Город в рюкзаке
Город в рюкзаке
Наступило жаркое лето, обычное для Родвильда. Я шел с прилипшим кожанным рюкзаком к спине и пропитанной насквозь потом рубашке. В моей душе зрила решимость. Она подталкивала меня вперед, ускоряла мои шаги и сердце, наполняя его лихорадочным стуком авантюризма. Совсем недавно профессор Жобэ только покачал головой и добавил: не стоит Вам, милый друг, браться за этот проект. Возьмите нечто посильное для первокурсника, нечто теоретическое.
Меня коробило от одних только слов «теоретическое». Нет, профессор Жобэ! Я сюда пришел не за теорией, в моей душе зреет план, зреет великое! Может я пока слишком молод, поверхностно знаю науку, но разве что-то может заменить горящие глаза? Нет, профессор Жобэ, не будете вы мне помогать, как остальным, писать практическую часть, не будете скучать, пролистывая серую курсовую работу, ничем не отличающуюся от других десятков таких же студентов. Близился полдень, сухая пыль стояла в горле и оседала седым
пеплом на сапогах и коже. Я добежал до общежития, нырнул в душ, покидал в портфель белье, свитер, одеяло, достал из под матраса небольшую скопленную пачку шуаней, и, наконец, выбежал, оставляя центр города позади.
Забегая далеко вперед, можно
сказать, что за неделю своего исследования, я прожил целую жизнь. И вот теперь, полусумасшедший, усталый, грязный и разбитый я начну записывать и воспроизводить в своей памяти, все что видел, записал урывками, слышал, и чему поразился.
В тот полдень я шел по самым грязным улицам, и дойдя до моста, отделявшего город от окрестностей вонючей, мелкой и извилистой речушкой, я увидел там растерянную кучку людей, они сидели на берегу реки. Кто-то из них стирал вещи, другие в закатанных брюках по колено обсыхали после купания. Рядом сидели женщины, замотанные в ткани и укачивающие младенцев на руках. Толпа выглядела настолько жалкой, что я, в подобранной специально для своей авантюры потрепанной рубашке и заплатанным рюкзаком выглядел холеным мальчиком. Моя университетская худоба была несравненно толста по сравнению с нуждающимися очертаниями тел изможденных путников. Я не спеша сошел с моста, достал из рюкзака какую-то тряпочку, и нарочно сев поодаль, принялся делать вид, что ее отстирываю. Я боялся, что меня раскроют, узнают мой обман, и от этого мне стало настолько стыдно, что я стал яростнее тереть свой обрывок, даже не глядя на этих людей, чтобы они не за что не заметили неловкого румянца на моем лице. Кучка оборванных людей тем временем стали на меня оглядываться. В конце концов от них отделился один — смуглый высокий парень с засаленными кудрями и устремился ко мне, присел рядом на корточки,и я услышал полушопотом-полуотстраненно, полугрожающе
— Что надо?
Легенду я не продумал. И от этого внутри стало сильнее трепыхаться сердце, а изо рта предательски вылетали звуки — я, я...
В конце концов я собрался с духом и «признался», что я отчислен из университета, мне якобы некуда идти.
- Иди от сюда парень. — мягко и тихо проговорил мужчина. — Выбери себе компанию получше.
Но я встал, сжимая в руках мокрую и пованивающую от грязной воды тряпку, и все, что смог сделать — это стоять, смотря вниз.
Я остался. Сыграла на руку моя юность и молчаливая робость, принятая за беспомощную растерянность.
И мое исследование началось. До вечера все сидели у реки, а я присматривался как живут своей жизнью эти новые для меня люди, ненужные никому отбросы общества со своим смехом, маленькими радостями, горестями и счастьем.
Когда почти стемнело, мы разожгли костер. К костру подошел пожилой мужчина, завернувшийся в тряпки и лохмотья. Он достал небольшой котелок из своей заплатанной торбы, разложил сушеные травы, что-то насыпал внутрь, залил водой и начал варить всем ужин. Я с сомнением отнесся к вареву, которое на удивление выглядело очень аппетитно, но так как сам был голодный, я отхлебнул немного, и обомлел. Ничего более вкусного за свою жизнь я не ел. Глядя на меня Эйгор, кудрявый парень усмехнулся.
