Глава 13.
NERESA
Почему мужчины, зачастую чаще бросающие своих детей на произвол судьбы, нежели женщины, считают, что являются отцами? Почему они считают, что имеют право подавать на алименты, если платили их своему ребенку, но никак не участвовали в их жизни? Почему они думают, что имеют право обладать званием отца просто потому, что засунули свой член в чью-то вагину? Эти вопросы преследуют меня с того момента, как Теодоро заявил, что я не имела права даже думать об аборте, потому что это наши дети. Но для него они не представляют никакой травмы, и, вероятно, когда они появятся на свет, он не будет смотреть на них с пониманием и осознанием того, что они были зачаты против его воли.
Вернувшись домой, я запираюсь в комнате, и ложусь на кровать. Достаю из кармана снимок УЗИ, и провожу пальцами по картинке на нем. Я правда могла избавиться от них, но не сделала этого, потому что во мне сыграл материнский инстинкт. Дети не виноваты в том, что случилось, и я никогда не захочу обвинить их в поступках Теодоро. Никогда.
И то, что последние два месяца, я перестала вздрагивать от его появления, или же перестала со страхом смотреть на него, не делает Теодоро тем, кого я бы хотела видеть на его месте.
***
Я стою у двери, прислушиваясь к приглушённым звукам. Слышно, как тихо играет радио, а затем мягкий голос зовёт меня по имени. Мирелла ждёт. Охрана остаётся за дверью, и я вхожу в квартиру, и, как всегда, меня встречает тепло: запах свежезаваренного чая, мягкий свет, уютная обстановка, в которой мне легко дышится. Мирелла сидит на диване, аккуратно укладывая на колени одеяло. Я приветствую ее, сажусь напротив, и мы сразу начинаем разговор — как будто продолжая то, на чём остановились в прошлый раз.
Смешно вспоминать, но в первую нашу встречу я невольно обидела её. Тогда я не знала, что она плохо видит, и сделала то, чего не должна была. Позже, когда я узнала правду, мне стало стыдно. Я извинилась, не надеясь на понимание, но она лишь мягко улыбнулась, сказав, что уже давно всё забыла.
С тех пор я приезжаю к ней почти каждую неделю. Здесь я могу говорить обо всём. Мирелла слушает так внимательно, так искренне, что мне становится легче. Она не давит, не осуждает, просто рядом — и это помогает. Я рассказываю ей то, что не могу сказать никому другому. О страхе перед Теодоро, о том, как тяжело держать маску, когда в душе зияет пустота.
Я доверяю здесь только двоим — Андреа и Мирелле.
Андреа — единственный, кто будто по-настоящему защищает меня, и не потому, что я вынашиваю его племянников, а потому что я действительно нуждаюсь в защите и опеке.Мирелла — мой тихий островок спокойствия. Она не пытается исправить меня или навязать своё мнение, она просто слушает. И в её присутствии я наконец-то могу расслабиться, хотя бы ненадолго. Но вот ее муж... Он пугает меня. В его глазах — что-то, от чего хочется отступить назад, спрятаться. Я не знаю, что он на самом деле думает обо мне, но чувствую: что-то в нём опасно.
А Теодоро... О нём я даже говорить не хочу. Это страх, затянутый в красивую оболочку. Он может быть обходителен, может улыбаться и делать вид, что ему есть до меня дело, но это не так. Элизу же я видела лишь однажды. Этого недостаточно, чтобы понять её. Она казалась далёкой, непохожей на остальных, но что-то в её взгляде зацепило меня. Пока я не знаю, кто она на самом деле. Зато я знаю, что Мирелла — это моя передышка. Здесь, в её квартире, под приглушённым светом лампы, я могу говорить, не боясь. Могу хоть ненадолго быть собой.
—Я недавно играла такую прелестную мелодию, — говорю я, пока Мирелла слушает меня с нескрываемым восхищением.
Знаю, что она сейчас немного взволнована, потому что ее маленькая дочка находится с Кассио где-то за пределами дома, но это не мешает ей быть моей поддержкой.
—В следующий раз, когда ты приедешь, я сыграю тебе.
