Глава 11
Она собралась с вечера. Взяла все заготовленные припасы, сколько могла унести, самострел, ножи, котелок. От необходимости покинуть избушку на душе было тоскливо. За полтора месяца Наама привыкла считать это убогое лесное жилище своим домом.
Должно быть от нервов ее начало лихорадить. Руки дрожали, мысли путались, тело кидало то в жар, то в холод. В надежде, что болезнь отступит, Наама выпила отвара листьев земляники, плеснув туда немного виски, и легла спать.
Ночью приснился Андрос. Наама стояла перед ним обнаженная на коленях и ласкала губами возбужденную плоть, трепеща всем телом от желания отдаться. Обнимала губами, скользила языком вдоль бархатистой кожи и умоляла войти в нее, взять.
Мужчина возвышался над ней — безликий и подавляющий, воплотивший в себе страшную стихию, с которой невозможно и не нужно бороться. Мощные, словно отлитые из стали мускулы, кубики пресса, руки, покрытые короткими черными волосками. Наама каждой клеточкой своего тела, всем существом ощущала, давящее превосходство Хозяина, его силу и всепоглощающую власть над собой. Трепетала перед этой властью и одновременно желала ее больше всего на свете.
В одной руке Андрос сжимал плеть, второй дергал ее за волосы, заставляя ублажать его в приятном ему резком и рваном ритме. Врывался глубоко в горло — так, что она задыхалась, беспомощно упираясь ладонями в каменный живот. А когда он все же выходил, чтобы дать ей вдохнуть, кашляла, еле сдерживая тошноту.
Но кроме дискомфорта и страха эта грубость странным образом возбуждала, будила низменные и стыдные желания. Тело горело словно в огне, тоскливо ныло и скручивало внизу живота, соски умоляли о прикосновениях. Хотелось ласки, а может грубости или даже ударов плетью. И она снова старательно вылизывала и ласкала огромный член, стремясь подарить Хозяину блаженство. Быть может, тогда он смилуется и все же войдет в нее...
— Ты была плохой девочкой, На-а-ама, — от хриплого и низкого голоса по коже побежали мурашки. Демоница прижалась щекой к бедру, бросила виноватый взгляд снизу вверх на своего господина. Лицо было неразличимо, терялось в тумане, но это не было важным. Главное, чтобы Хозяин увидел ее раскаяние и покорность.
— Плохих девочек наказывают.
Руки — почему-то в черных кожаных перчатках — прошлись по ее телу, сминая и тиская аппетитные изгибы и выпуклости. Болезненно сжали соски, вырвав из груди демоницы сладострастный вскрик.
Кожа перчаток была неприятно прохладной и гладкой. Одна рука легла на горло, слегка сжала гортань, напоминая о его полной и абсолютной власти. Одетый в черную кожу палец очертил контур приоткрытых влажных губ. Наама тяжело дышала, ощущая, как по телу прокатываются колкие искры страха и возбуждения. Каменный пол холодил колени, волосы разметались по плечам и прилипли к шее, но она не двигалась, демонстрируя полную покорность его воле.
— Встань!
Демоница поднялась, стараясь сделать это как можно грациознее, изящнее. Вскинула взгляд, и поняла, что все ещё не в силах разглядеть лица мужчины рядом. Видела каждую выступающую венку на члене, каждый волосок на мощных руках и мускулистой груди, а лицо терялось, ускользало.
Наама потупилась. Это правильно. Рабыня не должна смотреть в лицо господину.
— Расставь ноги, руки за голову!
Она послушалась и встала — открытая, беззащитная, предлагающая себя так покорно и бесстыдно. Грудь приподнялась, затвердевшие от холода и возбуждения соски торчали двумя аппетитными темно-розовыми ягодами. Руки в черных перчатках снова легли на грудь, чтобы стиснуть соблазнительные полушария. Черные блестящие пальцы на бледной коже казались двумя пятнами чернильной тьмы.
Он щипал и выкручивал соски, наслаждаясь ее жалобными стонами, гримасой боли и похоти. Потом спустился ниже. Погладил беззащитный живот, накрыл гладко выбритую промежность.
— Шире! — приказ ударил по ушам. Наама всхлипнула от страха прогневать хозяина и расставила ноги ещё немного. Палец в черной коже скользнул меж сомкнутых влажных створок, приласкал мимоходом самую чувствительную точку ее тела и вонзился внутрь.
— Ах-х-х! — сорвалось с ее губ.
Но удовольствие не было долгим. Почти сразу же пальцы хозяина покинули ее тело, заставив застонать от разочарования. Мужчина дернул за ошейник и повлек ее за собой. Наама шла, бездумно переставляя босые ноги по каменному полу. Окружающая обстановка также тонула в тумане, была неразличима и неважна, как и лицо Хозяина.
На мгновение демоница словно выпала из сладостного транса, в котором пребывала и вскинула голову, чтобы оглядеться.
Где она? Как здесь оказалась?
В этих мыслях было что-то неуместное, спорящее со всем происходящим.
