Пролог
<прежде чем вырыть яму, распил эти чёртовы решетки>
Это первая моя мысль, когда я открываю глаза.
Белый потолок, свет невыносимо яркий. Постойте-ка. Я открываю глаза... Или один глаз? В ужасе хвастаюсь за лицо, ощупываю его. На левом глазу - повязка. Что за черт?
Я в больнице, судя по запаху лекарств и хлорки. Что? Что с моим лицом? Где врач? Я хочу, чтобы мне кто-нибуть что-нибуть объяснил!
На мне - свободная пижама. Я узнаю её. Очевидно в больнице уже побывала бабушка и принесла мои вещи, переодела меня. Делаю попытку встать - не получается. Но лёжа я не вижу ничего, кроме потолка. Закрываю глаза. Странное ощущение; тело словно каменное - тяжёлое и не способное двигаться. Но это длится не долго, накатывает боль. Болит все. Пульсирует левая рука. Я смотрю на неё - два нервных бордовый кружка красуется чуть выше запястья. Ожоги от сигарет, я помню, откуда они, помню все.
Во рту мерзкий привкус тухлятины... Шарю рукой по сторонам. Что я ищу? Воду... В рюкзаке точно должна быть бутылка с водой, но я его не вижу. Ощупываю гладкуб поверхность тумбочки, потом расслабляюсь. Пытаюсь вспомнить последнее, что было до больницы: я лежу на холодной земле, надо мной плавно качается верхушки сосен. Тошнит. Колотится сердце. В животе взрывают урановы бомбы - обычная реакция на алкоголь. Что в меня влили? Перед глазами мелькают две таблетки, которые Чудовище кинул в бутылку. А потом заставило меня выпить это.
Открываю глаза. И снова белый потолок.
<я уничтожу тебя>, - мягкий хриплый голос звучит в голове снова и снова. Это последнее слова, которое я помню. А потом Чудовище бросил мне в лицо горящие угли.
Во рту сухо. Я провожу языком по шершавым губам и прислушиваюсь к себе. Что со мной сделали? Изнасиловали? Что должно чувствоваться, когда лишаешься девственности? По рассказам - боль в животе и промежности, но я ничего не чувствую. Я залезаю рукой под пижаму и провожу между ног - никаких ощущений. Ощупываю грудь - она слегка ноет. Я пытаюсь сесть. С третьей попытки это удается. Осматриваю палату: здесь четыре больничные койки, тр. Включая мою, заняты. На одной сидит женщина и читает книгу. Заметив, что я очнулась, она встаёт.
- Я позову кого-нибуть, - говорит она, выходит из палаты, а вскоре возвращается в компании медсестры.
И моей бабушки. И мамы. И отчима. Язаливаюсь краской - мне не очень-то приятно сейчас такое многочисленные общество. Но хорошо, что они хотя бы не додумались взять с собой соседей.
Бабушка и мама кидаются ко мне.
- Ника, Никуся, с тобой все хорошо, - щебечут они, гладя меня по голове.
- Что? Что с моими глазами? - спрашиваю я и хвастаюсь за повязку. Голос выходит каким-то слабым и хриплым.
- Не беспокойся, с глазком все в порядке. Небольшой ожог. Зрение не пострадало. - Мамин голос срывается. Она вот - вот заплачет.
Слова меня успокаивают. Но почему-то то противно смотреть на все эти обеспокоенные лица. Ия отворачиваюсь.
- Расскажи нам, что произашло? Мы решили, что на тебя кто-то напал, и... - мама смущается, - и... Что он мог изнасиловать тебя. Поэтому когда тебя привезли, то сразу же обследовали, а то мало ли... Но, слава богу, этого не случилось. Всё хорошо...
Мама заливал ась слезами. Чтобы не видит этого, я смотрю на отчима, спрашиваю взглядом: " какого черта вы её привезли?"
