Неизбежность столкновения

Музыка продолжала звучать, словно ничего не произошло. Ведущий, стоявший в стороне от сцены, был сбит с толку. Гости вечера разделились на две группы: одна - улыбалась и аплодировала не останавливаясь, другая - молча сидела.

Алев подаётся вперёд. Прежде чем встать, наклоняется к Кывылджим:

— Не волнуйся, — негромко сказала она, чуть склонившись. — Я все решу.

— Лишь бы не стало только хуже, — сказала тихо Сонмез, подпирая подбородок рукой.

Кывылджим не отвечает. Только крепко держит бокал.

Алев выпрямляется, уверенным шагом идёт к сцене и берет в руки микрофон.

— Друзья... какой вечер. Сюрпризов сегодня — больше, чем ожидали. Мне даже немного обидно, что виновником или хотя бы организатором шокирующих обстоятельств стала не я. Могу сказать, что моя племянница определенно умеет удивлять. Всё живое, всё настоящее — немного непредсказуемо. Но ведь именно в этом суть настоящих праздников, не так ли?

— Ещё немного и я пойду забирать ее со сцены. Как и предполагала ее нельзя было туда пускать! — говорит Сонмез на ухо Кывылджим.

Кывылджим всё так же молчит.

Доа и Фатих в это время, не задерживаясь, спокойно спустились вниз со сцены, растворяясь в зале. Их лица с одной стороны переполняла радость, с другой же стороны — предвкушали дальнейшие проблемы, но они старались держаться уверенно. Доа крепко держит руку Фатиха.

Алев продолжает говорить:

— Мы благодарим всех, кто был сегодня с нами. Сегодня открылся не только отель. Сегодня открылась ещё одна глава нашей семейной истории. Возможно, не такой, как мы планировали. Но именно в этом и состоит подлинная сила семьи — принимать неожиданности с достоинством.

— Вот только не все умеют, — тихо бросает Кывылджим, почти не разжимая губ.

— Умеют. Просто не сразу, — отвечает Сонмез. — Дай себе время.

— У меня нет времени на это, мама. Тут камеры на каждом углу. Вдобавок лица наших новобрачных завтра будут на всех обложках!

Тем временем Алев на сцене продолжала говорить:

— Пусть всё сказанное сегодня будет напоминанием, что любовь — это иногда неожиданность, выбор, храбрость. И это не всегда удобно. Но всегда честно.

Уналы стоят в стороне — Пембе не выражает ни эмоций, ни одобрения. Её губы плотно сжаты. Нурсема опустила глаза. Абдулах отстранённо смотрит в пол.

— Пусть праздник продолжается. За любовь, за честность, за силу идти своим путём. А мы с вами поднимем бокалы — за всё, что только начинается!

Алев кивает официанту, музыка звучит громче. Свет становится мягче, приглушённее. Кто-то возвращается к столам. Кто-то уходит, стараясь не привлекать внимания.

Алев возвращает микрофон и, проходя мимо Кывылджим, едва заметно говорит:

— Ты можешь меня потом не благодарить.

Кывылджим смотрит вперёд, не поворачиваясь:

— Я не обязана благодарить за то, чего не просила. Вдобавок стало только хуже.

— Тогда считай, что я спасла настроение вечера!

— Спасибо, Алев, — ровно говорит Сонмез. — Этого хватит.

Кывылджим вышла на террасу. Сонмез рядом, стоит молча. Алев отходит в сторону.

— Всё в порядке, — мягко говорит Сонмез. — Мы разберёмся.

Кывылджим поворачивает голову.

— Нет, мама. Мы не разберёмся. Уже нет.

Она делает глоток и отворачивается. С другого конца площадки Омер наблюдает за ней. Их взгляды пересекаются на долю секунды. Ни один не отводит глаза.

Пембе стояла чуть в стороне от общего круга. Она молчала, глядя на спины Доа и Фатиха, пока те медленно продвигались сквозь террасу.