Из тумана выплыл стул, больше похожий на деревянный трон. Господин сел на него и грубо дернул Нааму на себя, вынуждая лечь животом поперек отполированного деревянного подлокотника.
— Расставь ноги.
Она послушалась и даже чуть прогнулась в пояснице, чтобы ягодицы соблазнительно округлились. Влажная, доступная, полностью открытая для ласки и проникновения.
— Непослушная девчонка.
Ладонь с размаху опустилась аппетитное полушарие, родив во всем теле обжигающую боль, смешанную с не менее обжигающим желанием.
— Да! — всхлипнула она. — Еще!
Удар.
— Еще! Пожалуйста, еще, — умоляюще выкрикнула Наама.
И проснулась.
Она лежала, взмокнув от пота на своей лежанке в охотничьем домике. В крохотное оконце заглядывала почти полная луна, пахло грибами и отваром из земляничных листьев.
А по телу пробегала дрожь. Грудь болела так, словно ее и вправду долго щипал и мял мужчина, низ живота сводило судорогой от желания, и невероятно, просто нестерпимо хотелось отдаться, ощутить в себе огромный и твердый член.
Наама вцепилась зубами в край плешивой медвежьей шкуры, служившей ей подстилкой, чтобы не разрыдаться. Она никогда в жизни не испытывала подобного, но достаточно слышала об особенностях детородного цикла у демонов, чтобы понять, что с ней происходит.
У нее начался гон.
* * *
Гон. Бомба отложенного действия, встроенная самой природой в ее тело. Предохранительный механизм, позволивший демонам выжить, несмотря на силу и лютую гордыню, свойственную каждому из них с рождения. Унизительное состояние течной сучки, когда все прочее кроме секса теряет смысл. Созревшее для деторождения тело сходит с ума в желании забеременеть и понести, и вот уже гордая дочь самой могущественной в мире расы готова отдаться любому встречному вне зависимости от его внешности и статуса.
Вид демониц в охоте сводил мужчин с ума, заставляя биться насмерть за право оплодотворить самку. Какие кровавые бои устраивались в свое время ради обладания женским телом, сколько жизней уничтожалось в попытках зачать еще одну...
Благослови Богиня того мудреца, что изобрел блокаторы, позволяющие женщинам самим решать, когда и от кого они желают рожать детей. Достаточно было отменить блокаторы и подождать пару месяцев, пока последние следы сдерживающих чар покинут организм, как наступал гон. Обычно пары, решившие зачать ребенка, уезжали для этого в уединенный домик. Несколько недель безудержного сумасшедшего секса всегда давали счастливые плоды.
Наама принимала блокаторы с двенадцати лет. И в заключении в императорской тюрьме — они по умолчанию полагались всем преступницам знатного происхождения. И позже, в доме Андроса.
Но с последнего раза прошло уже больше полутора месяцев, а взять в лесу заветные таблетки было негде. Да и не ждала она угрозы с этой стороны. Слишком была занята выживанием.
Раньше, до того, как изобрели блокирующие чары, гон облегчали отваром из трав. Каких? Каких-то. Смесь сушеных и свежих. Заварить, настаивать. Строчки рецепта вспыхивали и гасли в памяти, мешались с другими, путались. Распаленное желанием тело не давало сосредоточиться, уводило мысли совсем в иную сторону.
Как давно у нее не было мужчины? Почти полтора месяца. Богиня, как долго!
Наама застонала глубоко и томно, чуть прогнувшись на плешивой медвежьей шкуре. Согнула в коленях и широко расставила ноги, словно предлагая себя для соития. Разум терялся в море похоти и охватившего тело огня.
Это только начало. Завтра-послезавтра гон войдет в полную силу. Тогда ей станет очень плохо. Никакое ожесточенное самоудовлетворение не сможет прогнать этого голода.
Уходить из пусть ненадежного, но убежища в таком состоянии — безумие. Придется подождать. Затаиться, перетерпеть, молясь, чтобы мальчишка сдержал клятву и не разболтал о своей встрече со страшной незнакомкой.
Месяц если повезет. Три, если нет. Потом придет облегчение и проклятый гон оставит ее на годы.
Плохо... как все плохо, как скверно. Но ничего. Есть запасы еды, убежище. Хуже было бы, застань гон ее в дороге.
Наама снова выгнулась и ущипнула себя за грудь в попытке унять неестественный голод по мужчине. Перед глазами вставали непристойные и соблазнительные картины. В полубреду она ласкала себя, двигала бедрами и умоляла воображаемого любовника прийти, взять ее.
Лицо мужчины, созданного ее обезумевшем от вожделения воображением, терялось в тумане. А еще у него были руки, член и голос Андроса ди Небироса.
* * *
— Это правда? — на осунувшемся исступленном лице главы клана ди Небирос появилось непередаваемое выражение. Словно он одновременно до боли хотел и боялся поверить в услышанное.
— Осведомитель утверждает, что да. Мы проверили по реестру — в этом регионе действительно находится дом. Раньше принадлежал леснику, позже был выкуплен командой «Огненных выдр».