"Извини", - говорит ответный взгляд. Отчим виновато пожимает плечами. Я вздыхаю. Лучше бы приехал дедушка, он бы развлекались меня шутками и байками. Последнее, что мне сейчас нужно, - смотреть на чужие слезы. Это невыносимо.
- Воды, - прошу я, и не тут же вручают стакан. Я осушаю его в два глотка, но мерзкий привкус не исчезает. Во рту по-прежнему сухо, горячо и противно.
Нужно придумать, что ответить на их вопрос. Они все что-то объяснить. Что угодно, только не правду.
Ведь нельзя признаваться, что это сделал Егор.
Тот самый Егор, с которым мы вместе пошли в первый класс и сидели за одной партой; с которым собирали земляника в лесу, а ясными вечерами, лёжа на крыше моей терраски, открывали в небе новые Вселенные. Этот мальчик бывал у нас в гостях так часто, что успел стать членом семьи.
- Я не знаю, кто на меня напал, - качаю я головой. - после выпускного мы с друзьями встречали рассвет на заброшенном мосту. Потом разошлись, я пошла домой через лес...
- Лес? - Мама смотрит испуганно. - Зачем тебя понесло в этот ужасный лес? Там одни маньяки! В прошлом году там девочку убили! - По её щекам все ещё текут слезы.
- Я просто хотела сократить путь. В лесу я наткнулась на не знакомую компанию. Их было человек пять... Одни парни. И у них был костёр. Они подошли ко мне, что-то спросили. Я не помню, что я им ответила.
Мама плачет все отчаянее.
- Сколько можно тебе утвердить? Нельзя разговаривать с незнакомыми!
- Оля, - резко обрывается дядя Костя, - дай ей закончить.
Я продолжаю выдумывать историю на ходу. Она не выдерживает никакой критики, с импровизацией у меня всегда было туго... Но выбора нет.
- Они с начало показались мне довольно милыми. Но я сразу хотела уйти, и тогда...
Тогда - что? Я судорожно пытаюсь что-нибуть придумать. Не получается, ия начинаю всхлипыватт. Родные думают, что это срыв. Что мне больно об этом говорить.
- Они напали, - с трудом произнашу я, - и силой заставили меня выпить какую-то дрянь, чтобы я, наверное, отключилась...
Звучит довольно неправдоподобно. Я замолкаю. Если бы кто-нибуть рассказал мне об этом, я бы подумала, что девочка познакомилась с парнями и напилась. А потом они утащили ее в лес и...
Но это действительно было, все так и стоит перед глазами. Егор кидает в бутылку две таблетки. Требует, чтобы я выпила, а я отказываюсь... Он смотрит по-доброму, почти нежно... а потом тушить сигарету о мою руку, запах паленой кожи заглушает боль, и...
С трудом справляюсь с воспоминаниями и жестом показываю, что сегодня больше не могу об этом говорить. Мама гладит меня по голове.
- Всё хорошо, дочка. Они не успели ничего тебе сделать. Пара царапин... Отметины на руке... Ожог на глазик. А что было в конце? Они отпустили тебя? Ты убежала?
- Я не помню, - вру я. Пусть думают, что потеря памяти у меня от шока. Когда они уйдут, я придумаю своей истории логичный конец.
- Мы обратимся в полицию. Этих ублюдков поймают. - Мама обнимает меня и начинает качать, как маленькую.
Полиция? Нет! Ни за что. Но пока я молчу. Потом. Я скажу маме, что не буду писать заявление.
- Как долго я здесь лежу?
- Тебя привезли утром. Сейчас вечер, - отвечает бабушка.
- Ладно, родственники. Больной нужен отдых, - недовольно говорит медсестра. - Вы и так её замучили. Давайте-давайте по домам. Прощайтесь. А я пойду за капелницей...
- Капелница? - пугаюсь я. - зачем?
