нет.
Тишина.
Казалось, впервые за последние годы стало настолько тихо. Не было слышно ни очереди автоматов, ни танков, которые с грохотом проносились по когда-то ухоженным дорогам Берлина, ни разноголосых солдат, празднующих такую маняще близкую Победу.
Ничего.
Словно весь мир замер в томящем ожидании конца этой истории.
Я сидел за столом. Как обычно, будто ничего не случилось. Почти с самого начала знал, что когда-нибудь этот момент настанет. Я по-разному представлял, ночами не спал, думал и ждал: когда этот день придет? Волновался, ломал руки, продумывал, ставил охрану... и все бесполезно!
Еще из коридора я услышал шаги.
Они звучали противоестественно, неправильно в звенящей тишине позднего вечера и отбивали в ней свой не очень четкий такт.
Пару тихих немецких вскриков и глухой звук падения тела медленно подписывали мне приговор.
В комнату вошел человек, сильно припадая на одну ногу, и в густом сумраке комнаты, словно свечка, вспыхнул слабый огонёк. Усилием воли я все же заставил себя поднять голову и посмотреть на Него. Несмотря на взгляд, полный лютой ненависти и презрения, правый, как всегда, светился золотом и придавал Его образу какую-то детскую наивность и доброжелательность.
– Ну привет. Давно не виделись.
«А его голос изменился, – сам не зная, зачем, отметил я для себя. – Охрип»
– Какие-то телохранители хилые у вас стали, – едко продолжал СССР и выразительно кивнул за дверь, где уже остывал ужасно худой солдат с автоматом.
– Все кто остались, – невозмутимо ответил я.
А смысл прерикаться и бросаться колкостями? Моя судьба уже решена, я уже не выйду из этого кабинета.
Если только не произойдёт чудо.
Он пристально на меня посмотрел. А потом, внезапно закашлялся кровью и оперелся об стену.
– Как же я устал... – помолчав немного, проборматал почти одними губами.
Я незаметно усмехнулся. Мне не впервой было смотреть, как другие мучаются, и мне это, безусловно, всегда доставляло огромное удовольствие. Однако, с этой, хоть и брошенной случайно фразой, самые крохотные надежды на спасение треснули и рассыпались в прах.
Я прекрасно, можно сказать, на собственном опыте знал, что кто-кто, но СССР никогда, ни под какими пытками не покажет, что он чувствует на самом деле. Поэтому такое откровение значило, что я не смогу насмехаться над ним долго.
«Боишься смерти, да?»
Нет. Я готовился к этому, я ждал и я знал, что в конце концов все должно свестись к логическому своему завершению.
Только спустя несколько секунд заметил, что Он навел пистолет.
– Наконец-то, – недовольно буркнул я.
Я ждал этого шесть лет. И я не могу отказаться от главного.
Суровость на Его лице сменилась задумчивостью. Он немного опустил оружие и пристально посмотрел мне в глаза.
Всю жизнь я безустанно твердил себе, что ни один взгляд не сможет сломить меня. Я оступился.
Он разглядывал меня долго, словно пытаясь залесть поглубже и узнать обо мне то, о чем я сам не догадываюсь.
Он позволял ненависти разгуляться у себя внутри и страшным пламенем войны спалить оставшиеся жалкие частички сострадания и страха.
Я не знаю, сколько длилась эта битва. Но она несравненно была самой тяжелой.
Возможно, через пару месяцев, а возможно, через несколько секунд, Он наконец-то что-то решил для себя. Вновь прицелился и холодно спросил:
– Скажи... Ты жалеешь о том, что сделал?
Я понял: вот оно.
Я – хозяин своей судьбы. Могу сам себя убить, могу пощадить.
Но...
Я ждал этого шесть лет. И я не могу отказаться от главного.
– Жалею ли я? Определенно нет.
Последнее, что я видел, была искренняя ненависть на Его лице.
Лучшее, что я мог себе представить.
Раздался громкий выстрел.
и тишина.