05s
17.09
Мне никогда не хватало времени, утонул не в болоте, а в этом крученыховском аде, когда еще процветал союз, цвела сирень, а что теперь стало со страной Октября так и не узнали, теперь и наш Вавилон разрушен, а твой и мой стих утих. Хочу в начало начал, в Эдемов сад, хочу забыть голый завтрак на столе, голубое сало, хочу просто интересоваться временем, чтобы, когда-нибудь просто убить его, но люблю ее не знаю за что сам. И только в голове шабаш, месяц февраль, холод тот еще пиздец, ее проказы на руках, татуированные знаки, и такая маленькая грудь. Когда с ней искали Агасфера нашли только какого-то старика еретика, который сказал нам "memento mori изуверы". На их нем месте я бы предал все анафеме, лишь бы прожить еще три весны ангажируя угол у тети. Но все теперь идет по плану, я начал на века забывать запах роз, как заколдованный начал привыкать к запаху ладана и свечей. Рассказали сказку как авантюриста довели до слез, потом веревку с мылом выдавали и как кололи ему пиковый туз, но в конце все-таки его выгнали с Эдема за совершенные грехи, в чем мораль не знаю, это задачка для моралистов. Я не знаю, кто теперь поможет мне. В стихах сам себе пишу, нет спасения, без печали, лишь иногда ухожу на перерыв, убирая со стола чистые листы как символ прошлого и будущего. История политика прошлого, политика история настоящего, а можно и проще история это разговор о мертвом и мертвых. Как и по-прежнему ностальгируем с ней об иллюзорности прекрасного мира вокруг, потеряли мы собственную идентичность, теперь все не говорят о дивном новом мире, ныне важна абстракция в оболочке материализма. Перестань врать сам себе, сжигая все то, что небяспечна, страна тебе все ровно ничего не скажет. Забыл, наверное, о любви убегая от безумной толпы, когда давка была как на Ходынке, а самурай все размахивал катаной, ожидая конца войны. Японский городовой мы чуть не убили цесаревича, но я как по-прежнему помню ее шаги, раны в сердце, как обогнал свою же тень и ушел в туман.