- Не паникуй. Там витаминчики. Глюкоза. Промоем твою кровь от дряни. Тебе полегче станет. - Она ободряюще улыбается и выходит из палаты.
Бабушка с мамой целуют меня. Говорят ласковые слова. Прощаются. Дядя Костя хлопает меня по плечу. Мама обещает:
- Мы приедем завтра, не скучай.
Они уходят из палаты, и я выдыхаю от облегчения. Не то чтобы меня угнетало их общество, но сейчас... Сейчас предстоит все обдумать. А для этого нужно уединение.
Входит медсестра, везущая за собой капельницу. Эта штуковина сильно смахивает на вешалку для одежды. Наверху прикреплён стеклянный флакон с прозрачной жидкостью и ещё какой-то пластиковый покет.
- А мне не будет больно? - спрашиваю я.
- Как укус комарика, - уверяет медсестра, потирая мокрой ваткой сгиб моего локтя.
Я смотрю, как иголка входит в кожу. Из пластикового мешочка к моей руке тянется тонкая трубочка; где-то посередине этой трубочки находится маленький прозрачный цилиндрик, из которого по капельки стекает вниз прозрачная жидкость. Почему-то цилиндрик напоминает мне песочные часы.
- Когда здесь останется совсем чуть-чуть, - медсестра показывает на цилиндрик, - поверни колёсико.
Я киваю и, когда она уходит, откидываюсь на подушку. Закрываю глаза. Мне нужно о многом подумать. И снова чужой голос в голове шепчет:
"Прежде чем вырыть яму, распил и эти чёртовы решетки."
- Яма, - говорю я, но с губ срывается лишь слабый шёпот.
* * *
Яму я обнаружила ещё весной, когда мы в очередной раз убегали.
"Мы" - это я и мои друзья по несчастью: Ромка, Серёга и Антон. Вместе мы составляем клуб жертв Егора Шипа и его чудовищно компании. Койоты - так они себя называют.
Убегая, мы разделились, я ринулась в лес и оказалась в заброшенной промзоне. Там и была яма, частично засыпанная землёй и обломками бетона. Сверху её закрывала железная решетка, толстые прутья которой врезались в землю.
Я запомнила это место и потом привела сюда друзей. Мы приходили к яме ещё несколько раз. Она притягивала нас, как магнит.
Мы все думали об одном и том же. Яма могла бы стать идеальной ловушкой. Но, увы, такой она осталась только в наших мыслях, а в реальности оставалась просто ямой.
За время, проведенное вместе, мы в своём клубе стали действовать довольно слаженно, научились многим вещами: как правельно убегать, как становится неведимкой, как сливаться со стеной, как отключать мозг, пока тебе причиняют боль. Последний пункт - самый сложный. Каждый справлялся по-своему.
Я вот училась у Серёги. Его Койоты всегда "любили" больше других - может, потому что ему тринадцать, он младший из нас. А может, им не нравилась его улыбка до ушей. Теперь эта улыбка особенно красивая: после того, как Егор однажды ткнул его лицом в бетонную плиту и вышиб зуб. Серёга, кстати, ничуть не огорчил я, даже наоборот. Через эту дырку он научился круто плеваться и свистеть.
- Как ты отключаешься от боли? - однажды спросила я его.
- Нужно считать, - ответил он. - Про себя. Раз - два - три... Обычно все заканчивается когда я дозожу до 80. Но один раз я дошёл до 250... Если тебе не подходит счёт, то можно просто думать о приятном.
- О приятном? - переспросил я.
- Да. О приятном. Я обычно думаю о белках. Белки - они вроде приятные.