—Отлично. Завтра и послезавтра я поеду в Техас с Андреа и Кассио, чтобы решить некоторые проблемы касаемо открытия университета, а в середине недели навещу тебя, хорошо? — она находит мою руку, наклонившись вперёд, и бережно поглаживает ее.
Я улыбаюсь. Она такая нежная и невесомая, что кажется, будто ее не существует на самом деле. Узнав ее тяжёлую историю, я была удивлена, что она вытерпев многое, осталась такой же светлой.
—У меня так сильно болит поясница, — бормочу я себе под нос, когда пытаюсь найти удобную позу для того, чтобы просто посидеть.
—Ты часто бываешь у доктора? У вас все хорошо? — спрашивает Мирелла, и ее выражение лица меняется.
—Каждый месяц, и тогда, когда тянет живот. Доктор сказала, что я в порядке, после того, как стал больше есть, и меньше нервничать.
Мирелла уже знала, что у меня будет два мальчика и девочка, что радовало нас обоих.
—Теодоро не заставляет тебя тревожиться? — тут же интересуется Мирелла.
Больше она не говорит мне о том, что он ранен, и не пытается доказать, что ему тоже стоит сочувствовать, но я вижу по ее лицу, когда она говорит о нем, что ей правда его жаль. Я услышала историю каждого, кто вхож в большую семью Романо, но не смогла спросить про того, кого боялась, и Мирелла смиренно ждала этого момента.
—Нет. В последнее время он ведёт себя покладисто, — проговариваю я, опуская взгляд. — После того, как я позвонила Андреа, и попросила его помочь, все изменилось.
Она усмехается. Я же открываю рот, чтобы спросить о том, что меня волнует, но потом передумываю. Мирелла же будто замечает это без слов.
—Спроси, — мягко произносит она.
Я мнусь, не решаясь, а затем касаюсь животика, и будто чувствую толчок. Мои глаза округляются, но я сдерживаю эмоции. Впервые, кто-то из малышей решил обозначить свое нахождение внутри меня. Это словно знак.
—Расскажи мне историю Теодоро, — выпаливаю я, а Мирелла даже не удивляется, будто ждала этой просьбы.
—Я не знаю всего, но поделюсь тем, что мне рассказывал Кассио.
Я слушаю, и каждое слово Миреллы отзывается во мне глухим эхом. Сначала я просто удивлена, затем — потрясена. А потом... потом я чувствую, как внутри меня что-то сжимается, переворачивается.
Я никогда не задумывалась о прошлом Теодоро. Никогда не пыталась заглянуть глубже, чем позволяли мне страх и отвращение. Он был для меня только чудовищем — жестоким, холодным, пугающим, но теперь, когда Мирелла говорит, в моей голове вдруг выстраивается совсем другая картина.
Его отец... Он сам вскрыл его, ребёнка, растянув на шрам на его теле, словно животное. Я затаиваю дыхание, это звучит так чудовищно, что я не сразу осознаю смысл сказанного. Отец? Сделал это?
Я едва перевожу дух, как следует следующий удар. Тео видел, как убили женщину на его глазах, когда он был малышом. Я моргаю, пытаясь удержаться за реальность. Представить, каково это — почувствовать, что ты не можешь ничего сделать, когда кто-то, возможно, дорогой тебе человек, умирает у тебя перед глазами.
И последнее... его жена. Она умерла на его руках. Где-то внутри меня разливается тупая боль. Это несправедливо, слишком много для одного человека. Даже для него.
В горле встаёт комок, и я даже не успеваю осознать, как по щеке скатывается слеза. Я подношу руку к лицу, злюсь на себя. Это гормональный сбой, это не я. Это тело, в котором сейчас происходит хаос. Но разве это только из-за него?
Мирелла умолкает. В комнате повисает тишина.
Я смотрю в пол, стараясь выровнять дыхание. Глубоко в груди что-то ноет — чувство, которое мне не нравится, которое я не хочу признавать. Сочувствие? Жалость? Нет... не совсем.
Я не оправдала его. Я не смогла найти ни одной причины для того, что он сделал со мной, не забыла боль, страх, унижение. Но в этот момент, сидя в тишине, я хотя бы попыталась понять.
—Сколько ей было? — закусив губу,спрашиваю я, и уничтожаю тишину.
