Hassliebe

Натянув края кофты пониже, чтобы согреть озябшие руки, Лалиса стояла в толпе у барака, пока производился вечерний аппель - пересчитывали всех по блокам. Она знала, что это надолго - только начали, да и сегодня у начальства был праздник, поэтому многих позабирали из бараков себе на потеху. Так что оставалось только стоять на морозе и молиться о том, чтобы не замерзнуть прямо здесь, пока всех пересчитывали по номерам.

Желание Чонгука сбылось - она страдала. Она не могла без боли жить, дышать, мечтать и даже просто думать. И теперь она уже не знала, что хуже: отправиться со всеми в газовую камеру или продолжать влачить свое бессмысленное существование?

Прошел месяц с их разговора. За этот месяц Лиса видела Чона лишь однажды - он шел с каким-то эсэсовцем в сторону ворот, которые вели куда-то далеко за пределы лагеря. Мужчина тоже ее заметил - он шел в метре от нее, их разделяла лишь преграда из колючей проволоки под напряжением, - но, поглядев на девушку пару секунд, просто отвернулся, никак не изменившись в эмоциях; разве что на его губах заиграла еле заметная ухмылка.

На самом деле Чонгук следил за ней почти каждый день. Из окон своего кабинета, своего дома, наведываясь иногда на склад или же «случайно» проходя рядом с ее бараками. Просто Лалиса этого не замечала. А он следил за ней, следил за тем, чтобы ей было чертовски плохо. Он создал все условия, чтобы номер «91077» не попал в «душевую», но продолжал жить в страданиях. Чонгук знал, что рано или поздно она сломается, и, создав все условия для этого, лишь с нетерпением ждал этого момента.

Но прошел месяц с их официальной встречи, а Лалиса продолжала свою никчемную жизнь, путешествуя каждый день из барака на склад вещей и обратно, продолжая существовать рядом с остальными евреями. Чонгуку казалось, что она готова пойти на смерть, только бы не сдаться ему, изводя его этим. И сам Чонгук не знал, что ему с этим делать, но решение пришло ему в голову, когда сегодня вечером он услышал, как в кухне служанка загремела посудой, нечаянно разбив несколько тарелок.

После аппеля, пытаясь согреться у себя на нарах, дыша на закоченевшие руки, Лалиса услышала, как загремела дверь барака и кто-то позвал блоковую. Через пару минут блоковая вернулась, закричав на весь барак:

- Девятьсот десят семьдесят семь! - Она шла по узкому проходу между трехэтажными нарами, пытаясь выискать нужного человека. - Девятьсот десят семьдесят семь, живо на выход!

- Ой, Лиска, - испуганно прошептала соседка девушки, Рута Яницкая, - тебя ведь зовут...

Лалиса вздохнула, спуская ноги с нар. Она понимала, что ее сейчас явно ждет не газовая камера - и время уже позднее, да и по одному туда не отправляли, а целыми списками, - значит, тут что-то другое. И она догадывалась, что это другое - в мышиного цвета форме и в звании лагерфюрера - ждет ее.

- Стой, стой, дурочка, - шикнула на ее Рута, потянув за рукав на себя.

- Я вернусь, - улыбнувшись, произнесла Лалиса, - не боись, вернусь.

- Да знаю я, - шепотом ответила та. - Погоди чуток... - И быстро обхватив ладонями ее лицо, начала растирать ей щеки. Почти сразу же пояснила: - А то ты бледнее смерти...

- Девятьсот десять семьдесят семь! - продолжала грохотать блоковая.

- Спасибо тебе, - все также шепотом поблагодарила девушка ее, убирая чуть теплые руки подруги со своего лица, - спасибо...

Спрыгнув с нар, она вышла в проход, показываясь на глаза искавшей ее блоковой.

- И долго мне еще надрывать горло надо было, а? - закричала та, наградив Лису несколькими пинками. - На выход, живо!

Кутаясь в кофту и полутонкую шаль, пытаясь защититься от ветра и снега, Лиса быстро, насколько она могла, перебирала ногами в ботинках, на несколько размеров больше ее, пытаясь поспеть за идущими впереди нее солдатами. Она уже поняла, куда ее ведут, ведь в подсознании отложился этот путь еще с прошлого раза. Но уже возле комендатуры путь немного изменился - девушку провели чуть дальше, до небольшого белого домика, внутрь которого ее впихнули, быстро захлопнув за ней дверь.