"Слова режут острее ножа". Это придумали ванильные людишки, которые не сталкивались с настоящей болью. Они знают, что такое разбитое сердце, но даже не подозревают, что такое разбитый нос. А ведь нет ничего хуже физической боли. Никакие моральные страдания не сравнятся с физическими. Такая боль пронзает, ослепляя и оглушая. Твоя температура может подскочить до сорока градусов и тут же упасть до тридцати пяти. По всему телу выступает пот. Ты кричишь, но не слышишь себя;ты теряешь дар речи. Когда тебе жгут кожу, ты извиваешься, как червяк. Железная рука сдавливает твои лёгкие тисками. Ты не можешь дышать. Всё чувства вдруг обрываются, ты ощущаешь только жгучую боль и слышишь смех. Их смех. Они питаются твоей болью.
Я всегда жила словно короткими перебежками, как на войне. Не знала нормальной жизни. Но сейчас голос в голове напоминает мне о яме. Он говорит, что у меня есть выход.
Я смотрю, как из цилиндрика в трубку попадают последние миллилитры жидкости. Поворачиваю колёсико. Вскоре медсестра резким движением вытаскивает иголку,но грустные воспоминания так овладевают мной, что я даже не замечаю её появления.
- Тебе нужно поспать, - говорит она.
- Когда мне снимут повязку? - спрашиваю я. Мне не терпится узнать, как теперь выглядит мой лицо.
- Через пару дней.
Когда медсестра уходит, я закрываю глаза. В голове мелькают воспоминания - о семье, о детстве. О Егоре. Все образы необыкновенно яркие, вспыхивают друг за другом и загораются подобно лампочка на елочной гирлянде.
* * *
Я просыпаюсь от того, что кто-то трясёт меня за плечо - соседка по палате, та женщина с книгой. Она улыбается.
- Просыпайся! Медсестра сказала тебе сдать мочу. И кровь. Натощак.
Я поеживаюсь. В больнице я лежала один-единственный раз, с почками. Это было полгода назад, а ощущение, будто только вчера. Правда, в тот раз я лежала в детской, в отделение урологии. Сейчас меня поместили во взрослую, в отделение травматологии, смежное с урологией - в палате лежат пациенты обоих отделений.
Я иду в процедурную. Медсестра проверяет мой глаз - отодвигает повязку, потом попровляет обратно.
- Можно хоть посмотреть? - прошу я.
- Сейчас рано. - Она качает головой. - Но у меня для тебя хорошая новость. После обеда тебя посмотрит врач,возмлжно, снимает уже насовсем.
Я выдыхаю. Залепленный глаз меня изрядно напрягает.
- Зачем вообще залеплять ожог? - спрашиваю я. Только хуже ведь...
-Пластырь не соприкасается с повреждённый кожей. Заклеили то, что вокруг, чтобы инфекция не попадала. Создали воздушную подушку, чтобы подсыхал.
Я киваю. Медсестра тыкает в меня иголку, и я недовольно морщусь:
- А зачем сдавать кровь и мочу? Со мной же все в порядке.
- Никто не знает, сколько ты пролежала на сырой земле. Может быть, ты простудилась. Нужно понять, нет ли воспаления.
Чувствую я себя не очень хорошо - знобит. Наверное, я все-таки простудилась. Правда, сколько я пролежала в лесу? Кто меня нашёл? Последнее, что я помню, лицо Егора.
"Думаю, ты не захочешь помнить о том, что мы с тобой сделаем. Поэтому просто выпей это." Потом горящие угли. Его голос:"Я уничтожу тебя". И больше ничего... Он бросил меня там, в лесу? А потом меня нашёл какой-нибуть случайно проходивший мимо грибник? Надо спросить у родных о моем чудесном спасении.
Я возвращаюсь в палату. У меня две соседки: женщина, с которой я немного успела пообщаться, и девушка чуть постарше меня.
Раздаётся звон колокольчика. Полгода назад, лёжа в больнице, я слышала точно такой же. Похоже, зазывают на завтрак. Я выхожу в коридор, держа тарелку и чашку. В конце - очередь. Толстая женщина в белом чепчеке охраняет тележку, на которой стоят два ведра. Каждый подходит к ней, она плюхает в тарелку кашу и масло, в кружку наливает чай.