— Без никаха, — наконец сказала она. Голос был ровным, почти спокойным, от чего становилось только страшнее. — Без нас. Без совета. Не сообщили.

Рядом с ней стояла Нурсема — молча, с напряжённой спиной и дрожащими руками. Она пыталась найти слова, но каждая мысль обрывалась в горле, будто что-то сжимало ее изнутри.

— Они даже не посчитали нужным сказать, — продолжила Пембе, ни о ком не думая . — Я растила сына для этого? Чтобы он вёл чужую женщину за руку — на глазах у всех?

Нурсема сжала пальцы.

— Мама... Я правда не знала. Они виделись, да. Но...

Пембе обернулась резко. В её взгляде было что-то ядовитое, острое, как нож.

— Не оправдывай его. Не ты его мать — я. Не тебе нести этот стыд.

Нурсема сделала шаг назад, но не ушла. Только опустила голову. В груди было так тяжело, как будто весь воздух стал густым.

— Он же твой сын, — тихо сказала она.

— Уже нет, — резко сказала Пембе. — Сын не делает такого. Не при матери. Не в доме, где его принимали всегда с уважением, с именем, с честью.

Абдулах подошёл молча, но тяжесть его шагов была слышна. Он стоял за их спинами, как стена — твёрдая, непреклонная.

— Всё это он сделал намеренно, — сказал он. — Он выбрал момент. Людей. Праздник. Всё это — чтобы показать: он нас больше не боится.

Пембе отвернулась от Нурсемы, глядя на стол.

— И зачем тогда он приходил ко мне в комнату неделю назад, целовал руку и говорил: «Я не подведу»? Что это было? — в голосе проступила дрожь.

Нурсема сделала вдох и, не зная зачем, сказала первое, что вырвалось:

— Может, он влюблён... по-настоящему.

Абдулах повернулся к ней с таким выражением, будто она сказала нечто неподобающее.

— Влюблён? — тихо повторил он. — И это даёт ему право растоптать все, честь и семью?

Нурсема не знала, что сказать. Всё внутри в ней разрывалось на части. Она любила Фатиха. Всегда защищала его. А теперь стояла между ним и матерью — и впервые поняла, что нет правильной стороны.

— Он... он мой брат, — попыталась она.

— Нет, — Пембе смотрела мимо неё, словно ее там нет. — Сейчас он мужчина с чужой женщиной. Которую он выбрал, не думая о матери, не об отце, забыв о вере. Превыше всего поставил свой выбор.

— Что мы скажем людям? — бросила Пембе в пустоту. — Что позволили сыну жениться без нашего ведома? Что приняли невесту, которую не благословили? Что у нас теперь тоже можно как у них — просто взять и жениться, потому что захотелось?

Абдулах заговорил медленно, будто каждое слово резал ножом:

— Мы скажем, что это не наш выбор. Мы откажемся. От него — если придётся. От неё — без сомнений.

Нурсема стояла без движения. Всё внутри неё кричало — но снаружи она молчала.

— Я не смогу... — прошептала она еле слышно.

— Тогда не стой между, — жёстко сказал Абдулах. — Или с нами, или с ними.

Нурсема кивнула, но не в знак согласия — просто потому, что не знала, как ещё отреагировать.

Кывылджим свернула в сторону сада, пытаясь вырваться из потока гостей, ставшего внезапно тяжёлым. Но её остановило движение — из темноты между колонн вышла Доа. Она стояла прямо, не двигаясь, будто ждала. И ждала именно её.

Они остановились лицом к лицу. Дочь и мать. Свет от фонарей мягко ложился на их лица, но в их взглядах не было тепла.

— Мы поговорим дома, — Кывылджим сказала это тихо, но холодно, сдержанно, как приговор, от которого не отмахнуться.

— Нет. Сейчас, — Доа не отводила взгляда. В голосе не было дрожи. Только усталость и решимость.

— Прямо посреди вечера?

— После такого — это уже не праздник, мам, — в голосе Доа прозвучало горькое напряжение. — И ты это знаешь.