Внутри ее снова никто не встретил, поэтому Лалиса так и продолжала стоять у входной двери, не решаясь пройти вперед. Она боялась сделать даже малейший шаг вперед - она просто не знала, что ее ждет впереди; неизвестность пугала. Если сегодня у себя в секторе устроили масштабную попойку все унтер-офицеры и, чтобы развлечь себя, стали расстреливать евреев - девушка слышала выстрелы, когда ее вели сюда, - то чего можно ожидать от лагерфюрера.

Сверху, со второго этажа, доносилась тихая музыка; кажется, это был Штраус. Но неожиданно сверху послышался какой-то шум, что-то упало на пол с глухим стуком. Лалиса замерла, испуганно глядя в белый потолок. Она уже поняла, что ей не сбежать отсюда.

- Сюда! - загрохотал знакомый голос на втором этаже. - Поднимайся сюда!

Собравшись с духом, девушка стала медленно подниматься наверх, стараясь хоть немного отсрочить неизбежную встречу. Уже по его голосу, чуть хрипловатому из-за алкоголя, Лалиса поняла, что ничего хорошего ее впереди не ждет.

Чонгук сидел в кабинете, откинувшись на спинку стула и закинув ноги на резко опустевший стол - пришлось немного расчистить место, чтобы было где уложить ноги в тяжелых начищенных до блеска сапогах. В одной руке он держал сигарету, вторую же заложил себе за голову. Он слышал, когда привели Манобан, но звать ее не торопился - хотел подольше помучить ее ожиданием в неизвестности.

Лалиса неслышно поднялась наверх и тенью остановилась в дверях, не решаясь зайти внутрь без разрешения. Чонгук сразу заметил ее сквозь облако сигаретного дыма, который он выпустил через нос, и поманил к себе рукой.

- Сначала сними платок, - тихо произнес он, - и... и что там еще на тебе сверху.

Оставив на полу у двери косынку, шаль и кофту, и оставшись в юбке, тонкой рубашке и ботинках, девушка несмело зашла в кабинет. В молчании они провели несколько минут, просто глядя друг на друга. Лалиса чувствовала, как ей становится плохо от витающего в комнате запаха крепкого табака и перегара. В хмельно блестевшие глаза Чона она смотреть боялась. Мужчина же довольно улыбался, продолжая медленно курить. Он наконец придумал идеальное наказание для нее.

- Лалиса, - произнес он, туша почти догоревшую до фильтра сигарету о край тяжелой пепельницы. Девушка продолжала стоять, уткнувшись взглядом в пол, поэтому он повторил, - Лалиса...

В этот момент Лиса была готова на что угодно, чтобы не стоять тут. Она согласна на позорную капитуляцию, лишь бы не видеть его довольного лица. Он победил, она проиграла. Так зачем продолжать все это? Какой смысл продолжать мучить ее? Или он хочет, чтобы она умоляла?.. Какой в этом смысл...

- Лалиса, ну что же ты молчишь? - улыбаясь, он расстегнул пуговицы кителя и, сняв его, отшвырнул от себя на стул, стоящий рядом у стола.

Его мягкий пьяный голос, чуть с хрипотцой, казалось, должен нежно обволакивать, заставляя расслабиться, но Лиса лишь сильнее напрягалась. Две пустые бутылки шнапса на столе не сулили ничего хорошего.

- Лалиса Манобан, - она не заметила, как он вскочил из-за стола и оказался за ее спиной. Тяжелые теплые руки легли ей на плечи. - Лалиса, Лалиса... Не хочешь выпить?

Рядом с ее лицом возник бокал, наполовину наполненный шнапсом. Лиса, вздрогнув от неожиданности, лишь отрицательно покачала головой.

- Как знаешь... - дьявольский шепот пробрал ее до мурашек.

От стоящего за ее спиной Чона Лалиса ждала чего угодно. Она была готова ощутить на своём затылке холодное дуло пистолета, или его руки на своей шее, если он задумает задушить ее, или нож у горла - все, что угодно. Но только не это тянущееся молчание, которое буквально ломало рёбра изнутри.

- Зачем меня вызвали? - спросила она, боязно уткнув взгляд в пол и спрятав лицо за рассыпавшимися по плечам волосами.

