Глава 15
Все разрушилось или укрепилось: я не поняла точно. Нам было кошмарно плохо и хорошо одновременно.
Рейдж засыпает на моей груди, и я полагаю, что он погрузится в покой, но все совсем не так. В бессознательном состоянии мужчина больше не может контролировать свою дрожь: его начинает лихорадить с великой силой через полчаса.
Так продолжается всю ночь, в которую с него полностью слетела броня.
Я вымотана работой на кухне: бесконечно вырубаюсь. Но тряска капитана и тихие стоны боли будят. Потому я перестаю различать реальность, чему способствуют и завязанные глаза. Возможно, все это ненастоящее, и я сплю: никогда не узнаю. Сплошная путаница, в которую безрезультатно стараюсь внести баланс.
— Рейдж, мой хороший, пожалуйста, выпей еще таблетки от жара. Пожалуйста, мой милый, — нашептываю, примыкая к его уху.
Он в бреду. Слабо соображает. Колотится, сжимает ткань худи на моей спине, и тихо произносит:
— Как... как ты сказала? Скажи еще раз, Ласточка. Ты можешь сказать...
Этот слом стены, в котором я перестала использовать уважительную форму на «Вы»... не объясню, как так случилось. Просто когда вы лежите впритык, когда между вами столько чувств, рамки стираются.
— Мой хороший, мой милый, — повторяю, сама не ведая, что творю, это приступ отчаяния от его разбитости, — Возьми таблетку. Я бы помогла, но я не вижу, Рейдж, прости, мой ранимый, прости.
Он кивает, размазывая очередную порцию влаги со лба по кофте: я вся в его поту, но это не противно. Скорее мучительно. Не могу отследить время, окончательно растеряна своей беспомощностью перед болезнью и полной дезориентацией.
Высушенное жаром тело еле отстраняется от моего. Мужчина тянется к столу, где оставил медикаменты, и сбивчиво бормочет:
— Тебе нужна вода? Ты хочешь пить? — и следом вопрос, наполненный страхом, — Ты... ты не хочешь уйти?... Ты мне так нужна...
Мои внутренностн обретают способность кувыркаться и подпрыгивать: я максимально впитываю откровенность и наощупь касаюсь его предплечья. Заверяю без промедлений, чувствуя, как душа трескается:
— Я не уйду. Никуда не уйду. Я сказала, что останусь, и я останусь.
Он шумно сглатывает, роняя робкое, благодарное:
— Хорошо. Спасибо, Рив. А вода? Или еда? Я что-нибудь тебе разогрею: только скажи... ты со мной страдаешь, я хочу исправить...
Господи, он мне все сердце изранил.
— Только вода. И ложись ко мне обратно. Страдания нет. Ни в коем случае.
Я раздавлена. Хочу спать: невыносимо хочу. Вторые или третьи сутки без нормального отдыха. Все, как в дымке. Словно другое измерение. Конечности ватные. Меня тошнит и мутит.
Рейдж помогает привстать для глотка воды, а позже меняет наше положение, так как все затекло. Он ложится выше, подсказывает перевернуться на другой бок, и обнимает меня со спины: скрепляет предплечья вокруг тела. Примыкая горячей щекой к моей щеке. Касаться рук запрещено, поэтому берусь за локоть и вминаюсь в подрагивающий торс плотнее. Все внутри желает обещать, и я не отказываю себе в прихоти:
— Это пройдет. Скоро станет легче.
Он отвечает самую безумную вещь:
— Мне сейчас легко так, как ни разу не было.
Не разбираю что это значит, списывая высказывание на побочный эффект температуры. Больше всего на свете в этот миг я мечтаю, чтобы его недуг прошел, ведь он протекает чрезмерно долго. Но загвоздка в том, что несчастье не имеет чувств, оно не устает. Устают только люди.
В агонии Рейдж также выпускает на волю то, что вгоняет меня в подозрения. Как если бы это было не бредом и бредом одновременно. Он глухо тараторит себе под нос:
— Ненавижу бесконечность, Ривер. Ненавижу бесконечность.