Кывылджим чуть наклонила голову, как будто изучала перед собой не родную дочь, а незнакомую девушку, которая вела себя так, словно знала, как устроен мир.

— Ты знала, что поставишь меня перед людьми в неудобное положение? — медленно, с нажимом. — На всеобщее обозрение, под ударами взглядов. В один самых важный дней.

— Я не думала о них, — спокойно ответила Доа. — Я думала о...

— Проблема в том, что ты не о чем не думала. Ты солгала мне, — голос Кывылджим стал тише, но острее. — Солгала всем. У тебя было время. Было много возможностей сказать. Ты выбрала это — ты выбрала шоу. Как демонстрацию. Только зачем?

Доа выдержала паузу.

— Я выбрала быть с ним. Не чтобы тебе досадить, не чтобы кого-то ранить. Просто ради себя. Ради того, что я чувствую.

Кывылджим на мгновение прикрыла глаза, будто моргала не только усталость, но и разочарование.

— Ради себя... — повторила она. — Но ты — не одна. Ты никогда не была одна, Доа. Ты часть семьи. Ты — моя дочь.

— А ты живёшь так, будто сама по себе, — сказала Доа. — Как будто ты одна против всех. Даже против нас.

— Он использует тебя, Доа, — сказала Кывылджим, смотря ей в глаза. — Ты слепа. Слишком молода, чтобы понимать, во что ввязалась.

Доа не отвела взгляд.

— А может, это ты не умеешь любить, — сказала она. — Ты умеешь только контролировать.

Кывылджим будто на миг пошатнулась. Секунда — и всё снова выровнялось. Она сделала вдох, чтобы сказать что-то ещё, но в этот момент рядом оказался Фатих.

Он появился тихо, почти незаметно, но вовремя. Как будто почувствовал.

— Пойдём? — спросил он тихо, беря Доа за руку.

Доа не обернулась. Только кивнула. Она переплела пальцы с его. И они пошли вперёд — не спеша.

Пембе стояла чуть в стороне. Когда они подошли ближе, она не выдержала.

— Ты предал нас, — сказала она Фатиху.

Он не ответил. Только плечи едва заметно дрогнули.

Доа, не отпуская его руку, повернулась к его матери.

— Мы не предали, — сказала она. — Мы просто больше не могли ждать.

Кывылджим стояла неподвижно. Она не произнесла ни слова. Ни одна мышца не дрогнула на лице.

За их спинами ведущий в микрофон попытался сделать лёгкий переход — вяло, будто неуверенно:
— А теперь... давайте продолжим вечер... с новыми воспоминаниями!

Доа и Фатих прошли через арку у выхода.
Только тогда Доа медленно подняла взгляд к нему.

— Теперь ты понимаешь, что будет дальше?

Фатих сжал её ладонь крепче.

— Понимаю.

Она остановилась. Лицо было спокойным, но в голосе — дрожь.

— Я боюсь.

Он накинул руку ей на плечи, прижал к себе.

— Я с тобой. До конца.

По дороге домой Кывывджим нервно вела машину. Лицо застывшее, взгляд направлен вперёд. Сонмез сидела справа — напряженная.
Алев и Чимен на заднем сиденье. Обе смотрят в разные стороны.

Наконец, голос Кывылджим прорывается в тишине:

— Вы знали?

Никто не сразу отвечает.

— Вы знали, что Доа... что вышла замуж? Или лучше задам вопрос точнее: вы знали, что она встречается с кем-то?!

Алев поворачивает голову:

— Что?

— Я спрашиваю: ты знала?

— Нет, конечно, нет!

Кывылджим не верит. Потом снова. — А ты, Чимен?

— Я?! — Чимен резко наклоняется вперёд. — Нет! Мам, ты с ума сошла? Я бы... Я бы сразу сказала!

Кывылджим молчит. Её дыхание тяжёлое, но ритмичное. Сосредоточенное. Она не отвечает — и именно это злит всех ещё больше.

