Смертельная встреча
Утром он спустился в зал совсем другой. Не тот, что пришёл накануне, усталый и чужой. Глаза у него были полуприкрыты, будто всё ещё слышал ту песню, что рвалась сквозь щели окон, сквозь шорох волн. Я уж было думал, проспит до полудня, а нет, пришёл к рассвету, сел за тот же стол, что и вечером, да молчит, на дверь глядит. Я поднёс ему похлёбку, хлеб — он даже не поблагодарил. Смотрел куда-то сквозь меня, будто я не человек, а дым.
— Спали плохо, — сказал я осторожно.
Он кивнул.
— Снилась она.
Я не стал уточнять, кто «она». И так ясно. Он глотнул похлёбки, но не ел. А потом, словно нехотя, проговорил:
— Вы не подумайте, я не безумен. Но кто-то пел. Это была не просто песня. Это был зов. Не могу объяснить. Я не слышал ничего подобного за всю свою жизнь.
Я снова молчал. Что скажешь-то, когда человек уже ушёл — не ногами, не дверью, а умом? В таких не кричат, в таких только смотрят и ждут, пока их догрызёт судьба. Он поднялся, бросил пару монет — гораздо больше, чем стоил завтрак и ушёл, даже не взглянув на меня. Не спросил дороги, сам её знал, будто сны вывели. Я глядел ему в спину из-за приоткрытой двери и уже тогда понимал: пойдёт к морю. Куда ж ещё? Глаза у таких сами ведут. Морской ветер с рассветом был холоден, резал щёки, будто предостережение. Но он не замечал. Шёл уверенно, шагами сонного человека, у которого только одна мысль в голове — услышать снова. Берег в ту пору был пуст. Рыбаки давно ушли, местные обходили ту часть залива стороной. Там, где валуны с обломками старой пристани, где чёрные чайки кружат, а под водой ямы, в которых вечно что-то будто ворочается. Он шёл туда. К тому самому камню. Тому самому месту. Я не пошёл за ним, я не дурак. Да и не впервой это было. Только раньше шли юнцы — глупые, влюбчивые, пьяные. А тут Доктор. Долго он там пробыл. Сначала стоял. Потом, говорят, сел на валун, будто кого-то ждал. Иногда вставал, махал рукой в сторону воды, будто разговаривал. Хоть и один. Вернулся под вечер — промокший, осунувшийся, но со странной улыбкой. Не той, что человек человеку дарит, а той, что носят влюблённые, когда теряют разум.
В эту ночь штормом и не пахло, но в воздухе всё равно чувствовалась зыбь. Будто тишина натягивалась на струны. Луна висела, как холодный глаз. Я уже не спал. Ждал. И когда услышал, как заскрипели половицы, как дверь отворилась тихо, без скрипа, понял: он снова пошёл. Я не стал окликать и не стал следом. Некоторым легче умереть от чар, чем от правды. Он шёл к тому же месту. К камню, выступающему из чёрной воды. Но сегодня она уже ждала. Сидела на том валуне, едва тронутом лунным светом. Гладкая кожа, длинные волосы, лицо, будто закрыто тенью и только губы видны. Красные. И голос. О, этот голос, она не пела, она дышала. Слова как тёплая вода в ухо, как нити, что тянутся к сердцу. Он подошёл ближе. Я видел это с холма, из-за скал. Я всегда знал, где смотреть. Он говорил ей что-то. Протягивал руку. Она молчала, лишь пела без слов, но с обещанием. Обещанием не любви, но обещанием конца. Он зашёл в воду слишком глубоко, почти по пояс. Вода была ледяная, и холод пронзал насквозь. Сердце билось быстрее, а я не мог отвести от него глаз. Я увидел, как она схватила Доктора за ногу, цепко и безжалостно, тянет его вниз, к тёмной глубине. В глазах Доктора мелькнула паника. Он боролся, но вода обвивала его всё крепче. Моё сердце схватило страх, отчаяние. Я не мог позволить ему утонуть здесь, в этой мёртвой воде. Я бросился обратно к таверне, каждое мгновение казалось вечностью. Ноги гудели, дыхание сбивалось, но я бежал. В таверне я схватил два кухонных ножа — острые, блестящие, холодные в моих руках. Вернувшись, я увидел, как сирена уже почти утащила Доктора под воду.