—Если не ошибаюсь, исполнилось двадцать два. Она погибла в день своего рождения, — тихо отвечает Мирелла. —Она была молода, когда вышла замуж по расчету. По рассказам, ее характер имел серьезное влияние на Тео. Из-за того, что она умерла, его сознание обратилось в что-то психически неуравновешенное.
—У тебя есть ее фото?
Мирелла отрицательно качает головой, а затем ее брови вскакивают.
—Я могу показать тебе ее.
Я же киваю, думая, что сейчас она найдет ее фото в интернете, но этого не происходит. Мирелла встаёт, и надевает свою кофточку.
—Ее фотографий нет ни у кого, и даже в интернете. Теодоро позаботился о том, чтобы никто кроме него и ее родных, не могли видеть ее. Поехали, я покажу тебе место, где Теодоро зачастую ночует.
Машина плавно катится по дороге, а я смотрю в окно, наблюдая, как сменяются пейзажи. Мирелла сидит рядом, её лицо сосредоточено, но спокойное. Охранники как всегда молчаливы, и делают то, что им приказали. Я не задаю вопросов, хотя мне хочется знать, куда мы едем.
В голове мелькают догадки. Может, это квартира, в которой когда-то жили Теодоро и его жена? Или дом, где прошли их лучшие дни? Я не уверена, чего жду, но определённо не того, куда нас привозит машина.
Когда ворота кладбища медленно открываются перед нами, у меня внутри что-то неприятно сжимается. Я сглатываю, чувствуя, как по коже пробегает холодок. Атмосфера давит. Воздух здесь иной — густой, пропитанный тишиной, памятью, скорбью. Меня слегка трясёт, но я заставляю себя идти вперёд, следуя за Миреллой, которая в свою очередь идёт за одним охранником. Истории, которые она рассказывала, всё ещё свежи в моей памяти. Девушка, погибшая так рано, так трагично. Я не знала её, но почему-то чувствую сожаление.
И вот мы подходим к могильной плите, я замираю.
Она не похожа на обычные надгробия. Больше напоминает вход в рай — белый камень, выгравированные узоры, мягкие линии, придающие всей конструкции почти божественное величие. Но это не главное. Рядом возвышается статуя.
Я не сразу осознаю, кого она изображает. Свет падает на неё под особым углом, и на мгновение мне кажется, что фигура живая. Я задерживаю дыхание, чувствуя, как внутри меня разливается странное, неясное ощущение. Это слишком... красиво, слишком величественно. Место покоя той, что когда-то значила для Теодоро всё.
—Я не видела ее, как и всех, кто сейчас является моей семьёй, — произносит Мирелла, пока я с открытым ртом смотрю на статую девушки перед собой. —Но, чувствуя то, что некоторым не дано испытать, знаю, что эту статую он возвел не потому, что является бесчувственным.
Ее статуя... Она божественна. Длинные волосы струятся по каменным плечам, будто не сделаны из того же материала, каждая прядь сделана идеально, так же как и черты лица. Это девушка, обличенная в камень, будто из греческой мифологии, ставшая жертвой медузы Горгоны. Величественная, неистово красивая, высеченная.
Я медленно прохожусь взглядом по надписям на надгробии, высеченным чем-то острым.
—Он так сильно ее любил, — еле выговариваю я, смотря на это все, как на что-то невероятное.
—По словам Кассио, он обожествлял ее.
Я сглатываю, видя надпись: «От навечно утонувшего в голубых глазах мужчины, любимой женщине. Моя кошка, ещё в восьми жизнях ты обязана стать моей.»
—От навечно утонувшего в голубых глазах мужчины... — читаю вслух, и обхватываю ладонями свой живот.
—Ничто его не оправдывает, милая,— Мирелла обнимает меня сзади, поглаживая по плечам. —Но то, что он когда-то был любящим, даёт маленькую вероятность того, что он не безнадёжен.
Я снова поднимаю глаза к статуе, к ее невероятному лицу, точеному и идеальному. Наверное, она была счастлива с ним. И в моей голове, словно разум говорит со мной, раздается фраза: И ты будешь. Верь в это.
Я, напуганная своим же сознанием, оглядываюсь по сторонам, и в панике пытаюсь убедить себя, что это все фантазии.
—Она похоронена в Чикаго, здесь лишь ее мемориал, — произносит Мирелла, — специально возведенный им для него же самого.