Это заставляет гладить горячее лицо напористее. Будто я стараюсь избавить мужчину от какого-то ужаса, который топчет легкие слишком долго. Я робко рискую разузнать:
— Бесконечность?
Но капитан не поясняет, так как не слышит. Мы засыпаем вновь. И вновь просыпаемся. Я не уверена, прошел час или сутки. Из-за повязки всегда ночь. Но, когда она снимается, я все равно не в себе. Потому что мы с Рейджем меняемся ролями.
Теперь моя очередь гореть.
Он оправляется к тому времени, как загибаюсь я. Кости ноют, кожу потряхивает, словно в крови недостаток наркотиков, ломка. Если я считала, что была убита раньше, это оплошность в подсчетах. Вот сейчас я поистине в хаосе.
Слышу его голос: уже более здравый. Ощущаю, как гладит, как согревает, как безмерно беспокоится.
— Рив, сейчас, подожди, мы это наладим, гребаное дерьмо, за что тебе то такое дерьмо, — шипит и наспех стаскивает маску.
Я морщусь, тяжело дыша, отчего-то хныча, приспосабливаюсь к слабому свету. За шторами все белое: утро или день. Меня садят, лелеют, дают таблетки с руки, убеждают запить. Я беспрекословно подчиняюсь, потому что это не то, в чем хочется застрять. Он кладет меня обратно и встает, хватая телефон со стола, куда-то звоня. Лицо скрыто за балаклавой.
— Рик, сходи. Скажи, что это моя просьба. Мой приказ, — вышагивает по комнате из стороны в сторону, срываясь, — Что угодно! Скажи им сварить чертов бульон. Нихрена не работали сутки, пускай хоть что-то, мать его, сделают.
Потом в дверь стучат. Доносится голос друга — на чуть-чуть, он молниеносно уходит. Рейдж меня между ног своих сажает, на постели. Обвивает руками, держит чашку и помогает есть, складывая подбородок на плечо. Дает еще какие-то лекарства и утягивает на свою грудь: я на нем сверху располагаюсь, греясь и от тела, и от одеяла. Мы оба мокрые от испарины, но, кажется, это меньшая из проблем. Он заправляет мои влажные волосы за уши, ласкает щеку и спину в утешении, бесконечно шепчет:
— Это из-за меня. Прости, Ривер. Все опять из-за меня. Я все время делаю хуже. Я еще наговорил... что я тебе наговорил, я не помню. Не хочу, чтобы ты помнила. Это стыдно.
Я цепляюсь за его кофту, притираюсь носом к шее, получая некоторые дополнительные отрывки:
— Пару часов и поправишься... я рядом... я с тобой... ты не одна...
Это продолжается до следующего утра. Температура у меня спала раньше, но всю ночь мы просто лежали изнеможенные, без особых слов. По раздельности приняли душ, а позже прижимались друг к другу в молчании, дремали и пили препараты. Он опустил нос в мои волосы, мы переплели ноги, и просто пытались отдохнуть. Изредка Рейдж перебирал мои влажные локоны на затылке. Единственное, что прошептал, было тоже в полусне.
— Люблю, когда ты их распускаешь. Очень красиво. Пожалуйста, не заплетай, Рив.
Я считала, что наши отношения изменились, потому что такая близость... все не имело право вернуться на круги своя. Но Рейдж так не считал.
Сейчас я нахожусь за столом, переодетая в свою одежду: пью чай, ловя свежий воздух из приоткрытого окна — на улице светло и тихо. А мужчина сидит на матрасе и... будто ждёт, когда уйду. Я почувствовала это лишь минуту назад, и отчаянно надеялась, что поняла все не так, однако, с каждой подавляющей секундой, догадки подтверждаются.