Я дожидаясь своей очереди и возвращаюсь к себе. Сажусь на свою кровать, ставлю послу на тумбучку. Соседки разговаривают, а я ем молча. Мне не хочется общаться.
После завтрака я немного оживляюсь. Беру телефон - тридцать шесть пропущенных вызовов. Двадцать пять - от моих мальчишек. Телефон тут же звонит. Я отвечаю на вызов.
- Мы к тебе приедем! - звонко кричит в трубку Серёга.
- Нет, не надо, - отбиваюсь я, наверно перебирая пальцами прядь волос. - Я выгляжу не очень... Не хочу пугать.
Это правда. Врач придёт после обеда, значит, когда заявятся мальчишки, я все ещё буду с уродливый повязкой на глазу. Они меня засмеют. Придумают всякие клички, а потом за ними подхватят другие. Нет уж!
Я слышу какое-то шебуршание и мягкий голос Ромки вдалеке:
- Дай сюда.
И снова шебуршание. Видимо, Рома перехватывает трубку.
- Привет, гасконец! - весело говорит наконец он.
- Привет.
- Мы придём.
- Нет.
- Не спорь. Тебя все равно никто не спрашивает.
- Я не скажу номер палаты.
- Ха! Ты думаешь, это нас остановит? Мы найдём тебя везде. От нас не спрячешься.
- Но я выгляжу... - начинаю повторять я.
-А когда ты выглядила очень? Я что-то не припомню,-хохот в трубке.
Не знаю, обидеться мне сейчас или засмеяться. Наверное, последнее. В этом все мои друзья - что бы ни случилось, они никогда и никого не пожалеют, наоборот, будут смеяться и подкалывать. Они не склонят надо мной обеспокоенные лица - они будут ржать. А все почему? Потому что им досталось от Егора в свое время столько же, а то и побольше. Они закалились, принимая все происходящее как само собой разумеющееся.
-Ладно, давай только без этого, - морщусь я.
Опять хохоток в трубке.
-Ну что? Говори номер палаты.
-Сорок первая. Четвёртый этаж. Отделение травматологии.
-Окей, Никуська. Жди нас.
Рома отключился, не дождавшись ответа. Мне почему-то становится холодно, и я надеваю вязаную кофту с капюшоном. Убираю телефон. Смотрю в окно. Асфальтовые тропинки, редкие деревья, люди в белых халатах. Женщины в домашней одежде не спеша гуляют по дорожкам. Унылое зрелище, поскорей бы свалить отсюда.
-Пора пить лекарства! - Вошедшая медсестра протягивает мне железный лоток с медикаментами.
Я беру две жёлтые таблетки. В моей моче нашли инфекцию. Видимо, я пролежала на земле слишком долго, но все пока не так серьёзно, чтобы пить антибиотики. Поэтому прописали фурагин. Кажется, в прошлый раз, когда я лежала в больнице, то тоже его пила.
Запиваю водой. Медсестра, раздавал таблетки моим соседкам, уходит, а я снова отварачиваюсь к окну. Думаю о том, какие клички дадут мне парни. Вот бы врач успел снять чёртову повязку до них! Хотя неизвестно, может быть, под ней все гораздо хуже и лучше мне остаться с залепленным глазом.
Так и получается: друзья приходят раньше врача.
-Тук-тук, гасконец, ты здесь? - слышу я за дверью бодрый голос Серёги. - Можно войти? Голых нет?
Я смотрю на соседок по палате. Одна спит, вторая читает. Наверное, не стоит пускать гостей - они будут орать и всем мешать. И я сама выхожу за дверь.
Три пары глаз удивлённо смотрят на меня, а я - на ребят. Я не видела их всего пару дней, а как будто прошла вечность. У Серёги отросли волосы? Он маленький, худенький, а голова огромная и сейчас из-за торчащих медно-русых пряжей кажется ещё больше, напоминает огромный одуванчик. Он широко улыбается. Сквозь дырку в передних зубах виден кончик языка.