Я оборачиваюсь, всматриваясь в лицо подруги. Она же выглядит непринужденно, держит меня за плечо.
—Ты веришь в то, что я смогу стать счастливой после всего, что случилось?
Мирелла улыбается.
—Верю, потому что ты как никто другой, этого заслуживаешь.
Но я не сделала ничего, чтобы заслужить это. Быть жертвой — не значит, иметь возможность получить благословение свыше.
Я возвращаюсь домой в компании охраны, и из головы все ещё не выходит образ девушки, которую так сильно любил Теодоро.
С каждым днём ходить становится все тяжелее, а живот разрастается не по часам, а по минутам. Я иду в свою комнату, но перед этим замечаю Цербера, что растянулся у окна. Мирелла рассказала мне, что на самом деле этот пёс был верным другом Инессы, но после ее смерти стал предан лишь Тео. Я останавливаюсь рядом с псом, и пытаюсь наклониться, чтобы погладить его, но у меня не выходит. Я хмурюсь, и Цербер, заметив это, сам встаёт, наклоняя голову прямо под мою руку. Улыбка выступает на моих губах.
—Эй, почему ты один? — начинаю болтать, поглаживая пса.
Чувствую тяжесть в пояснице, и сажусь на диван, а пёс бежит за мной. Мы устраиваемся вместе, я быстро отвечаю на смс Назарио и Неи, и продолжаю нежиться с псом. В голове буря мыслей, я разбираю каждую, иногда задавая риторические вопросы Церберу, а когда за окном темнеет, чувствую, как меня клонит в сон.
—Я была сегодня у твоей хозяйки, — зевая, говорю я, почесывая темную шёрстку пса.
Он вдруг замирает, и пристально смотрит на меня. Я даже чувствую себя неуютно, но не подаю виду.
—Она была красивой, Цербер, прямо как ты.
Скулеж разносится по комнате, и пёс упирается носом мне в бок. Ох, это милое создание понимает и чувствует все, что связано с его хозяйкой.
Вдруг, слышу, как дверь распахивается. Теодоро. Я знаю его шаги, даже если он старается идти тише. Они мерные, уверенные, но не такие тяжелые, как раньше. В последнее время он почти крадется, будто боится напомнить о своем присутствии. Я снова смотрю на него, в который раз пытаясь увидеть не того, кто причинил мне боль, а человека, который слишком многое потерял. Это нелегко. Я замечаю, как он сутулится, как его взгляд кажется потухшим, как пальцы дрожат, когда он поправляет манжет рубашки. Я хочу увидеть в нем нечто иное, но пока не знаю, получится ли.
— Добрый вечер, Нереза, — его голос тихий, почти вкрадчивый.
Я киваю, с трудом разлепив губы:
— Добрый.
Мне хочется спать. Глаза слипаются, тело наливается свинцом, каждая мышца гудит от усталости. Я решаю уйти в спальню, хоть бы просто лечь, закрыть глаза и забыться. Осторожно поднимаюсь с дивана, но не успеваю сделать и пары шагов, как боль пронзает спину. Резкая, жгучая, заставляющая меня замереть. Я морщусь, пробую сделать ещё шаг, но ноги вдруг подкашиваются, и я теряю равновесие. Теодоро подбегает раньше, чем я успеваю упасть.
Его руки касаются меня — осторожно, но уверенно. Одна — металлическая, поддерживает меня под локоть, другая мягко ложится на спину, не дав мне рухнуть. Я чувствую его тепло, слышу, как участилось его дыхание.
— Осторожнее, — его голос звучит почти встревоженно.
Я напрягаюсь, но не отстраняюсь сразу. Держусь за него, пока боль не отступает, позволяю ему поддержать меня, а затем, сдерживая внутренний протест, принимаю его помощь, когда он ведёт меня к постели. Его рука остаётся на моей спине, и это ощущение странно... не неприятно, но тревожно. Я осторожничаю. Всегда осторожничаю с ним. Но сейчас мне больно, я устала, и потому молчу. Позволяю ему уложить меня, отхожу в себя, когда он, убедившись, что я лежу, выпрямляется и смотрит на меня сверху вниз.
— Ты ела сегодня? — негромко говорит он.