-Ешь, студент. Таар-ар, готовит очень вкусно! — Таар-ар, пожилой мужчина в лохмотьях улыбнулся. Не отходя от огня, он продолжал заниматься своими странными кулинарными рецептами в качестве которых я теперь не сомневался.
- Где вы так научились вкусно готовить? — нарушил я тишину, прерывающуся чавканьем и посапыванием младенцев.
- Он из Ваар-ваар-ваара. - продолжил за него Эйгор.
Рецепты старик хранит в строжайшем секрете, однако на этой земле умудряется найти все, что росло там.
- Ваар-ваар-ваар, чудный город, чудный город. — Улыбнулся кулинар.
Ваар-ваар..., промелькнуло что-то в моей голове, но я не мог вспомнить, что конкретно знал об этом месте.
- Почему вы не живете там?
- Ваар-ваар-ваара нет! — отрезал кудрявый парень.
Мужчина у костра поежился и завернулся в лохмотья, прикрыв на мгновение голую ногу с розовым, испещренным спайками уродливым шрамом.
- Каждый из нас выживший. Мы все, что осталось от наших городов. — продолжал он, указывая на других сидящих. Я Эйгор из Крлнас, Эйва из Миита, Сабра из Буктфема, Нэйста из Драйта. Нет среди нас ни родственников, ни земляков. Все мы чужие друг другу, но вечно скрепленные одним проклятьем — нам больше нет места на земле.
Нужно ли продолжать о моем потрясении в первую ночь, когда я жаждущий исследованием родного языка с точки зрения маргинального жаргона, вдруг увидел нечто, доселе скрывавшееся от моего юного ума? Нужно ли описывать бьющий меня озноб от осознания?
20 человек — двадцать полисов-государств от которых остался лишь пепел. Пепел, который витает по нашему миру, оседая на наших телах, врезаясь кашлем в наше горло, забиваясь в ноздри. Теперь целые города остались пеплом да книгой, стопкой писем на родном языке, схваченной в попыхах кастрюлькой, куклой, накидкой на женской голове — целая память о городах, умещенная в рюкзаке, в торбе, котомке или за пазухой.
- Чудный город, чудный город. — продолжал бормотать старик, пока Эйгор расказывал все то, что передал Таар-ар, когда мы лежали под мостом, накрытые заплатанной ветошью.
Ваар-вааар-ваар. Песчанный город с величественными замками и садами, с танцующими женщинами в красных платьях по утру. Чей танец утром красивее, тем счастливее дом. С тысячами рецептов разнообразных блюд, с ломящимися богатствами на рынках. Я уже вдыхал аромат свежих листьев вертикальных садов, пряных фруктов, я слышал, как плещутся рыбы в бассейнах, как город потихоньку просыпается и жужжит. А потом все. Резко заканчивается одним мгновением. Одной гигантской стрелой, поражающей его в самое сердце.
- Но, продолжал Эйгор. — старик поведал мне о себе всего лишь раз. Долго он рассказывал мне свою историю, а теперь больше почти ничего о городе не говорит.
- Почему так? — шепотом спросил я Эйгора, глядя на замусоленные на небе звезды.
- Нельзя у них в культуре вспоминать плохое. О плохом говорят один лишь раз, о хорошем два. А о великом трижды, и больше.
Ваар-ваар-ваар. — Значит великий город? — спросил я Эйгора. — Ага, схватываешь студент. Улыбнулся мне Эйгор, повернулся на бок и захрапел.
И вот, теперь, когда я записываю эти строки, я понимаю, что цель моей исследовательской работы совсем другая. И пусть не боится профессор Жобэ, что она стала в тысячу раз объемнее. Как лингвист, я теперь опишу каждый язык погибшего города, как историк, запишу каждую историю, сколько хватит моих сил. И пока земля догорает военным огнем и покрывается погребальным пеплом. В то время как мы в неведении процветаем в Родвильде, я буду писать, пускай даже умру, но буду писать, пока не кончу о всех тех, кто остался один и о ком больше некому помнить.