Рома как будто повзрослел. Ещё больше раздался в плечах. Куда-то пропали его щеки, вместо них - чёткие квадратные скулы. Самое броское в его внешности - чересчур короткие брови, от каждой из которых будто осталась половинка, и полоска шрама между ними.
Нижняя челюсть Антона стала ещё больше и сильнее выдаётся вперёд. Узкое лицо вытянулост, а зубы стали ещё крупнее. Он похож на осла из "Шрека".
Несколько секунд парни смотрят на меня молча. А потом начинают ржать.
-Эй, потише там! - цыкает на нас медсестра со своего поста. Чтобы нормально пообщаться, лучше уйти от неё подальше.
Мы проходим в конец коридора. Здесь у окна стоят два кресла, а вдоль стены - лавочка. На полу - цветы в треснутых горшках. Я сажусь в кресло;Серёга запрыгивает на подоконник; Рома занимает второе кресло, а Антон - лавочку. Их ржание не прекращается. Я терпеливо жду.
-Ох, Никуська, ну ты нас и повеселил! - заливается Рома.
-Ты теперь не гасконец, - Серёга заикается. - Не мушкетёр. Ты пират! Гроза морей!
Новый взрыв смеха.
- Одноглазый Ник!
-Никусик Ромовфй Живот!
- Деви Джонс!
- Чёрная борода!
- Никуська Дырявый глаз!
Клички сыплются на меня одна за другой.
- Давайте, смейтесь-смейтесь над больными и убогим, - ворчу я.
- Да ладно, Ник - Рома хлопает меня по плечу. - Не сцы. Ты все ещё гасконец. Мы все ещё в команде мушкетёров, а?
- Конечно. Д'Артаньян и три мушкетёра, - вздызаю я.
- Ну вот! - улыбается Рома.
И я все-таки сержусь.
-Эй! Вы даже не спросите, что именно произошло? Почему у меня нет глаза?
Лица парней мигом становятся серьёзными. Серёга изо говорит:
- Мы ещё вчера к бабушке твоей ходили, она нам рассказала все. Ну, не все, конечно, но главное. Что с тобой ничего серьёзного. А это самое важное
- Ничего серьёзного! - показываю на своей зале пленный глаз. - Это так теперь называется? И вот это? - Я забираю рукав кофты и показываю на ожоги.
- Ой, ну давайте теперь шрамами померемся, - наигранео возмущается Серёга. - Я вас всех сделаю! Ни у кого из вас нет наполовину поддареееого бока! А у меня есть, хотите, покажу?! - Он начинает задирать рубашку, - Поджарили, как свинью!
-Мы сто раз видели твой бекон, - отмахивается Рома.
Я хихикаю. Смешно и грустно одновременно. Года два назад, ещё до моего появления в компании, Егор подпалил Серёге кожу на боку, и теперь вдоль его рёбер красуется огромный шрам. Рома шутливо называет Серёгу по-Пятачка. Или полпорции бекона. Кроме нас, никто не знает, что это сделал Егор. Родителям Серёга сказад, что упал в костёр.
- Ну, в общем, бабушка твоя сказала, что с тобой все хорошо, - возвращается к теме Рома. - Что тебя скоро выпишут. А что до до подробностей этой истории... - Он качает головой. - Думаю, этот вопрос риторический.
Я киваю.
- Сама хочешь что-нибуть рассказать?
Качаю головой.
- Ну, вот поэтому мы и не спрашиваем. Мы никогда не спрашиваем о таких вещах. Захочешь - сама расскажешь.
Киваю. Да. Главное правило - ни о чем не спрашивать, принимать все так, как есть.
По коридору кто-то идёт - шаги словно ударяются о стены глухим эхом. К нам подходит медсестра:
- Вероника, там врач пришёл. Марш в палату.