- Ну-ка, - Чонгук рывком подхватил под руки и начал уводить за собой в медленный танец под все ещё играющего Штрауса. - Так-то лучше... Помнишь те старые времена, когда, - он наклонился к самому ее уху и прошептал, - когда мы танцевали точно так же? Лалиса... Ты тогда так прекрасно пела. Ах, какую славу тебе пророчили!.. Помнишь всю ту роскошь, которая окружала тебя? Лалиса, помнишь?

Девушка слабо кивнула. В горле у нее сам собой образовался неприятный ком, к глазам подступили слезы. Рубашка Чонгука, от которой несло хорошим одеколоном, выедала своей белизной глаза.

- А помнишь, - на его губах заиграла улыбка, - какой ты была? Твоей прежней дерзости можно было только позавидовать... Никому не покорная, но прекрасная Лалиса Манобан...

Чонгук довольно ухмылялся, продолжая крепко держать Лалису, прижимая к себе трепещущее худое тело и мягко увлекая за собой в танец. Он прекрасно знал, что и как говорить, на каких словах делать акцент, знал ее слабые места. Он знал, что она скучает по прежним временам, что хочет, но не может в них вернуться, что воспоминания о былом для неё как старая незаживающая рана. И Чонгук обильно посыпал эту рану солью.

- Зачем? - тихо повторила Лалиса свой вопрос, чувствуя, как от его шепота по спине прошлась предательская дрожь.

- Мне нужна служанка, - прежним тоном ответил он, отстранившись от ее лица, но продолжая медленно танцевать. - Прежняя плохо справлялась со своими обязанностями... Твоя же кандидатура меня вполне устраивает.

Девушка затихла, пытаясь понять услышанное. Все заключённые знали, что работа в доме у начальства лагеря - это благодать, это подарок свыше, это своего рода билет в рай. Вот только для неё это был билет в самый настоящий ад. Лалиса была готова отправиться куда угодно, но только не сюда, к нему в дом.

- Вижу, тебя захлестнули эмоции, - усмехнулся Чонгук. Рука его скользнула с ее плеча ниже по спине. - Можешь высказать мне все слова благодарности позже, я разрешаю.

- И это... это всё? - отшатнувшись от него, задала вопрос Лалиса, спешно хватая свои вещи с пола. Хотелось убежать, прямо сейчас, и плевать, застрелит он ее или... или все же застрелит.

- Вот это всё, - мужчина обвёл рукой комнату, и, встретившись взглядом с девушкой, обхватил ладонями ее лицо и, приблизив ее к себе, тихо, почти истерически засмеялся, - всё твоё... Весь этот дом теперь отчасти тоже твой.

Лалиса открыла было рот, чтобы задать ещё один вопрос, но все же промолчала. Ударивший ей в нос запах перегара и без того ответил на все ее вопросы.

Она взглянула в его глаза - в них плескалось самое настоящее безумие. Почему-то именно сейчас Лалиса вспомнила, как рыдала полночи в Варшаве, пытаясь убедить саму себя в том, что она ненавидит Чон Чонгука всей своей душой, но так и не смогла. Сейчас же, видя перед собой его лицо, смотря в его пьяные глаза, Лиса все ещё продолжала себя убеждать в том, что ненавидит его. Причин для ненависти было предостаточно, но все равно ничего не получалось.

- Мне нужно идти, - прошептала она, вырвавшись, и сделала пару шагов спиной назад, в сторону лестницы.

Возле лестницы она остановилась и быстро развернулась, чтобы спуститься, но внезапно сзади возник Чонгук и горячим шепотом прошептал ей на ухо:

- Жду утром. Не опаздывай...

Лалису как кипятком обожгло - она быстро сбежала вниз по лестнице и лишь на секунду остановилась у двери, несмело обернувшись на Чонгука. Тот продолжал стоять на месте, привалившись плечом к стене. Встретившись с ней взглядом, он хитро подмигнул ей. Лиса же, мотнув головой, выскочила на улицу, захлопнув за собой дверь. Изнутри послышался громкий смех Чона.

Утром следующего дня после аппеля Лалиса уже была в доме лагерфюрера. Но, к ее большому удивлению, Чон отсутствовал, поэтому весь оставшийся день девушка была предоставлена самой себе. Не вернулся он и к вечернему аппелю - не дождавшись его, но выполнив всю работу, которую он мог ей поручить, Лалиса вернулась в барак.