— Кто такие? — при упоминании людей или нелюдей, укрывающих Нааму, пальцы сами собой сжались в кулаки.
— Оборотни. Занимаются отловом душ хтонических тварей в ближайших горах. Специализируются на василисках, поэтому летом дом пустует.
— Вот как... — кулаки разжимались медленно, неохотно.
Андрос устремил налитые кровью глаза на маленькую точку на карте, обведенную черным маркером. Где-то там прячется женщина, которой он дышал, которую любил, ненавидел и желал до остановки сердца, до стремления вскрыть себе вены, чтобы выпустить из себя — своего тела, своих мыслей — проклятую черноволосую суку.
Она снова обманула его. А он опять повелся. Как мальчишка. Поверил, что с ней можно по-другому, по-хорошему.
И стоило расслабиться, как снова получил предательский удар.
Надо же как далеко забралась? Она не смогла бы сделать это в одиночку. Кто-то помог?
Ничего. Он найдет ее. Найдет, вернет, вытрясет все, что она знает о своих сообщниках. И покарает ублюдков, посмевших посягнуть на ЕГО собственность.
А потом он накажет Нааму за то, что посмела обворовать его — лишить своего тела, своей нелюбви и лживой покорности. Накажет и позаботиться, чтобы ей никогда больше не захотелось повторить с ним этот трюк.
* * *
Пять дней. Пять проклятых, обезумевших от похоти дней на влажной от пота шкуре в пароксизме желания, которое мог утолить только мужчина. Пять дней стонов, ожесточенных ласк и невозможности достичь разрядки. Она впадала в забытье и выныривала из него. То проваливалась в неглубокий, полный похабных видений сон, то снова приходила в себя.
Когда становилось легче, Наама сползала с лежанки, чтобы добраться до отхожего места или вылить на себя ведро воды. Или прожевать без всякого аппетита горсть сушеных ягод. А потом похоть снова накатывала, лишая сил. И оставалось только вернуться на лежанку, чтобы погрузиться в мучительную агонию неудовлетворенного желания.
В ее видениях был призрак. Мужчина, сломавший ее волю и ее жизнь. Мужчина, чувства к которому были столь сильны и противоречивы, что Наама старалась не вспоминать лишний раз его имя. Но он все равно приходил к ней. Снова и снова. Ласкал и наказывал, обещал райское блаженство и обманывал — бесплотный, несуществующий. И выныривая из навеянных гоном грез, она почти плакала от разочарования, когда понимала, что это был сон. Снова сон...
Этот сон оказался удивительно реальным, вещным. Наама не перенеслась в безликое затянутое туманом пространство, где была только она, ее жестокий хозяин и предметы, возникавшие по мановению его воли, чтобы терзать, ласкать и мучить ее.
На этот раз герой грез пришел в ее жилище.
Скрипнула дверь, внося внутрь вместе с порывом ветра запах луговых цветов и звуки леса, впустила широкоплечего мужчину в шитом на заказ у лучшего портного империи костюме.
— На-а-ама, — выдохнуло видение знакомым хриплым голосом, и она в ответ жалобно застонала, умоляя подойти, взять ее.
Одним прыжком он преодолел разделявшее их расстояние. Жадные губы накрыли рот, заглушив блаженный всхлип. Язык ворвался внутрь, изучая, подчиняя, и это было так прекрасно, так по-настоящему. Словно мужчина, о котором она грезила, действительно услышал зов и пришел утолить нестерпимый голод.
Сильные руки мяли и тискали женское тело, пальцы и зубы оставляли на белой коже красные отметины, но в этой яростной грубости, собственническом желании пометить, было спасение. Лекарство от иссушающей мучительной похоти. Наама изгибалась в его руках, сладострастно вскрикивала и пыталась стянуть ослабевшими руками с него одежду.
— Моя! — прорычал он, врываясь в ее тело.
Это было по-настоящему. Ощущение восхитительной заполненности, мгновения острейшего наслаждения на пике безудержного, как горная лавина, оргазма.
А потом тишина. Опустошение, когда ничто не болит, не терзает и не гложет внутри. Ненасытный похотливый зверь, завладевший ее телом, успокоился и заснул. Пусть ненадолго, но даже это было блаженством.
Вот только видение никуда не делось. Склонившись к ее шее, Андрос оставил багряный засос, словно клеймо. Поднялся с лежанки, подобрал и застегнул рубашку. Наама заглянула в лицо — так хорошо знакомое ей лицо — мужественное, привлекательное, с квадратным подбородком — и почувствовала, как внутри что-то оборвалось.
— Это ты? — обреченно прошептала она.
— Я, — он обратил к ней налитые кровью злющие глаза. — А ты кого ждала?
Она не ответила, и это было ошибкой. Андрос склонился над ней, болезненно ущипнул за сосок.
— Кого ты ждала?
— Никого! — бороться с ним сейчас, когда инстинкт приказывал упасть на колени и заскулить, было немыслимым. — Никто не знает, что я здесь. Клянусь!
— Хорошо, — он одернул пиджак, поднял демоницу на руки и понес к выходу. — Мы возвращаемся домой.