Суть в том, что ты точно ощущаешь, когда тебя не хотят знать. Тешишь себя пустой верой, убеждаешь, что это не так, но все неизменно именно так. Из раза в раз. По одинаковому сценарию. Тебе дарят любовь, чтобы позже отнять. Мужчины вечно поступают подобным образом — исчезают. Я уже рассуждала ранее. Сколько таких бесед с собой нужно провести, чтобы перестать наступать на грабли, в которых до рвоты знакомы зубья?
— Тебе лучше уйти и больше не приходить, — тихо произносит Рейдж, смотря в простынь.
Это должно быть кошмаром.
Я, вероятно, до сих пор под покровом температуры. Нечто во мне надламывается с таким скрежетом, что я слышу звон в ушах. Сжимаю ручку кружки, смыкаю зубы, и в груди возникает огромная рана, какой еще не было. Она кровоточит.
— Что?
Это безумно глупо: давать шанс. Предоставлять возможность исправиться тому, кто исправляться не желает. Но ведь он не серьезно. Он не поступит таким образом, не после того, что мы вынесли, не после той особой нежности.
Хорошо, Рейдж выкидывал свое «горячо/холодно» десятки раз, и все же это не случится сегодня. Мы преодолели весомую границу, так что ступить назад невозможно.
Но не для него.
— Ты слышала, — сдавленно хрипит, — Зря вчера прибежала. Я был слаб, не мог оттолкнуть.
Прибежала.
Из моей груди вот-вот потечет алая жидкость. Он засадил нож и вертит лезвием. Кто я? Жалкий щенок? Такой он меня воспринимает? Мне никогда не было настолько больно.
Я смотрю на него, не в силах принять жестокий поступок. Заплакала бы, но это более громкое унижение. Вокруг сквозит холод, наши разговоры — пока что шепот. Но крик сердца не сдержать ничем.
— Ты издеваешься? — отчаянно выпаливаю, — Рейдж, ты издеваешься надо мной?
Он каменеет, сводя брови, и гравийно отрезает:
— Тебе разрешали на «ты» обращаться? Рот угомони, Акоста.
Я хорошо осведомлена, что мужчина профи в Американских горках, но в эту минуту он участил смертельные петли. Меня назовут идиоткой, раз я буквально положилась на благосклонность того человека, который себя не особо благосклонным проявлял. Это вроде как предполагать, что кровожадный тигр лишь понюхает зайку, а не сгрызет. Однако я реально повелась.
На мне расплывается улыбка человека, которого растоптали. Капитану это не нравится: по глазам замечаю темным, которые он на меня поднял. Да пошел к черту, надоело. Все, это был край моей выдержки.
— Позапрошлой ночью ты просишь ласкать тебя нежностями, полтора дня меня от себя не выпускаешь ни на миг, а сейчас опять относишься, как к посторонней, а? — горько отстукиваю, вставая со стула, — Так ты мной крутишь? Хочешь, когда плохо, гонишь, когда...
— Вышла, сука, из дома, — рявкает, поднимаясь с постели и возвышаясь надо мной, — Пошла вон, Ривер, я нихрена тебе не должен, — почти разделяет на слоги, не разрывая зрительный контакт, уничтожая яростью, — Чего ты от меня ожидала? Я тебе не стану никем, кроме как капитаном отряда...
— Мне не нужно, чтобы Вы стали кем-то другим! — взрываюсь, пихая его в грудь, но он не отшатывается, — Я прошу не вытирать об меня гребаные ноги! Я заслужила уважения! Хотя бы каплю!
Он изучает мои жалкие толчки что ни на есть с ненавистью, и наклоняет голову в бок, без эмоций произнося:
— С чего ты взяла?
Я поперхнулась.
Бегаю по нему переполненным взглядом, отрывисто дыша. Это то, что он имел в виду? Я не заслужила чего-то стоящего? Я верно истолковала вопрос? Нет, нет, невозможно... я бесконечно туплю в некоторых нюансах, и здесь затупила тоже. Рейдж об ином говорит. Ведь так? Я перепроверю.
— Что, простите? — голос подрагивает.