Я киваю, закрыв глаза.
—Тебе что-нибудь нужно?
Мотаю головой.
—Тогда спокойной ночи.
—И тебе, — хмыкаю я, и пытаюсь повернуться на бок, но поясница снова будто стреляет.
Я тихо шиплю от боли, и слышу, как Теодоро снова возвращается от двери к моей постели.
—Эй, может быть вызвать врача? Тебе ведь больно, — с волнением в голосе проговаривает Теодоро.
Я снова мотаю головой, пытаюсь лечь удобнее. С тех пор, как мой живот стал настолько большим, я то и дело мечтаю поспать на нем, но это невозможно. Спина болит от тяжести, а ещё, иногда кажется, что кто-то пытается вытеснить мою печень из организма.
—Я просто не могу удобно лечь, — с раздражением, отвечаю я. —Доктор мне в этом не поможет. Все нормально.
Теодоро уходит, и комната сразу становится слишком тихой. Я лежу на боку, пытаясь устроиться поудобнее, но ничего не выходит. Подушка давит под шеей, поясница ноет, а ещё этот тупой, вязкий дискомфорт внутри. Такое чувство, будто я и не собираюсь уснуть. Я ворочаюсь, пробую другую позу, подтягиваю колени, затем вытягиваюсь — всё бесполезно.
Встать бы, принять душ, смыть с себя этот день, но тело будто налито свинцом, и даже думать об этом тяжело. Может, я просто слишком устала, или сегодня слишком глубоко погрузилась в тревожные мысли, снова копаясь в себе, перебирая прошлое, теряясь в нём. Я тянусь к телефону и открываю социальные сети.
Бесконечная лента картинок, текстов, чужих голосов. Люди пишут о своих днях, делятся счастливыми моментами, жалуются на глупости. Я пытаюсь зацепиться за что-то, позволить этим чужим жизням заглушить мою, но эффект слабый. Глаза устают, но сон не приходит. Я теряю счёт времени, и вдруг — стук.
Я вздрагиваю, напрягаюсь, сжимаю телефон в пальцах. Сердце глухо стучит в груди.
— Можно? — голос Теодоро за дверью.
Я молчу секунду, затем выдыхаю:
— Войди.
Дверь открывается, и он появляется в проёме. В руках у него что-то странное — подушка, но не обычная, она напоминает куклу, только мягкую, длинную, с раздвоенной нижней частью, как будто её можно обнять или обвить вокруг себя.
Я моргаю, не сразу понимая, что это, а он смущённо произносит:
— В интернете написано, что это... Это поможет тебе найти удобную позу для сна без вреда для животика.
Я смотрю на него, потом на подушку. Внутри всё странно замирает. Теодоро неловко мнёт край ткани пальцами, будто сам не знает, зачем он это делает, и от этого мне становится ещё сложнее понять, как реагировать.
— Ты посмотрел в интернете, как можно помочь мне уснуть?
Теодоро слегка моргает, будто я застала его врасплох, затем медленно кивает. Неуверенно, словно не хочет признаваться, но и лгать не собирается. Молча подходит ближе, кладёт подушку на кровать рядом со мной. Я вижу, как он смотрит на меня, словно без слов спрашивает: Можно?
Я колеблюсь, но всё же киваю. Теодоро осторожно берёт подушку, касается её, словно проверяя, насколько она мягкая, а затем помогает мне правильно её использовать. Он аккуратно пододвигает её под мою спину, направляет мои ноги так, чтобы они удобно легли на разветвлённую часть. Его движения осторожны, почти бережны, и я чувствую, как постепенно мой дискомфорт отступает. Тело действительно расслабляется. Я будто проваливаюсь в мягкость, в комфорт, которого так не хватало. Боль в пояснице уже не такая резкая, дыхание становится глубже. Теодоро наблюдает за мной пару мгновений, но ничего не говорит. Затем также молча отходит, разворачивается и выходит из комнаты.
Я остаюсь одна, но теперь мне легче. Чувствую внутри странную борьбу эмоций. В голове шумит — сомнения, тревога, что-то ещё, что я не хочу разбирать. Но моё тело предаёт меня — оно благодарно ему. Я закрываю глаза,и на этот раз действительно засыпаю.