10
Сложно начинать раздумывать о высоком, когда около тебя те белоснежные, длинные ноги, что так и манят своей тонкостью, изящностью. Ах, как же дразнят они меня, ах, как же манят!
Недавно, совершенно недавно случился полнейший конфуз: один из амароков приполз на своих костлявеньких, полусогнутых конечностях в город и умудрился лапой сбить крышу одного из домов. Уж не знаю, для чего ему надобно было совершить сей поступок, однако той ночью мы больше спать не ложились. И в попытках убить его, когда тот от боли выстрела прямо в грудь покосился с оглушающими визгами в лес, мы смогли по его следам найти логово этих тварей. И вертелся я тогда в сыплющемся с неба снегу, и катался кубарем по сугробам, уворачиваясь от удара по мне когтей одной из тварей, и успевал приглядывать за своим недотёпой-напарником, что тогда был как-то особенно собран и серьёзен. Я обожал его и рассеянного, и растрёпанного, и собранного и даже умничающего.
Ума не приложу, Господь ли спас нас о страшной участи смерти или же моя отличная подготовка? Задал этот вопрос Илье, в ответ на что мой атеист, закатывая глаза, заворчал: «не хвались так много, а то язык отпадёт». А сам-то, какой он у меня хвастун! И, не поверишь, мой измученный огромными текстами и моим кривым почерком читатель, язычок у него до сих пор был на месте (удалось узреть его сегодня утром, пока Илья сидел в гостиной на диване и лениво-лениво зевал, потягиваясь при том и отлично открывая мне весь обзор на худощавенький живот из-за задранной к верху рубашки).
А провизия тем временем подошла почти что к концу, да и "лунный порошок" в ревирсах только вчера до конца истратился на страшных чудовищ, которые грозили нам стать ещё одними трупами, что валялись бы посреди леса со вспоротыми от когтей или клыков брюхами. И какое благо! Сам штаб вмешался в наше задание, объявил нам о его завершении, чему мы нарадоваться не могли. Услышав по рации о том, что уже сегодня ровно в 18:50 мы можем возвращаться на поезде домой, херувим мой подскочил, бросился ко мне на шею и ухватился я тогда за него, прижал к груди, дабы тот не сбежал или, не дай Боже, вовсе не рухнул бы на пол. А какой же он лёгкий! Такой он по-хрустальному хрупкий, такой он весом не больше голодающего суровой русской зимой воробушка. Обожаю его каждой клеточкой своего тела! И чувствую я, пускай, какой-то огромный ком на своём хрупком сердце, что явно предвещает мне что-то страшное, всё равно мечтаю и думаю о том, как наладится наша с ним жизнь по прибытию обратно домой. Как заживём, как заживём!