Лучше бы я сразу вышла из дома, по первому приказу. Потому что то, что он выдает... это не покинет мысли. Бывает такое, когда кто-то вонзает в тебя ужасную вещь, да так мощно, что она не забудется. И этого я не забуду: его уверенных, стальных слов, сокрушивших меня окончательно.
— С чего ты взяла, что я должен тебя уважать? Что кто-то должен? Что ты сделала для этого?
Пожалуйста, разбудите меня. Я не верю. Не верю. Я просто не верю. А Рейдж нахлестывает, пронизывая ядовитой усмешкой:
— С хрена мне питать уважение к ничего не значащей курсантке, которая на миссиях труслива и бесполезна? Кто ты, твою мать, такая? Что ты о себе возомнила?
Финиш. Он это сделал со мной: убил. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки до крови. Железный привкус завладевает рецепторами.
Наше существо способно многое вынести, за исключением ран от тех, кого ты бы сам ни за что не ранил. За кого ты бы себя под пули подставил, лишь бы человек не пострадал. Я без понятия, как он подвел к этому. Как смог превратить меня в то, кем я являюсь сейчас: нуждающийся котенок, которого пинают, а он обратно ползет. Но с меня хватит.
Видеть его мерзко. Дышать с ним рядом противно. Я себя презираю за то, что купилась на все эти манипуляции. Он мной вертел, как хотел, а я все списывала на тяжелый опыт юношества. Но нет. Рейдж обычный урод, и у меня есть немного достоинства для того, чтобы обрубить эту хрень. Я задираю голову, встречаясь с глазами, где даже есть сожаление, и четко говорю:
— Пошел ты к черту, мудила.
Он вскидывает брови, ошарашенный заявлением. Обводит мой трясущийся вид глазами и приглушенно хрипит:
— Ты понимаешь что сейчас сказанула капитану, Ривер?
Это решение поступает ко мне спонтанно, но оно правильное.
— Ты не мой капитан больше, — мотаю носом, кое-как запихивая хныканье обратно в горло, — Я иду к полковнику и перевожусь к Фогу или Синчу. Если не переведет — уеду с базы. Где угодно и как угодно. Но ты не мой капитан. И не смей ко мне подходить.
В нем вспыхивает приступ страха: выдох рваный испускает, зеленый пигмент наливается суетой. Отвратительно. Опомнился только тогда, когда мной управлять не может больше. Я хочу смыть с себя грязь чужих прикосновений, потому что уповала на них, что было фатальной ошибкой.
Разворачиваюсь и натягиваю обувь с помощью ложки, хватаю куртку со стола и швыряю ее в Рейджа с презрением:
— Подарочек тоже забери. Кроссовки парни передадут.
Вещь падает к нашим ногам. Он не глядит на нее: вдруг берет меня за локоть, притягивая обратно, заставляя на него посмотреть, и носится по разгневанному лицу взглядом, пытаясь уличить в притворстве, но я абсолютно серьезна.
— Тебя не определят к Фогу. У него загруженность, я говорил, — словно выдалбливает истину, часто глотая, — У Синча тебя по кругу пустят. Ты туда не пойдешь. Я тебе не разрешаю.
Как наивно. Что, залез в мою шкуру?
— Кто ты, чтобы я нуждалась в твоем разрешении? — огрызаюсь в его стиле, — Не очень то удобно теперь, да? — он трет закрытое лицо в малой панике, ведь утратил контроль, а я стучу в его худи пальцем, — Я была к тебе доброй. Что бы ты не творил, Рейдж, я кивала и принимала. Но у всего есть предел.
Он не позволяет выдернуть локоть: ни в какую. Его хватка сильнее. Капитан выглядит как тот, кого ранят мои слова. Этого разговора бы не было, если бы между нами не произошел скачок вперед за два дня. Мы не просто «помогали друг другу во время болезни». Мы, господи, отдавались до унций живого и неживого. Поэтому я имею право обрести голос. Поэтому Рейдж не имеет права вести себя так, будто перед ним безвольная тряпка.
— Тогда просто уезжай отсюда, — опять приказывает, тряся подбородком.
