Домбай-303

     Кружка чая опустилась на стол, и он одной рукой приобнял свою жену. Её тонкие пальцы как всегда регулировали частоты, а лист блокнота был исписан, как всегда, лишь цифрами. Стружки карандаша начинали пляски по одному лишь дуновению ветра и при каждом их "выступлении" Юна с раздражением сбрасывала их со стола и снова продолжала работу.

     — Может приберёшься?

     — Женя!

     Её крик заставил его оцепенеть и сжать кулаки. Но вместо каких-то действий он лишь нехотя отстранился и, выдохнув, разжал кулаки. Юна не пошевелилась и всё продолжала "гулять" по частотам. Изредка она задерживалась на одной частоте, что-то писала, и продолжала всё по новой. Порой казалось, что старое отцовское радио ей куда важнее мужа, и эти мысли не приносили ему удовольствия. Выходя из комнаты он, как всегда, пожелал ей безответное: «Удачи», и ушел на кухню под шипение радиоприёмника. На кухне шум радио почти не было слышно, и лишь в этой маленькой комнате он мог получить хоть немного спокойствия, хоть немного тишины. Он снял очки и сел за стол, который, как всегда, немного покачнулся и стукнул ножкой по полу.

     «И тебе привет, старый друг. Как твоя жизнь? Молчишь? Конечно, молчишь, ты же стол. Хотя, порой, Юна со своим радио не лучше тебя, из тебя хоть какой-то звук вытянуть можно, а она как убитая сидит. Чтоб это радио быстрее накрылось, честно», – он посмотрел на фотографию, что висела на стене. На ней была его жена, улыбающаяся Юна. – «Только на этом фото и видно твою улыбку, моя милая Юна. Надеюсь, однажды, ты снова улыбнешься, как прежде, и всё будет хорошо.»

     Горькие мысли снова вызвали у него желание курить не менее горькие сигареты. Закинув голову назад, он выдохнул, встал из-за стола и направился через обшарпанные полуголые стены коридора в прихожую. Там его ждал всё тот же скрипучий пол, те же вешалки и те же уродские жёлтые (некогда белые) обои, "украшавшие" стены. Тяжело вздохнув, он оглядел прихожую, скривив лицо в гримасу отвращения, и, покачав головой, начал рыться в своём плаще. Там оказалась пачка, но в ней не было сигарет. «Придется идти в магазин» — прошептал он и вернулся на кухню за очками. Взяв очки, он увидел в них отражение неба, и бросил взгляд на окно.

     Панельные дома его Родины чуть ли не сливались с вечно серым небом в одну единую форму. Лишь изредка птицы разбавляли эти пейзажи, да и ненадолго. Тучи вечно одной формы, дома вечно одной формы, всё это напрягало его и заставляло думать о форме своей жизни. На этот раз он отбросил эти мысли и, чтобы отвлечься, начал наблюдать за небольшой стаей птиц, но они почти сразу улетели и, провожая их взглядом, он заметил, что тучи по краям чернее обычного и это насторожило его. Надев очки, он зашел к Юне.

     – Сегодня, возможно, гроза, тучи стягиваются.

     Она вскочила со стула и широкими шагами подошла к окну. Осмотрев небо, она выдохнула.

     – Они ещё далеко, можно не волноваться.

     – Юна. – с надеждой в голосе обратился Женя.

     – Что? – наотрез спросила она, возвращаясь на своё рабочее место.

     — Отвлекись ты от этого приёмника.

     – Мне надо работать.

     – Ты можешь хоть иногда уделять своему мужу время?

     – Мне надо работать, как ты этого не понимаешь? – раздраженно сквозь зубы проговорила его жена.

     – Юна...

     – Оставь меня. – после этих слов она чётко дала понять, что разговор не продолжится, сев за стол и продолжив крутить ручку станций.

     Женя сжал кулаки и, тяжело, обижено, вздохнув, быстро дошел до прихожей, надел плащ и, громко хлопнув дверью, вышел из квартиры в ледяной во все времена года подъезд.

     Как только дверь захлопнулась, по коже пробежали мурашки, из-за чего его немного передёрнуло. Застегнув плащ, он бросил печальный взгляд на дверь квартиры номер «14» и отправился подальше от неё, так как желание сигарет брало своё, да и нет ничего хуже дома, где тебя не ждут.