Я обрадованно вскакиыаю с места и сообщаю друзьям:
- Мне повязку будут снимать!
- О, круто! А нам можно будет посмотреть? - спрашивает Серёга.
Я пожимаю плечами, и к палате мы приходим вместе. Друзья сначала неуверенно топчутся на пороге, но потом решаются зайти внутрь. Врач осматривает моих соседок. Я ложусь на койку. Мушкетёров обступают меня со всех сторон.
- Эй, парни! Чего вас так много? У нас тут не футбольный клуб! - ворчит врач.
- Мы с Никой. Мы команда поддержки! - бодро отвечает Серёга.
- Ну, если поддержка, то ладно. Лежи смирно, - последнее он говорит мне.
- А мне не будет больно?
- Я повязку снимаю, а не глаз выкалыыаю! - снова ворчит врач.
- Ну, мало ли...
Он дотрагивается до моего лица, отлепляет марлю - слой за слоем. Местами все-таки больно - там, где кожа к ней прилипла.
- Ну, вот и все! - говорит наконец врач. - Чудесный глаз! Красота скоро спадёт, и будет вообще хорошо! Сегодня тебя выписываем. Когда придут твои родители?
Я пожимаю плечами.
- Обещали к двенадцати. А уже два.
- Значит, скоро будут. - Врач смотрит на часы. - Я с ними обо всем и поговорю...
- О чем? - настораживаюся я.
- Ну, там, чтобы забрали все снимки, справки для заявления в полицию...
Я сглатываю. Полиция. Нет. Ни за что.
Мне очень хочется, чтобы врач побыстрее ушёл и можно было посмотреть в зеркало на свое лицо. Он будто слышит мои мысли:
- Ну? Долго лежать будешь? Иди к зеркалу.
Я поворачиваюсь к друзьям и вопросительно смотрю на них, но они пожимают плечами. Я осторожно встаю с койки. Медленно подхожу к раковине - над ней висит маленькое смутное зеркало. Я смотрю... И вижу чужое лицо.
Нет, вроде бы ничего не изменилось: те же полные губы, высокий лоб, круглые глаза, волосы цвета мокрой пыли. И все-таки что-то не то... Я смотрю на левый глаз. Как будто кто-то потянул за уголок века вниз, зафиксировав его в этом положении. Глаза стали асимметричными. Ресниц на нижнем веке практически нет.
- Конечно, строение немного изменилось, - говорит врач. - Если тебя будет сильно напрягать шрам, можно сделать подтяжки. Операция еруновая, в любой косметологии сделают. Просто подтянуть кожу века немного вверх и все.
Врач уходит. А я все ещё смотрю в зеркало.
- Ну как я выгляжу? - спрашиваю я друзей. Дотрагиваюсь пальцем до века, оттягиваб кожу вниз, потом вверх. В этом месте она теперь совсем другая, непривычно тонкая. Не моя.
- Хм... - задумываются парни. - Немного не привычно. Но не так уж плохо.
Я отхожу от зеркала. Сажусь на койку. Снова дергую веко - вверх и вниз. Вверх и вниз. Рома бьёт меня по руке и строго говорит:
- Да не дрочил свой глаз, а то совсем вывалится!
Я послушно убираю руку. Но так и хочется снова потрогать веко.
Я смотрю на друзей. У каждого из нас теперь есть отметила, клеймо Егора. У Серёги дырка в зубах и обожженный бок. У Ромы тонкая полоска шрама между бровями. У Антона сломанные пальцы, которые торчат в разные стороны рогаткой. У меня не было никакого особенного шрама, а теперь вот появился. Я не знаю, как на это реагировать.
Как к этому относятся родители? С ужасом, конечно, но они даже не думают, что кто-то мог такое сделать... Намеренно. Мы умеем их обманывать. Мы ещё дети... Подростки. Любим лезть, куда нельзя. Любовью к приключениям легко объяснить все наши шрамы.