В нем звучит как лед, так и пламя: это переплетается между собой, что-то тушится, что-то возгорается — хаотично.
— Я свои планы не загублю из-за тебя. Отпусти, — безуспешно дергаю локоть, — Я вообще от тебя ничего не требовала: чай пила и уходить собиралась. А ты меня унизить решил. Нельзя заявлять, что я не заслужила уважения, а потом...
— Да мне легче сказать какую-то хрень, Ривер, чем с тобой сближаться! — льется беспредельно чисто, с виной, и я чуть не падаю от рьяной искренности в глазах, — Ты не понимаешь? Не могу я с тобой сблизиться, я не могу, ни черта из этого хорошего не выйдет!
Перчатка на моей руке крепчает, но не до синяков — мужчина боится, что я сбегу. Сколько бы во мне не было злости в данный момент, я не могу отрицать, что его признание распотрошило меня в пух и прах. Но это не отменяет моих чувств.
Его важность не отменяет мою важность.
— И что предлагаешь? Играть в твое гребаное раздвоение личности? — бросаю правду, от которой боль в его глазах возрастает, — Быть зажатой на стадионе с намеком на наказании через секс, но через секунду бегать кругами или отжиматься до ран? Висеть над обрывом, но через час получать хвалебную кашу? Быть выгнанной из дома, а на следующий день быть на твоей груди? Что именно ты предлагаешь, Рейдж?! — полу-рычу, зудя от несправедливости, — Унизил пять минут назад, а вечером придешь сказать, что погорячился? Мне просто нужно учавствовать в этом дерьме до скончания службы на базе — в этом твой план?...
— У меня нет плана! — басит, перебивая, все еще притягивая к себе, — В этом сложность, Ривер! С тех пор, как ты здесь, я не имею ни одного плана о том, что делать! Я не хочу, чтобы ты была рядом, и я хочу этого — не знаю как называется эта херня! Но ты все равно оказываешься близко, ты как-то оказываешься...
— Я оказываюсь близко, Рейдж, потому что ты пудришь мне мозги и даешь надежду, что я нужна! — слезы угрожают вырваться наружу от внезапного громоздко осознания, — Но тебе не конкретно я нужна, Рейдж. Тебе просто нужна помощь. Просто человек. Но не именно в моем лице, — он нервно моргает и застывает, не оспаривая, чем проезжается по мне бульдозером, — Прибудь на базу другая девушка: любая. Ты бы вел себя с ней точно также. Потому что тебе хочется кого-то, кто тебя поймёт и увидит. Но я не могу находиться в этом, когда знаю, что просто удобна!
Капитан замолкает, судорожно анализируя полученное. Секунда, две, три, десять. Я молюсь на то, чтобы он ударился в отрицание, опроверг, но этого не происходит. Скорее наоборот:
— Я не знаю, Ривер, — шатко шепчет, тупясь на ладонь, что обхватывает меня, — Нужно подумать.
Меня расщепили на атомы. Этой ночью, когда он ко мне прижимался — он бы так к кому угодно прижался. Он бы кого угодно кормил. Кого угодно обнимал. Суть не во мне. Я — не причина. Я — подвернувшийся вариант.
Мы все мечтаем иметь вес для тех, кто имеет вес для нас. Но так случается у единиц. Чуда не существует. Мне ли не знать: той девочке, которая на каждый Новый год загадывает любовь матери. Заветные желания не сбываются.
Я киваю, веля себе не трястись, и бормочу:
— Нечего думать. Если бы иначе было, то Вы бы сразу поняли.
Его передергивает от уважительной формы, и он просит с натяжением в тоне:
— Ривер. Не надо. Не надо таких выводов...
— Я хочу уйти в комнату, — сглатываю, находясь на грани плача, — Отпустите.
Рейдж морщится, не вылезая из своего отчаяния: напрочь растерян. Молчит, как если бы в нем была уйма не высказанных чувств, которым так и не суждено предаться огласке. Он испускает какой-то глухой звук злости: то-ли на себя, то-ли на меня, то-ли на мир. Сгребает со стола таблетки и пихает их в карман моих джинсов, неровно инструктируя:
— Вечером к тебе зайду. Принесу еще. Пей три раза в день, чаем грейся, парни тебе еду принесут.