Алев тихо, но колко:

— Серьёзно? Ты сидишь здесь и думаешь, что мы это знали? И просто молчали?

Кывылджим без поворота головы:

— Сейчас уже не знаю, кому можно вообще верить.

Алев чуть привстает. Голос меняется — он тише, но нервознее:

— Прекрасно. Значит, теперь у нас новая политика — подозреваем всех. Она добавляет, глядя в затылок сестры:
— Хотя знаешь... мне раньше казалось, что ты одна не умеешь скрывать что-то...

Кывылджим резко сжимает руль. Но не оборачивается. Только моргнула — чуть медленнее обычного.

— Хотя, может быть, просто ты стала лучше. Со временем. — Мы ведь все чему-то учимся, правда?

Чимен вскидывается:

— Что вы несёте? Что за намёки?! Хватит уже! И без этого достаточно!

Кывылджим тихо, почти беззвучно:

— Нет, Чимен. Не хватит.

Сонмез впервые говорит. Голос низкий, безапелляционный:

— Хватит. Все. Сейчас — не место. Не время. Мы едем домой.

Кывылджим думает о Доа. О себе. Об их доме.
Алев — о том, что за этим вечером скрыто больше, чем кто-то решается сказать.
Чимен — о том, что, может, она больше ничего не понимает в людях, которых любит.
Сонмез... просто ждёт. Она всегда знает, когда молчание говорит больше.

.....

Омер открывает дверь. Проходит в дом, ничего не говоря. Пиджак бросает на стул. В гостиной горит слабый свет. Метехан сидит на диване. Смотрит в одну точку.

— Ты поздно, — говорит Метехан тихо.

— Да.

— Там всё закончилось?

— Закончилось.

— Это правда?

— Да.

— Они и правда поженились?

— Да, к сожалению.

— А кто-нибудь знал об этом?

— Никто. Я предполагаю, что только Фатиху и Доа было это известно.

Метехан опускает голову.

— Он тебе не сказал?

Омер садится в кресло, — Нет. Это не было случайностью. Он всё подготовил.

— Ты злишься?

— Я не понимаю, что чувствую. Усталость, наверное.

— Ты поговоришь с ним?

— Зачем? Он уже всё сказал своим поступком.

Метехан сжимает губы. Кивает.

— Ладно. Я пойду спать.

.....

На следующее утро Кывылджим пришла в офис. Она вошла, как всегда, будто ничего не произошло.

Аслы ждала её у входа, с планшетом в руках. Она сразу пошла рядом.

— Доброе утро, — выдохнула она и сразу перешла к сути. — Пресса с прошлой ночи не утихает. Сейчас уже больше сорока упоминаний. Видеофрагменты с открытием — на всех платформах. Самый популярный: момент, где Доа и Фатих заходят, держась за руки. На TikTok он уже в тренде.

Кывылджим молчала. Шла к своему кабинету, не замедляя шаг.

— Среди заголовков: «Тайная свадьба в день открытия», «Молчание Кывылджим Арслан: почему мать ничего не знала?», «Скандал века или хитрый пиар?». Один блогер даже написал: «Арсланы и Уналы: союз под покровом ночи».

— Им еще что-то известно?

— Только предположения. Указано, что точное время их бракосочетания неизвестно. Комментарии требуют уже шесть редакций. И... кто-то написал Фатме в личные сообщения. Она ничего им не ответила.

Кывылджим остановилась у своего кабинета. Повернулась.

— Где сейчас Фатма?

— В переговорной. С Алев. И Рюзгяр приехал. Сказал, что может помочь. Хочет обсудить варианты, как остановить волну в прессе.

— Сама его вызвала?

— Нет. Думаю, Алев.

Кывылджим кивнула. Повернулась и направилась в конец коридора. Дверь переговорной была приоткрыта. Алев сидела, небрежно закинув ногу на ногу, вертя в руках крышку от маркера. Фатма листала какие-то бумаги, глядя в них, словно они могли дать ответы на то, как пережить сегодняшний день. Рюзгяр стоял у окна, скрестив руки. Он был спокоен, как всегда.