Ещё вчера, вернувшись в барак после внезапного посещения лагерфюрера, она боялась, что будет ждать ее утром. Ведь, как она уже знала, за все надо рано или поздно платить, тем более - за такие щедрые подарки. Но все ее ожидания не оправдались, и она лишь зря проволновалась весь день, драя до блеска весь его дом. Лалиса не понимала, почему Чон не пришёл, почему упустил шанс вновь поиздеваться над ней, почему пропустил момент своего триумфа.

Но все ее ночные размышления были вскоре прерваны. Она не услышала тихих звуков возни - за все это время она уже настолько привыкла, что в бараке никогда не бывает тихо, что уже ни на что не обращала внимания, - не услышала, как несколько человек остановились рядом с ее нарами. Через пару секунд ее столкнули на пол и начали избивать и ногами, и руками.

- Сволочь! - прошипела одна из них. - Из-за тебя, это из-за тебя Рахель убили! Эта тварь выпустила в нее весь магазин...

- Зерах видел, как ее, застреленную, вытаскивали из его дома! А все из-за тебя!

- Заняла ее место, - чей-то кулак больно прошелся по скуле, - и думаешь, что теперь заживешь хорошо? Да как бы ни так!..

- Посмотрим, как ты в таком виде завтра сможешь выйти на работу...

Последнее, что запомнила Лалиса, - кто-то схватил ее за ворот рубашки и со всей силы приложил головой о край деревянных нар. Тогда-то она потеряла сознание, и пришла в себя уже в ревире [1] на следующий день. Превозмогая дикую боль в ребрах, щуря глаза на непривычную, почти выедающую глаза стерильную белизну помещения, Лисв попыталась самостоятельно встать.

В ее голове маячила лишь одна мысль: «Бежать». Ведь все знали, что из лазарета никто в барак уже не возвращается. Так что если попытаться сейчас ускользнуть и отлежаться вечер в бараке, то, может быть, никто и не заметит...

- Вам лучше лежать, - раздался тихий голос откуда-то сбоку. Повернув голову вбок, Лалиса увидела рядом с собой лагерного врача, тоже из числа заключённых. Он стоял рядом с ее кроватью и, сложив руки на груди, смотрел на неё.

Неожиданно дверь распахнулась со страшным грохотом и в помещение влетел Чон, гремящий своими сапогами. Глаза его полыхали адским огнём гнева. Подойдя к Лисе, которая только села, он схватил пальцами ее за подбородок и заставил посмотреть на себя. Ссадины на подбородке, на скуле, на лбу, рассечена губа, на волосах с затылка ещё кое-где виднелась запекшаяся кровь. Из того, что он не видел, но уже узнал от врача, - два треснутых ребра, множественные ушибы. Такое мог сделать только он, только у него было право на это, и, смотря на побитую девушку, Чонгук чувствовал, как внутри него с каждой секундой все больше закипала злость.

- Чтоб завтра она была на утреннем аппеле, - тихо скомандовал Чонгук врачу, отпустив ее, и загрохотал по проходу в сторону выхода.

Услышав его слова, Лалиса с тихим стоном уткнулась лицом в согнутые колени и зарылась пальцами в распущенные волосы. Теплые слезы, обжигающие свежие ссадины, потекли по щекам против ее воли; начал душить кашель. Какого черта еще он тут забыл?..

Выйдя наружу, Чонгук остановился на входе в барак, где располагался ревир, и, гневно оглядывая все вокруг, выхватил из кармана портсигар. До ужаса хотелось курить и... пристрелить кого-нибудь.

Чонгук знал, что творится в бараках, знал, что за сигареты там могли просто убить. Но это никогда ни его, ни уж тем более коменданта не волновало. Никогда, до сегодняшнего утра, когда Лалиса не явилась сначала на аппель, а потом и к нему домой - Чону доложили, что ее нашли избитой за пределами барака. Уже в тот момент, когда ее несли в лазарет, мужчина понял, что просто так это не оставит. Час назад ему на стол попал список номеров тех, кто избил Лалису. Главное - дотерпеть до утра и не сорваться, перебив дюжину-другую евреев.

Утром следующего дня все бараки с пятого поля стояли на аппеле, несмело поглядывая на неожиданное появление не только лагерфюрера, но и самого коменданта, который стоял чуть в стороне от всех и не принимал в этом действе никакого участия. Через пару минут блоковая с барака Лалисы громко доложила блокфюреру, что все на месте.