Он наконец разжимает хват и наклоняется, поднимая куртку с пола, чтобы накинуть на мои плечи, но я выхожу из дома, не оборачиваясь, пихая за собой дверь. Не собираюсь откладывать решение. Я сделаю то, что пообещала, и он дебил, раз посчитал, что я выкинула те слова впопыхах.
Я иду к полковнику, чтобы перевестись к Фогу или Синчу. Довольно этого дурдома.
На телефоне, где батарейка почти на нуле, показывается девять утра. О'Коннор на завтраке, но я подожду у кабинета, не беда. Уж лучше потерплю выкидоны лысого: с ним хоть непоняток не будет. Все кристально ясно: он пробует изнасиловать, а я отбиваюсь. Стабильная схема, ежевечерняя шоу-программа, которую невозможно пропустить из-за экшена.
«С чего ты взяла, что кто-то должен тебя уважать?».
Я оскорбилась знатно, себя отстаивала и защищала, однако... а в чем он не прав? Мама вечно нечто похожее твердила. Что, если они с Рейджем правы? Два мнения против одного.
Кожа превращается в гусиную: вся в мурашках твердых, словно перья повыдергивали. На улице без куртки холодно: и болезнь свою лепту добавляет. Я захожу в здание администрации, отогреваясь по возможности, и выравниваюсь, стуча в дверь на втором этаже. Ноль отклика. О'Коннор точно ест. Поэтому сажусь на диванчик, прижимаясь спиной к стене, совершенно пусто пялясь в вытянутые ноги. И вот оно: слезы. Они тихо бегут с глаз, без контроля. Всего парочка, но они служат прямым доказательством того, что я не ошибусь, уйдя от мужчины. Никогда не плачу, а с ним становлюсь до ужаса немощной. Он меня уничтожил. Так обнимал, так заботился, чтобы утром наговорить гадостей, стать монстром. Я вообще для него ничего не значу. Дура, которую можно использовать, когда душу выворачивает. И ему плевать, что от этого страдает моя душа. Ему в целом на меня было и есть плевать. Я бы и дальше терпела, не будь между нами того, что было. И я не выпрашивала у него чего-то. Мне не нужны были признания в чувствах. Все, на что я надеялась — попрощаться по человечески до следующей встречи.
Неужели и этого я не заслужила?
Вытираю влагу, и завязываю волосы в хвост, пользуясь резинкой на запястье. Впереди долгий день, и мне важно отложить болезнь на потом. Да, меня до сих пор кроет, состояние ватное, но нового капитана это не особо будет волновать. Впереди не быстрая процедура: со мной беседовать будут, выведывать мелочи. Я не подставлю Рейджа, не навешаю на него статус ублюдка — хотя было бы неплохо. Однако во мне есть добро. Объясню, что он болеет, и что у конкретно нашего отряда мало миссий, а я бы хотела участвовать в заданиях чаще — что-то в этом роде.
Но полковник, которому я рассказываю свою лживую историю через пятнадцать минут, слабо верит в небылицы.
— Мне казалось, что у вас сложилась достаточно хорошая связь, — произносит О'Коннор, удивленный моим стремлением, — Неужели откажешься от этого ради большего количества заданий, на которые, кстати, тебя брать никто не обязан? — щурится, сидя с моим открытым личным делом, — Ты приехала для конкретной миссии. То, что участвуешь в других — исключительно распоряжение Рейджа.
Плохое оправдание, но его придется развивать. Я скребу кожу ладони ногтями, сохраняя достойное выражение лица, и спокойно поясняю:
— Да, меня взяли только для одного задания, но я также приехала за опытом, а потому мне важно работать. Я бы хотела попасть в отряд к капитану Фогу, если это возможно...