— Я не говорю, что надо рассказывать все детали, — проговорила Алев. — Но когда вокруг обо всем стало известно, может, уже стоит сказать хотя бы «да, это правда»?

Когда Кывылджим вошла, все замолчали. Она шла к столу медленно, не глядя ни на кого, пока не села на своё место. Только тогда подняла глаза. Рюзгяр посмотрел на неё с лёгкой улыбкой и кивнул.

— Доброе утро.

— Доброе, — коротко.

— Рад, что ты всё ещё умеешь открывать дверь сама.

Алев рассмеялась.

— О, не начинай, — бросила она. — У неё был тяжёлый вечер.

— У нас у всех, — спокойно сказал он.

Фатма только вздохнула, отодвигая бумаги.

— Мы не обсуждаем вечер, — сказала Кывылджим. — Мы обсуждаем последствия.

— Тогда начну с главного, — Рюзгяр сел, сложив пальцы. — У нас есть два пути. Либо официально молчим и перекрываем воздух: мои люди могут затормозить распространение за счёт контактов с медиахолдингами и модерацией. Либо даём короткое заявление. Сухое, без эмоций: «Комментировать личную жизнь семьи мы не будем». И всё.

— Или подкидываем новую кость, — вставила Алев. — У тебя ведь есть такой сюжет в запасе, да, Рюзгяр?

— Был. Лежит в черновиках.

Фатма закатила глаза. Кывылджим чуть приподняла подбородок.

— Ты предлагаешь отвлечение.

— Я предлагаю выход, — ответил он. — Сейчас на вас смотрят. Они начнут лезть под кожу. И полезут туда, куда совсем не нужно.

— Прозвучало почти безобидно, — Алев протянула руку к бутылке с водой.

Рюзгяр усмехнулся:

— Алев, ты всё ещё язвишь, когда нервничаешь.

— А ты все замечаешь, когда тебя не просят, — бросила она.

— Это называется «журналистский инстинкт».

— Это называется «всегда лезу не в свое дело».

Кывылджим хлопнула ладонью по столу — не громко, но достаточно, чтобы стало тихо.

— Я не собираюсь тут развлекаться. Мы не врём. Не оправдываемся. Я подумаю. Через полчаса приму решение. Подготовьте оба варианта.

— Уже в процессе, — спокойно сказал Рюзгяр.

Она встала, молча кивнула и вышла из переговорной. Дверь за ней закрылась.

Алев посмотрела на Рюзгяра.

— Тебя не беспокоит, что ты снова во что-то влез?

Он пожал плечами.

— Может, я просто устал смотреть издалека, как всё без меня происходит, всегда интереснее быть участником.

Фатма тихо перевернула страницу. Алев ничего не сказала.

Кывылджим, выйдя из переговорной, шла ровно, уверенно.

— Кывылджим.

Она остановилась. Несколько секунд смотрела вперёд, в стеклянную перегородку, за которой мелькали силуэты сотрудников. Потом — медленно обернулась.

Рюзгяр стоял, сложа руки в карманы. На его лице не было фальшивого сочувствия. Только то выражение, которое бывает у людей, знающих, когда говорить — а когда просто быть рядом.

— Не думай, что я приехал геройствовать, — сказал он. — Я просто понял, что тебе может понадобиться кто-то, кто не будет паниковать.

— Всё паникуют, — отозвалась она. — Только делают это по-разному.

Он чуть усмехнулся:

— А ты всегда выглядишь так, будто собираешься вести пресс-конференцию, даже когда всё рушиться и выходит из-под контроля.

— Может, потому и держу себя в руках до сих пор, — спокойно ответила она...

— Спасибо, что приехал, — добавила она, чуть тише. — Без приглашения. Я это ценю, хотя, может, не всегда показываю.