     За несколько шагов, которые эхом разносились по площадке, он дошел до лестницы. Зная возраст ступенек, он, как всегда, начал спускаться, не ставя ногу на край и держась за перила. Шаг за шагом, эхо за эхом расстояние до следующей площадки уменьшалось. Остановившись на пролете третьего этажа, он оглядел стены, и, не найдя в этой "галерее" новых "картин", продолжил спускаться, рассматривая остальные стены. Прибыв на первый, самый серый этаж, он, как и всегда, увидел лишь обшарпанную штукатурку, синие, чаще всего пустые почтовые ящики, ржавые двери, на части из которых и вовсе не было номеров. Всю эту рутинное уродство нарушала лишь одна непривычная для Жени вещь: тишина, практически гробовая тишина всех домов Домбая. Каждый раз он слышит эту тишину, выходя из квартиры, но никак не может привыкнуть к её тяжёлому, но в то же время прекрасному звучанию. Нарушив общее безмолвие, он подошел к ящику, как всегда, убедился в отсутствии в нем чего-либо и, оставив его открытым, подошёл к двери. Черная тяжелая металлическая дверь пусть и была не сильно выше любого взрослого человека, но всё равно ощущалась как исполин, оберегающий жильцов от внешнего враждебного мира. Однако он всегда позволял спокойно выйти, чем Женя и воспользовался, ступив на территорию серой осени.

     На улице его ждал гробовой холод и пробирающая до костей тишина. Тихий городок Домбай-303 обладал чем-то необычным, чем-то созданным самим городом и его душой. Тишина Домбая для Жени всегда была сравнима с чудесами света, и именно она, вызывая в его сердце тоску, не давала ему оставить Домбай. Он с самого рождения начал становится с городом одним целым, и с каждым днем он всё больше понимал здешних старожилов.  Военный, но по-красивому тихий городок с радостью принимал новых жителей и почти никогда не отпускал. И речь даже не о жителях, что принимают других жителей, а о самом городе, о самой его сущности, что добровольно стала не серым типичным чистилищем для страдающих, а стала серым раем для таких же страдающих. И Женя один из них, один из тех, кто живет, чтобы жить. Один из тех, кто не имеет четких целей и задач, он просто есть и взаимно разочаровывает окружающих. А что насчёт окружающих, так на их счёт мало чего можно сказать, лишь Юна и редкие прохожие, даже не люди, а просто прохожие.

     Женя начал свой путь до магазина. Медленно перебирая ногами, он смотрел на землю и держал в руки в карманах. Вся эта квинтэссенция в купе с молчанием на время убивали в нём человека и делали из него прохожего. Тех несчастных, что идут по улице из точки А в точку Б и не думают ни о чём, кроме выполнения одинаковых планов на каждый день. Безразличные друг к другу серые комки жизни, что абсолютно пусты и даже не пытаются посеять в себе семя надежды на изменение. Женя задумался: «а может ли он называть себя человеком?», ведь даже для Юны он скорее прохожий, что заходит в дом переночевать, а потом снова уходит и лишь изредка сидит дома, отвлекая от любимого занятия. Он медленно покачал головой, отгоняя свои же мысли, ведь у прохожих не бывает мыслей и чувств. Ещё больше поникнув, он замедлил шаг и начал вглядываться в траву и мох, растущие в промежутках бордюрной плитки. «Куда человек ни ступит, природа всё равно своё возьмёт, так ещё и припомнит, чтоб не расслаблялись. Только медленно у неё всё это, но ничего, она ещё покажет людям кузькину мать» — с печальной усмешкой прошептал Женя, осознавая, что он тоже будет одним из этих людей, которым она воздаст. Каждый будет таким человеком, ибо каждый вредит природе, а если отрицает это, то значит не замечает этого за собой. Многие не замечают этого, да и не только этого, а вообще всего. Зачастую люди не замечают за собой целую жизнь, а когда понимают,сколько они потеряли, то с тоской и надеждой, что завтра они проснутся снова детьми и начнут всё заново, оборачиваются назад, но «завтра» уже не настанет. Однако Женя довольно часто смотрит назад, но по-прежнему жив и каждый день продолжает гадать: «когда же моё последнее завтра?»

     Он прошел тройку-другую двориков Домбая, так никого и не встретив на своём странном пути. Остановившись в одном из дворов, он, зевнув, хрустнул спиной и огляделся по сторонам. Женя вспомнил этот двор, некогда самый облагороженный дворик города. Небольшое футбольное поле, две беседки, детская площадка, маленький комплекс с брусьями и перекладинами для подтягивания, в общем - всё для людей, посвятивших жизнь военному делу и для тех, кто помогает им. Но сейчас в этом дворе, только Женя и призраки прошедших войн, что и лишили этот, да и не только этот двор населения. Но, несмотря на это, никто не уехал из города, а лишь тихо спрятался за его пазухой, как маленький ребенок прячется за маминой юбкой.