Лалиса, стоя в толпе со всеми, держалась за руку Руты, стараясь не обращать внимания на сильную боль - врач не советовал ей ещё вставать, но другого выбора не было. Со своего места она отлично видела Чона и сильно напряглась, когда он надел перчатки и что-то шепнул на ухо их блокфюреру. Она уже тогда почувствовала, что сейчас произойдёт что-то ужасное...

Внезапно Чонгук шагнул в их толпу и, быстро выхватив свой «Вальтер» из кобуры, сделал первый выстрел. Прямо в голову номеру «89976». Сделал пару шагов и проделал тоже самое с номером «101832». И с ещё одним, и ещё... Лалиса знала, что происходит: он мстит, жестоко мстит за неё тем, кто ее избивал.

Застрелив пятерых женщин, он остановился прямо перед Лалисой и взглянул ей в глаза, да так, что у девушки все внутри перевернулось. Все его лицо и часть формы были заляпаны кровью убитых. В нос ей ударил знакомый запах перегара. Нервы ее были на пределе... Единственное, что ещё спасало Лисы, что не давало свалиться в обморок, - крепко держащая ее рука Руты, за которую она держалась как за спасательный круг.

Чонгук глядел на Манобан, которая смотрела как будто куда-то сквозь него, тяжело дыша. Он знал, что Лалиса понимает, что это все из-за неё, и если понадобится, то он не только пятерых, не только барак, но и весь лагерь перебьёт. Никто не имеет права прикасаться к ней, никто не имеет права ударить ее, кроме него... Судорожно вздохнув, он пошёл на выход из рябого строя.

Отведя наконец взгляд в сторону, чтобы хоть немного передохнуть, Лиса сквозь слезы заметила, как с плаца уходит комендант - видимо, самое интересное для него уже закончилось. Хотя, на фоне массового уничтожения евреев в лагере, убийство пятерых заключенных его вообще никак не впечатлило.

Но Чонгук на этом ещё не закончил. Так просто он это отпускать не собирался. Это было лишь началом его представления, началом его кровавой вендетты.

- Каждого десятого, - тихо скомандовал он, перезаряжая свой пистолет.

В толпе поднялся крик, который довольно-таки быстро стих - солдаты доблестно исполнили приказ, застрелив каждого десятого заключённого. Рядом, захлебываясь слюной, лаяли озверевшие собаки; анвайзерки [2] смеялись, поколачивая дубинками тех, кто пытался выбиться из строя. Лалиса, закрыв глаза от страха, продолжала сжимать руку Руты, молясь не за себя - она знала, что Чон ни за что не позволит ей оказаться в этой десятке, - а за Руту. Но крики стихли, лишь тихие рыдания все ещё доносились из поредевшей толпы - они перебили половину их барака; надзирательницы продолжали тихо смеяться и громко переговариваться между собой. Рутв продолжала стоять рядом с Лалисой, мелко трясясь от страха.

- Блоковая! - как гром среди ясного неба, раздался голос Чонгука.

Блоковая, обутая в новые сапоги, только хотела сделать шаг вперёд, как Чонгук сам подскочил к ней и, схватив за волосы, торчащие из-под косынки, потащил за собой. Плац наполнил душераздирающий крик упавшей блоковой, которую мужчина волок по земле за собой. Хоть Лиса никогда и не любила эту суровую женщину, но в этот момент все же пожалела ее - такого никому не пожелаешь.

Чонгук остановился в самом центре перед их поредевшим строем, чтобы всем было видно, подтянул к своим ногам блоковую, волосы который все ещё были намотаны на его кулак, и выстрелил ей в голову.

Не произнеся больше ни слова, Чон развернулся и пошёл прочь с плаца, залитого кровью. Его руки уже были не просто по локоть в крови - он сам купался в ней. Он готов на все ради прихода в свой рай, и не важно, какой ценой все это будет достигнуто. Даже если перед этим придется пройти ад.

- Палач, - тихо произнесла дрожащая Рута, прижавшись к Лалисе.

Отвечать девушке не пришлось, ведь все и так было ясно. Утирая слезы с глаз, она поглядела вслед лагерфюреру - по земле тянулись кровавые следы, оставленные его сапогами с шипами.

________________________________________

[1] Ревир - (нем. Revier) лазарет, лагерная больница.

[2] Анвайзерка - (иск. нем. Anweiserin) надзирательница.