— Я знал, что ты бы не пригласила, — просто сказал он. — Но и ты знала, что я всё равно приеду.

Она молча кивнула. В этом кивке было многое: и благодарность, и усталость, и то самое «ты всегда знал, как действовать — без лишних слов».

— Ты всегда был слишком веселый и резкий в нормальной жизни, но в стрессовых ситуациях ты чрезвычайно спокоен, — бросила она. — Ни истерик, ни жалоб.

— Ты всегда была слишком сильная, — ответил он. — Даже когда больно и плохо — Кывылджим в строгом костюме и на каблуках.

Они оба чуть усмехнулись. На миг — легко, без тяжести.

— Я не буду спрашивать, как ты, — сказал он. — Ответ я всё равно не услышу.

— А ты не будешь его ждать, — кивнула она. — Вот почему мы до сих пор друзья.

— Именно, — согласился он. — И потому что я всё ещё держу твои секреты. Даже те, которые ты забыла, что когда-то говорила.

— Тогда не начинай вспоминать. Не тот день.

Он чуть покачал головой.

— Просто знай: если нужно — я рядом. Просто рядом.

Она посмотрела на него.

— Знаю, — сказала она. — Всегда знала.

И пошла дальше — чуть прямее, чуть легче. А он остался стоять, в тишине, где не нужно было говорить больше.

....

Терраса была почти пустой. Кывылджим сидела прямо, сжимая пальцы вокруг стакана с водой. Она пришла вовремя. Омер шёл быстро, в тёмной рубашке, без пиджака, лицо сосредоточенное, закрытое.

— Извини, что задержался, — тихо сказал он, подходя к столу. Голос хриплый, чуть усталый.

Кывылджим подняла взгляд.

— Не привыкла тебя ждать, — ответила она.

Он кивнул. Сел напротив, — Спасибо, что пришла, — сказал Омер.

— Ты назначил встречу, — сухо ответила она.

— И всё-таки ты пришла.

— Потому что я не бегу от разговоров. Даже от глупых.

Он замолчал. Смотрел на неё тяжело, в упор. В его глазах была усталость и злость.

— Ты знала?

— Нет.

— Даже не догадывалась?

— Узнала в тот же момент, что и ты.

Омер выдохнул, — И ты не чувствуешь в этом свою вину?

Кывылджим подняла брови.

— За что? За то, что моя взрослая дочь сделала выбор? Или за то, что я не читала её мысли?

— Она — твоя дочь.

— А Фатих — твой племянник.

— Но именно она вошла туда с кольцом. С гордо поднятой головой. Перед всеми.

— Как будто Фатих рядом с ней не шел? — голос её стал холоднее. — Если ты думаешь, что я держу Доа на поводке, то, может, ты плохо знаешь меня. А если ты думаешь, что я одобрила это — то ты не знаешь меня вовсе.

Омер замолчал. Он сжал кулак.

— Ты должна была что-то почувствовать. Ты же всё контролируешь, всегда.

Кывылджим наклонилась вперёд. Голос — как удар.

— Я мать. Я могу воспитывать, говорить, предупреждать. Но я не могу запереть её в клетке. Она сделала свой выбор. Мне он не нравится. Но знаешь, что мне нравится ещё меньше?

Она откинулась на спинку стула.

— Что ты пришёл сюда не поговорить, а обвинить. Как будто я — причина всего.

— Потому что это вышло на публику! — выпалил он. — Потому что теперь мы все — на обложках. Потому что наша семья — в заголовках, в слухах.

— А ты боишься позора?

Он замер.

— Боишься жить так, как чувствуешь. Боишься выйти из образа. А теперь обвиняешь меня в том, что кто-то — хоть кто-то — посмел сделать это открыто.

Тишина.

Они смотрели друг на друга долго. В этом взгляде — всё: и боль, и злость, и то, что больше нельзя сказать.

— И что теперь? — прошептал он.

— Ничего, — Она встала и ушла.

А он остался, не пошевелившись...