     Женя отправился дальше. Его взгляд то и дело гулял по панельным пейзажам и затянутому небу. Тучи уже успели захватить собой весь небосвод, но гром и молнии ещё молчали. В сердце Жени затрепетала надежда, что хотя бы сейчас Юна оторвалась от радио и занимается чём-то другим. Ему хотелось в этом убедится, поэтому он прибавил шаг и, покинув очередной переулок, через пять минут оказался возле магазина.

     Войдя в белое строение из пеноблока, он оказался в тесном коридорчике, где с одной стороны его приветствовал полупустой холодильник, а с другой - голая стена. Тучная женщина в возрасте оторвала взгляд от газеты и угрюмо посмотрела на покупателя.

     — Чего тебе? — недовольно протянула продавщица.

     — Есть «Рима»? — спросил Женя, подходя к кассе.

     — Красная? Синяя? — торопливо уточнила продавщица.

     — Красная.

     Женщина раздражённо цокнула и, вздохнув, ушла на склад, оставив курильщика наедине с гробовой тишиной и пыльными полками. Отсутствие звуков и гнетущая пустота полок, от которых веяло чем-то несбывшимся, потерянным, начали давить на него. Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, Женя принялся изучать скромный ассортимент магазина. Пиво, хлеб, вода, крупы, консервы и водка. На полках была и всякая мелочевка вроде резинок, гвоздей, лески и тряпок. Всё было навалено будто бы наспех, лишь бы лежало. В этом бардаке Женя между пивом и тряпками заметил пачку печенья. На бумажной упаковке красовалось название: «Майское». Сердце Жени ёкнуло, а он сам дёрнулся, шагнув назад.

     — Вот твои сигареты. — продавщица кинула пачку на столик и уставилась на Женю.

     Женя быстро пришёл в себя и посмотрел на неё.

     — Спасибо. И пачку «Майского» ещё.
     — Женя указал на пачку глазами и принялся считать деньги.

     Женщина недовольно вздохнула и, сделав два шага, взяла печенье, протянув его через холодильник заморозки. Женя кивнул, взял печенье и протянул деньги. Пересчитав купюры и мелочь, продавщица отрезала: «Всё, на выход!». Ничего не ответив, Женя взял сигареты и покинул здание.

     На улице его ждали всё та же гнетущая тишина и тучи, заполнившее всё небо. Он посмотрел наверх. Над ним медленно плыло огромное чёрное облако, которое вот-вот издаст оглушительный раскат грома, что разлетится эхом по всей округе, а затем оно извергнет из себя множество острых, кривых игл – молний. Бомбардировщики. Наблюдая за тем, как плывёт по небу туча, Женя вспомнил бомбардировщики. Он вспомнил тот день, когда все проснулись от страшного грохота и звона стёкол, он вспомнил день, после которого ни один житель Домбая не остался прежним.

     Распаковав пачку золотого цвета, он вытащил зубами сигарету, достал спички и закурил. После первой затяжки он оглянулся по сторонам и быстрым шагом направился домой.

     Когда до дома оставалось пара поворотов, с неба сорвался ливень, и Жене пришлось бежать, выбрасывая очередную сигарету. Добежав до двери подъезда, Женя быстро открыл дверь и оказался внутри. Тут же он взялся за сердце и начал переводить дыхание. В его голове возникла мысль о том, насколько он немощный для своего возраста и что, возможно, стоит бросить курить. Однако он понимал, что не стоит обманывать себя, ведь и он, и Юна, прекрасно понимали, что курить он уже не бросит. Переведя дыхание, он по привычке осмотрелся. Убедившись, что подъезд никак не изменился, Женя начал подниматься к своей квартире. И вот, заходя на лестничную клетку третьего этажа, он встретился с компанией выпивающей молодёжи. Все они посмотрели на Женю. Их лица были украшены фингалами и ссадинами, а в прищуре глаз наблюдались интерес вперемешку с недоверием.

     — Куда шагаешь, дядь? — начал один из них.

     Женя, промолчав, начал подниматься на четвёртый этаж. За его спиной раздался громкий свист и ближайший к нему парень схватил его за руку.