— К Фогу невозможно, — вздыхает с недовольством от того, что я удумала юлить, — У него битком. Могу отправить к Синчу. Но для этого нужно переговорить как с ним, так и с Рейджем — утвердить.
С Рейджем?... нет, с ним нельзя. Он против будет. Наивно было надеяться, что все пройдет за его спиной, вне его ведома и официального согласия. Я смачиваю нервную засуху в горле и уверяю:
— Рейдж болеет...
— Ривер, мне есть чем заняться, — строго перебивает полковник, и я наполняюсь стыдом, — Я не собираюсь обременять себя новыми конфликтами, когда сюда явится Рейдж и потребует перевести тебя обратно. Устроили детский сад, — теперь выплевывает, убирая мирный тон, — Он военный. Придет, когда я скажу придти.
И О'Коннор берет телефон, бегло отыскивая контакт, прежде чем прикладывает мобильный к уху и приказывает по первому гудку:
— Зайди ко мне. Сейчас.
Я в заднице.
Всех разозлила. Мужчина напротив даже не разговаривает со мной больше, вплоть до прихода Рейджа — это заняло около двух минут. Когда дверь позади открывается, я обливаюсь сотым слоем ледяного пота: капли взаправду бегут по позвоночнику. Рейдж, переодетый в черную форму, встает сбоку от моего стула и заводит руки за спину, будучи донельзя разгневанным.
Да-да, я в заднице, без сомнений.
Полковник поднимает голову, смотрит на капитана с напряжением и отрезает:
— Разберись со своей лейтенанткой, иначе я с вас двоих звезды сниму. Если ты от нее отказываешься, то сам об этом докладываешь. Сейчас свободны оба.
Я встаю на подкашивающиеся ноги и вышагиваю из кабинета, вместе с Рейджем. Как только мы попадаем в коридор, мужчина бегло осматривается и резко прижимает меня к стене, прикладывая руку к шее. Я стукаюсь затылком и расширяю глаза от чужого давления. Наша нормальность: мы вернулись к ней слишком быстро. Тихо давлюсь, наблюдая за разочарованием во взгляде, внимания злобу в голосе:
— Ты создаешь мне проблемы. Характер прорезался?
Я планирую что-то вымолвить, но капитан жестоко качает головой, не разрешая ронять слова.
— Еще раз, Ривер, ты обратишься ко мне не на «Вы», еще раз подставишь, еще раз повысишь свой гребаный тон — я тебя не вышвырну с базы, я тебе череп прострелю, и мне нихрена не будет жаль, я думаю, ты более чем понимаешь.
Он шипит яростно и крайне доходчиво, перекрывая мои дыхательные пути все сильнее, отчего начинаю неметь. Можно смело забыть о любом трепете, который между нами происходил. Отныне его не будет. Все кардинально изменилось: перевернулось на сто восемьдесят градусов. Это не похоже на наши прошлые перепалки. В нем не сквозит ни процента сочувствия, как читалось раньше. Это подтверждается:
— Забудь о любом снисхождении, которое я проявлял прежде. Забудь о поблажках. Ты берега попутала. И суть действительно не в тебе, — подчеркивает, сверля темными глазами, разрезая сердце в клочья, — Обычная ничтожная девчонка, нет особенного, я таких, как ты, сотни раз встречал. В край оборзела. Кивни, твою мать, если усвоила.
Я еле-как опускаю подбородок, лишь бы он перестал душить и причинять физический вред — в совокупности с моральным это размазывает по полу. Хотя, я бы предпочла такую боль, вместо душевной. Меня колотит. Хочу в угол забиться и рыдать — не знаю по какой причине. Кажется, словно часть меня умерла.
Рейдж убирает руку, напоследок приказывая:
— Завтра тренировка. Мне плевать, что ты болеешь. Сопли на кулак намотаешь и отжиматься у меня будешь. Сейчас пошла, сука, в комнату.
Я кашляю, крючась, а он ждёт, когда уйду: чтобы точно к полковнику не вернулась. И я ухожу, оставляя за собой след кровоточащего сердца.