Друзья садятся ко мне на койку.
- Батя, говорит, что, когда он на войне был, ему пуля попала в глаз и вышла через ухо, - с умным видом вещает Рома.
Я усмехаюсь. Батя Ромы - человек-легенда, мы все время слышим про него много странных историй. Все задумываются. Серёга пальцем в воздухе чертить траекторию воображаемый пули и уверенно возражает:
- Не, брешет. Нет такой прямой, чтобы можно было войти в глаз и выйти через ухо. Да и ещё чтобы глаз остался целый.
Дальше мы переводим тему разговора. Болтаем о нейтрально.
- Хочешь, фокус покажу? - спрашивает Серёга. - У тебя есть ручки? Мне нужно много...
- Много нет, - говорю я. - Штуки две наберётся.
- Эх, жа-алко, - огорченео протягивает он. - А то я бы тебе показал, сколько стердней могу в свою дырку запихать. У Игорька щель между зубов с детства, так он в неё трояк стердней запизивает. Я ему всегда дико завидовал. Зато сейчас, когда и у меня дыра появилась, знаешь, сколько туда стердней могу засунуть? Семь! - Серёга гордо улыбается.
- Ты крутой, - усмехаюсь я. - Действительно великое достижение!
Друзья хихикают. Серёга обиженно поджимает губы.
- Вы просто не понимаете! Вот если б у вас зуба не было, тогда б вы поняли, как это круто! Я свистеть знайте, как громко могу? И четыре ноты беру...
Он глубоко вздыхает. Ромка тыкает пальцем в живот. Серёга сдувается, как воздушный шарик.
-Эй, ты чего?
- Мы в больнице все-таки. Тебя сейчас выгонят, если ты свистеть начнёшь.
- Ну ладно, тогда, когда на улице будем, я тебе покажу, - говорит мне Серёга.
Я киваю. В палату входит медсестра.
- Скоро тихий час. Посторонних прошу удалиться.
- Ладно, мы пойдём. - Друзья встаёт с койки.
Рома хлопает меня по плечу.
- Не скучай, гасконец, сегодня уже дома будешь.
Я киваю. Они уходят.
Мама с дядей Костей приезжают за мной после тихого часа. Мама охватывает ладонями моё лицо и целует, тоже говорит про подтяжки, но я лишь киваю. С наслаждением переодеваюсь в джинсы и рубашку. Надеваю кеды. Дядя Костя открывает в файл кучу справок и бумаг. Мы выходим на улицу. Я щурюсь от яркого света. Такое ощущения, что я месяц провела в мрачно подземелье. Дядя Костя открывает мне дверь машины, я сажусь в неё и прижимаюсь лбом к холодном стеклу.
Дома меня встречают бабушка с дедушкой. Вся семья собирается за ужином. Щекотливую тему о ходим стороной, все пытаются меня подбодрить. Дядя Костя рассказывает весёлые истории. Я зачерпываю ложкой суп и смеюсь. Напряжение потихоньку покидают меня, все возвращается в свою колею.
Я ухожу спать. Ложусь на кровать, накрывают одеялом. Закрываю глаза, вдыхаю родной запах - и словно сверло в голову врезается воспоминания. Сильно прикусываю краешек одеяла, так что скрипит на зубах синтепор. Кричу. Кричу так, что вот-вот порвутся голосовые связки. Но одеяло во рту заглушает мой крик.
Я нахожу в себе силы прогнать воспоминания. Сейчас не до них. Сейчас не до ужаса, не до яркости и боли. Мне нужно холодная голова.
Замолкаю. Глубоко дышу. Считаю до пяти. Успакаиваюсь. Думаю.
Чем мужно отпилить эти чёртовы решетки? Мне нужна Яма. Я хочу похоронить там Чудовище.