна после того, когда мама притащила домой котенка с работы. Я привстала на мысочки. Ноги в тапочках уперлись в какой-то мокрый куст и сразу намокли. Спустя несколько попыток рассмотреть причину лая собаки я все-таки увидела.

Подул сильный ветер. Я пыталась понять, отчего мои мурашки распространились по телу: от промозглого воздуха или, черт возьми, от темной фигуры человека, который стоял посреди проселочной дороги. Фрида скалилась, а мне стало страшно.