Ину́ны

Цзи-и-ньк – такой звук раздавался, когда они касались ногами подушечек, покрытых пыльцой. Нога утопала в воздушной субстанции и погружалась почти по щиколотку, а потом отскакивала, точно от пружинного матраса. Так они прыгали: с цветка на цветок, с цветка на цветок.

Взгляд у них был пронзительный. Глаза большие и голубые, как морская вода на мелководье, в спокойной заводи. Тела – почти такие, как у людей, только в десятки раз меньше. И крылья, которых никогда нельзя было разглядеть – так быстро они трепетали.

Я плохо слышал, что они говорили. Они скорее звенели. Или шептали. Можете вы представить звук, похожий одновременно и на звон, и на шепот? Человеческими буквами его не описать. Потому я назвал их «ину́ны». Уж как расслышал.

В своем отряде я был кем-то вроде натуралиста. Зоолога. Этнографа, если хотите. Нельзя было назвать окружающих нас существ животными: почти все они имели разум. Иногда ни в чем не уступающий нашему, но какой-то первобытный.

Я бродил по округе, изучал, приглядывался, втирался в доверие. Лузный лес был единственной преградой между нашей границей и границей неприятеля. Начнется война, и первым полем сражения станет он. Вот тут-то нам и должны были пригодиться крепкие дружеские связи с его обитателями. Чтобы в нужный момент, они вышли к нам на помощь со своей природной магией.

Но сами обитатели об этом, конечно, не догадывались. Они жили в своем крохотном мире, и ничего больше их не волновало. Навряд ли они знали, что их лес окружали два враждующих королевства.

Я уже успел познакомиться с тара́дами – прямоходящими оленями, - вулу́нами, - что плавали по воде, как листья, - и азо́рами, похожими на маленькие острова, посреди реки. Но чаще всего я заглядывал в гости к звенящим ину́нам.

Они и без того были настроены положительно, в отличии от воинственных оленей или неразговорчивых островов, но я не мог отказать себе в удовольствии посидеть на их цветочной поляне, возле большого дуба, что служил им домом.

Во-первых, цветы эти пахли дурманяще. После первого вздоха начинала страшно болеть голова, потом кружиться, но затем все беды этого мира отступали куда подальше. Так бывает от кувшина вина.

Не могу отрицать, что я к этому пристрастился.

А во-вторых - сами ину́ны. Общительные, вечно улыбчивые, как старые друзья. Им интересно было узнать великана в военной форме, мне – расспросить их о лесе. В общем, компания эта была мне приятна. Но особенно приятной я находил лишь одну ину́ну.

Еще будучи студентом, я знал красивую девушку. Неправильное слово - «знал». Я не успел узнать - так быстро её забрал мор. Те годы пережило мало моих друзей. Так вот, эта ину́на была неё похожа: те же волосы - длинные, ниже пояса, - тот же взгляд. Этими словами я, конечно, пытаюсь оправдаться, но звучит глупо и вульгарно. Да все равно, пусть останется. Быть может, следующие мои слова, на фоне этих, прозвучат не так жестоко. Но вряд ли.

Каждый вечер кто-то из маленьких созданий провожал меня до опушки леса: после дурманящей пыльцы, найти туда дорогу мне было сложно. В тот вечер проводить меня вызвалась она. Сидя у дуба, я раз вспомнил про наше человеческое вино, объяснил про виноград и брожение. Её этот напиток страшно заинтересовал. В тот день я специально принес с собой бутыль из тонкого стекла, полную до середины. И в пути, вспомнив о том, предложил ину́не попробовать.

– Жаль нет такого маленького бокала, - сказал я ей, откупорив пробку. – И в ладонь тебе не налить. Что же будем делать?

Ину́на, не долго думая, проскользнула внутрь сквозь узкое горлышко. Я посмотрел, как она зачерпнула в ладони красный напиток. В голове мелькнула дурная мысль. Я отогнал её. Девушка подняла взгляд, улыбаясь мне сквозь стекло: вино, как видно, ей понравилось. А мне понравилось, как она улыбнулась.

Я закупорил пробку.

Сердце у меня тут же виновато задергалось, будто его кусали дикие пчелы. Я спрятал бутыль с глаз подальше, под мундир, и пошел к опушке, быстро и не оглядываясь. Пару раз собирался свернуть назад, выпустить, извиниться. Но не решился. И вышел наконец из Лузного леса.

Только я вышел, раздался треск. Это лопнуло стекло у меня под лацканом. Бутыль упала на землю. Как оказалось, маленькая ину́на, покинув свой лес, стала расти. И доросла, почти мгновенно, до размеров обычного человека. Первое, о чем я подумал: нужно будет обязательно указать эту особенность в своих этнографических записках. Во мне говорила не бессердечность, так действовал скорее испуг.

Моя пленница была вся в крови. Стекла разрезали её крылья – длинные и белые, свисающие, как плащ позади спины. «Что я наделал?» - такой была вторая мысль. Девушка печально завыла.

– А ну-ка, пойдем, пойдем, – я схватил её за руку. Но она не пошла, только упала на землю и осталась лежать, заливаясь плачем.