— Отпусти его, тварь мерзкая! — выкрикнул я, сжимая ножи, и метнул один из них в сторону её лица.
Лезвие рассекло воздух и ударилось о воду рядом с ней. Сирена взвизгнула, отпустила ногу и резко исчезла в темноте. Он кашлял, дрожал и пытался прийти в себя. Но вместо благодарности он посмотрел на меня с горечью и даже злостью.
— Ты спас меня? — прорычал он, голос дрожал от смеси страха и гнева. — Я был почти с ней!
Я стоял молча, понимая, что никакие слова не смогут объяснить ему, почему я сделал это. Он отвернулся, и я увидел в его глазах боль, которую не стереть простым спасением. Я видел безумие в его глазах, что-то глубокое и зловещее. Как будто море уже захватило его разум, оставив тело здесь, дрожащее и живое лишь наполовину. Его взгляд был пуст, но при этом жадно тянулся к воде, словно та скрывала нечто, что звало его обратно — зов, от которого невозможно было отвернуться. В этот момент вокруг воцарилась гнетущая тишина, и даже ветер, казалось, замер, опасаясь потревожить ночную бездну. Он стоял на грани между мной и бездной, между светом и тьмой, и я не мог позволить ещё одному человеку исчезнуть.
— Пошли отсюда, — сказал я с трудом, пытаясь держать голос ровным, но в душе горела тревога.
Он вырвался, глаза блестели безумием, а голос превратился в шёпот, полный ужаса и надежды одновременно:
— Там...там была она. Почти рядом...Почти...
Она уплыла, но чувствовал её присутствие, как сама вода, что пыталась забрать его. С каждой секундой морская тьма становилась живее, тени на берегу удлинялись и словно шептали его имя, зовя обратно в пучину. Я крепко схватил его за руку, мои пальцы сжимались, пока он боролся, пытаясь освободиться.
— Ты не видишь, что она заберёт тебя? — прошипел я, страшась потерять его навсегда. — Не дай морю сломать тебя.
Он молчал, но я знал: этот бой ещё не окончен. Море шептало ему обещания, а я — лишь тень, пытающаяся удержать его от гибели. Я повёл его прочь от воды, чувствуя, как ледяной холод морской бездны пытается догнать нас, проникнуть в тело и разум. Те ночи сплошной мрак, холод и страх — запомнились мне навсегда. Я был не просто свидетелем, а последним барьером между ним и смертью. Мы мигом вернулись в таверну, вернее, я тащил его тушу до самого здания. Провёл его в комнату, что выделил ему. Пока он стоял, как тень, я быстро запер дверь. Тяжёлый щелчок запирания казался слишком громким в этой ночной тишине. С шумом закрыл ставни, прогоняя за собой лунный свет и холодный блеск моря. В комнате осталась лишь зыбкая тьма и проблески свечей, которые я зажёг. Свечи бросали на стены дрожащие тени, будто жили своей жизнью, и мне казалось, что в каждом колышущемся силуэте притаилась какая-то угроза. Снаружи дикий ветер гнал звуки ночи: скрежет веток, вой прибоя, шёпот, будто тысячи голосов, зовущих его обратно.
Я бросил пару стульев и ящиков у двери, баррикадировался из дерева и тени, чтобы никакая буря, ни один зов не прорвался сюда. Он опустился на край кровати, глаза закрыты, но я видел, как пальцы дрожат, пытаясь удержать себя от прыжка в эту бездну, которая рвалась в его разум. Дыхание его было тяжёлым, прерывистым, будто он пытался дышать сквозь глубины холодной воды, что едва не забрала его. В комнате было тихо. Настолько, что каждый шорох казался взрывом, сердце билось в висках, кровь стыла в венах. Я сел рядом, плечом к плечу, и чувствовал, как стены словно сдавливают нас, а сама ночь — это живое существо, наблюдающее, ждущее, когда он сломается. Время тянулось медленно.