     — Ты чё, немой? — следом за этим вопрос последовало общее гыканье.

     Одёрнув руку, Женя обернулся и осуждающе посмотрел на них.

     — Чё зеньки вылупил, очкастый? Ты так не смотри, а лучше покурить гони, глядишь, простим! — протараторил сидевший позади всех.

     — Мне ваши прощения не нужны. — сухо ответил Женя.

     — Да нам похрену! Карманы выворачивай! — рявкнул тот, что остановил Женю, и снова схватил его за руки.

     — Я тебя сейчас выверну. — отчеканил женский голос за спиной Жени.

     Он обернулся и увидел стоящую на ступеньках Юну. Она скрестила руки и с каменным, но вместе с этим грозным лицом, смотрела на обидчиков глазами, полными ожидания. Женя вновь одёрнул руки и перевёл взгляд на компанию.

     — Ты чё вякнула? Ты знаешь, кто я? Да я тебя!

     Крикнув, парень толкнул Женю и уже собирался направиться к Юне, но только он сделал шаг, как тут же получил удар в нос и с глухим звуком упал на пол. Его друзья тут же вскочили, но Женя рявкнул им: «Сидеть!», и те, опешив, замерли в ожидании. Женя сел на корточки рядом с пострадавшим, который стонал и причитал о боли.

     — Если ещё раз такое повторится, то стонать уже не сможешь. Ясно? — грубо спросил Женя.

     Парень что-то промычал и быстро закивал головой.

     — А вы… — Женя посмотрел на остальных. — Чтобы мигом собрали манатки и ушли. Выполнять!

     Они сразу закивали и, извиняясь, начали собирать бутылки и поднимать товарища. Женя встал и поднялся к Юне. Молча поздоровавшись, они вместе зашли в квартиру.

     В квартире стоял сильный запах подгорелой жареной картошки и сливочного масла, а во всех комнатах горел тёплый свет старых лампочек. Женя начал раздеваться и снимать обувь, а Юна молча ушла в ванную.

     Когда Женя повесил пальто на крючок, Юна вернулась в прихожую с полотенцем и, закинув его на голову Жени, начала вытирать его.

     — Промок как цукик, ей богу. — недовольно констатировала Юна.

     Женя удивлённо посмотрел на неё и изучил взглядом.

     — Что ты смотришь так? Не первый раз тебя сушу.

     — Но каждый раз как в первый. — парировал Женя, чуть улыбнувшись.

     Юна вздохнула, убрав полотенце.

     — Горе ты моё луковое, Христов. — сказала Юна, потрепав его по волосам

     — Иди переодевайся и садись ешь, сейчас поставлю.

     После этих слов она ретировалась на кухню, оставив Женю наедине с самим собой. Провожая её взглядом, он понял, что живёт под одной крышей с двумя совершенно разными людьми, которые уживаются в теле его жены. Но также он не мог отрицать того, что оба этих человека были одинаково, каждый по-своему, искренны, и каждый из них был настоящей Юной. С этими мыслями он ушёл из прихожей в комнату, где его встретило молчащее радио. Убедившись, что приёмник действительно выключен, он обрадовался, а на душе стало тепло. Однако, сразу после этого на него нахлынуло чувство вины за то, что ему хорошо от того, что Юна не занимается любимым делом. От такого скачка эмоций Женя тут же опечалился и с понурым выражением лица начал переодеваться.

     Закончив, он вышел на кухню, где запах еды стоял ещё сильнее, а за столом сидела Юна, лениво ковыряя вилкой сковороду с картошкой, которая стояла перед ней. Она посмотрела на своего мужа, но, ничего не сказав, снова уставилась в тарелку. Женя сел напротив Юны. Она аккуратно пододвинула сковороду ближе к мужу.

     — Приятного аппетита, Жень.

     — Спасибо, Юна. И тебе.

     Она кивнула и начала медленно есть вместе с Женей. Пока они жевали пищу, в воздухе всё сильнее нависала тишина, которая прерывалась только раскатами грома. Юна не выдержала первая.

     — Как ты это вообще ешь?

     — О чём ты?

     — Она же опять вся пригорела, как зараза.

     — Так ведь вкуснее, это же картошка.

     — Но у меня ведь не только картошка пригорает, Женя! — недовольно воскликнула Юна.

     — Не кричи, пожалуйста. — попытался успокоить её Женя.

     — Как мне не кричать, скажи? Как? Мне тридцать лет, Женя! Тридцать! А я даже картошку пожарить не могу!