Я дотащил её до лагеря и ввалился в медицинскую палатку. Хирург поглядел на меня диким взглядом и попросил усадить существо на стол.

Он изучил клочки её крыльев с каким-то опасливым интересом: мало кто из наших хоть раз в жизни видел других существ. Крылья были кружевные и тонкие, как бумага.

– Не знаю, что делать: сшить я не смогу...

Кровь продолжала течь, девушка становилась совсем прозрачной, и глядела отрешенно в одну точку.

– Будем ампутировать.

Ину́на заверещала и задергалась. Ассистент хирурга крепко обхватил её двумя руками. А сам хирург достал из шкафа бутылку и подал её мне, пожав плечами, мол, ничего другого в палатке нет, а сам ушел готовить инструменты.

Я схватил бьющуюся ину́ну за щеки и насилу влил в неё пол-литра вина.

***

Назад в лес ину́ну, конечно, не отпустили. Не пускали туда более и меня.

С должности зоолога меня тут же сняли. Не столько за проступок (его сочли неудачным экспериментом), сколько из соображений безопасности.

– Кто же знал, что изучаемый образец видоизменится, покинув лес? - сказал командир. - Не стоит ину́нам снова видеть солдата, ушедшего с их потерянной соплеменницей.

Девушка сделалась существом затравленным: ни с кем не говорила, ни на кого не смотрела. Но со временем оттаяла. Жизнь её теперь изменилась, и к этой жизни нужно было кое-как приспособиться. Она взяла себе человечье имя: сказала отныне называть её Мартой и, не смотря на неудачное знакомство с медицинским отсеком, устроилась медсестрой.

Скоро она заговорила даже со мной. И более того, воспылала ко мне какой-то особой любовью, которая, наверное, может родиться только в сердце у несчастной жертвы, по отношению к своему мучителю.

– Снова здравствуй, - говорила она по пять раз на дню, тепло улыбаясь, стоило мне войти в комнату. Я поначалу злился (про себя и только про себя), но потом принял всё, как есть.

В октябре того же года я взял Марту в жены. В июле следующего у нас родилась дочь с кружевными крыльями. Правда были они настолько маленькими, что едва ли могли поднять её над землей. Девочка мне сразу же полюбилась. Как не может полюбиться ни одно создание, кроме собственного ребенка.

Осень прошла скоро. Настала зима. И однажды ночью, я проснулся от грохота снарядов. Хрупкий мир раскололся, и Лузный лес наконец превратился в поле битвы. Марта осталась в лагере.

Битва длилась недолго, но, кроме наших солдат, в ней погибло много тара́д, вулу́нов и азо́ров. Вопреки нашим стараниям, жители леса не приняли ни одну из сторон. Магия их оказалась настолько сильна, что разбила, пусть не без усилий, все человеческие отряды. Лес их остался неприступен. Мы отступили.

Вернувшись в лагерь, я встретил грустную Марту. Другим медсестрам было не отдыха, но она тихо сидела у колыбели.

Я подошел поближе, горло перехватило.

– Где ребенок?

– Её забрали ину́ны, - она говорила бесстрастно: ни они, ни мы не были ей врагами.

Но я тотчас же кинулся в лес. Она побежала за мной.

Меня одного, в солдатской форме, наверное, не пустили бы – убили на месте. Тара́ды еще стояли возле опушки, злобно потряхивая рогами. Но под ручку с Мартой, их бывшей ину́ной, я прошел мимо почти спокойно.

Мы вышли на цветочную поляну и прошли сразу к большому дубу. Голова заболела мгновенно, из-за пыльцы. Марта заплакала. Видно, скучала по дому – подумал я. И бросился умолять ину́н вернуть нам ребенка. Те согласились на удивление быстро.

– Присядь пониже, великан, - зазвенела одна из них, приоткрыв завесу на глубоком дупле, почти у земли. – Найдешь среди наших детей свою дочь – забирай и уходи отсюда подальше. А не найдешь – значит дочь твоя истинная ину́на, и останется теперь навеки с нами.

Я согласно кивнул. Сотни ину́н подлетели смотреть и уселись на стебли цветов, вокруг дерева. В дупле лежало с десяток младенцев. Все, как один, голубоглазые и светлые.

Я узнал её сразу, еще не успев опуститься поближе, пусть даже в виде крохотной ину́ны: крылья у нее были поменьше чем у других. Мне стало радостно.

Но только колени мои коснулись земли, ину́ны затрясли стебли своих цветов. Воздушная пыльца закружилась вокруг меня, облепив мгновенно волосы и лицо. Я вдохнул, схватился за голову и упал на землю от страшной боли. А когда очнулся, почувствовал неземную легкость. Словно и сам я мог прыгать с цветка на цветок и отталкиваться ногой от его сердцевины, как от пружинного матраса.

Уходить от ину́н мне более не хотелось. Здесь были мои жена и дочь, и дурманящая пыльца. Меня осыпали ей раз в неделю.

Краем сознания я понимал, что держат меня насильно. И мысль эта была мучительной...

Но через время я воспылал к моим пленителям какой-то особой любовью.