     Она кинула вилку и, закрыв лицо руками, тяжело вздохнула. Женя вздохнул в ответ и, положив вилку, сел рядом с ней, сжав её руки между своих. Юна посмотрела на него чуть мокрыми глазами.

     — Все что-то не умеют, Юна. Я, например, ничего не понимаю в медицине, не умею играть на гитаре, а продавщица из магазина не умеет быть вежливой.

     Юна кивнула и опустила взгляд на его руки.

     — Не болит?

     — Не волнуйся, это пустяк.

     — Как знаешь. Просто врезал ты сильно, вот и спросила.

     Она посмотрела ему в глаза.

     — А этот взгляд я не видела уже очень давно.

     — Какой ещё взгляд?

     — Твой взгляд. То есть не твой. В смысле твой, но не Христова, а Морсова.

     Женя вздохнул и опустил взгляд.

     — Ты знаешь, я не хочу ворошить прошлое, Юна.

     — Я помню, просто не могла об этом не сказать.

     — Хорошо, но больше не поднимай эту тему.

     Юна кивнула и после этого на кухне вновь повисла тишина. Юна убрала руки Жени и вернулась к еде. Женя сделал то же самое. Опустошая сковороду, они не проронили ни слова, и лишь когда их посуда опустела, Женя спросил:

     — Как думаешь, почему та продавщица такая злая?

     Юна облокотилась на спинку стула.

    — А с чего ты решил, что она злая?

    — Я же говорил, она хамоватая.

    — Женя, далеко не все, кто не вежлив, злые. Ты сам знаешь, что именно восемь лет назад разделило жизнь нашей страны и города на до и после. Каждый отреагировал по-своему и сейчас до сих пор не может отойти от этого, об этом ты тоже прекрасно знаешь.

    — Да, знаю.

    — Тогда к чему глупые вопросы?

    — Не знаю, Юна. Просто захотелось хоть как-то выйти на разговор. У нас редко получается просто посидеть и поговорить. А если и получается, то очень мало. Обычно, после долгого молчания ты уходишь и садишься за это чёртово радио…

     — Не трогай моё радио. — прервала его Юна. — Ты и об этом знаешь, знаешь, зачем я каждый день, как дура, сижу и кручу эти дурацкие тумблера. Думаешь, мне это нравится? У меня нет другой возможности, Женя, просто нет.

     — Да, я знаю, Юна, знаю, но…

     — Оставь меня в покое.

     Женя хотел ответить, но промолчал. Юна поднялась со стула и ушла в комнату. Через несколько секунд из комнаты снова послышался шум радио. Тяжело вздохнув, Женя встал и заметил на подоконнике пачку пряников. Тут же он вспомнил о пачке печенья, которую купил, и быстро ушёл в прихожую. Сунув руку в карман пальто, он нашёл печенье, которое, на удивление, не промокло, и вместе с ним ушёл к Юне. Она сидела за столом, не обращая на Женю никакого внимания, что-то слушала, записывала, крутила и снова записывала.

     — Юна! — позвал её Женя.

     Она не ответила, и он снова обратился к ней. Юна снова молчала. Женя, уже громче, снова назвал её имя, но также безрезультатно. Он не выдержал и, шагнув в сторону радио, выключил его. Юна тут же вскочила и крикнула:

     — Женя!

     Но после её крика Женя сразу поцеловал её, и та, широко раскрыв глаза, упала в ступор. Женя отстранился и протянул ей печенье.

     — Я люблю тебя, Юна.

     Она, теми же глазами, посмотрела на печенье, опешила и шагнула назад. Сердце Жени билось как пулемëтная очередь и больно сжималось от волнения. Он с тревогой смотрел на неё в ожидании ответа. Юна, медленно, дрожащими руками, взяла пачку и вслух прочитала название. На её глазах выступили слёзы, которые тут же потекли по щекам.

     — То самое… Как… Как в день…

     — В день наших признаний.

     Юна посмотрела на него и медленно, сквозь слёзы, улыбнулась, как улыбалась на их свадебном фото.

     — Я тоже люблю тебя, Женя!

     После этих слов она бросилась на Женю с объятиями, и зарыдала, повторяя бесконечные слова прощения. Но Женя, крепко обнимая её в ответ, не слушал, ведь долгожданная улыбка Юны и её слёзы счастья, которые наполнили его душу давно забытым теплом, навсегда затмили собой его обиды.