Поглощённый любовью

                               NERESA

Я захожу в дом, раскачиваясь из стороны в сторону, из-за слабости в ногах. Уже знаю, что увижу внутри, опускаю взгляд, и двигаюсь к своей комнате, как передо мной возникает фигура. Медленно поднимаю глаза, и вижу перед собой Андреа: все такой же сосредоточенный, строгий, и даже не взволнованный. Его брат умирал, а ему плевать?

—Нереза, ты в порядке? — произносит он, колени подкашиваются, и я буквально падаю в его руки.

Грубые ладони подхватывают меня, и я упираюсь лицом в широкую грудь, от чего дыхание сбивается.

—Пойдем, милая, — слышу его голос, разум затуманивается, и я покорно передвигаю ногами, пока Андреа ведёт меня в противоположную от моей комнаты сторону.

Мне страшно, но я неожиданно для самой себя не чувствую дрожи, находясь в руках капо Каморры. Он бережно поддерживает меня, ведя в неизвестном направлении, и не говорит ни слова.

—Отдохни здесь, я вызову тебе врача, — проговаривает Андреа, сажая меня на кровать в незнакомой мне комнате.

Он достает телефон, а я обхватив живот одной рукой, мотаю головой.

—Не нужно, я в порядке, — бормочу я, — все хорошо, правда.

Андреа же убирает телефон, смотрит на дорогие часы, что выглядывают у манжета рубашки, а затем неожиданно опускается передо мной, заставляя меня смотреть на него сверху вниз.

—Хорошо. А теперь расскажи мне, что происходило за все то время, сколько ты здесь живёшь? — спокойно спрашивает он, и я закусываю нижнюю губу изнутри.

Стоит ли мне говорить о том, что его брат безостановочно пил, приходил домой ночью, и сшибал все косяки? Стоит ли говорить, что вчера я тащила его тело с комнаты в ванную, чтобы не позволить ему умереть? Стоит ли рассказывать, как он сжимал мои запястья до синяков совершенно недавно?

—Ничего плохого, — опускаю голову, и поглаживаю свой животик. —Сегодня он впервые перепил настолько сильно.

Я вру, но сама не понимаю почему. Снова защищаю его, но зачем?

—Почему ты ушла? Он напугал тебя? — вопросы Андреа звучат вполне логично.

—Потому что думала, что смогу избавиться от всего, что на меня навалилось, — признаюсь я, и снова ощущаю жжение в уголках глаз. Слезы. —Хотела уйти подальше, но не смогла.

Невольно улавливаю темный взгляд Андреа на себе. Он сначала хмурится, затем снова достает телефон, и что-то активно там печатает.

—Я позвоню Оттавио, и он приедет вместе с твоим братом и сестрой завтра. Думаю, тебе стоит увидеться с семьёй, чтобы почувствовать себя лучше.

Я вскидываю брови.

—Как только Тео придет в себя, он извинится за свое поведение. Обещаю, — Андреа встаёт, а затем слегка касается моего плеча. —Поспи, наберись сил.

Я привстаю, с кривой улыбкой смотря в спину Андреа.

—Спасибо вам, — произношу я, Андреа же кидает на меня взгляд через плечо.

Я чувствую молчаливую поддержку в его взгляде. Наверное, я должна бояться капо, этого жестокого человека, который говорил мне о том, что лишит жизни своего брата, если это потребуется, но я не испытываю страха рядом с ним.

—Один из ребят побудет с Теодоро до утра. Доброй ночи, Нереза.

Он уходит, а я оседаю на кровати с одним вопросом в голове: Что с тобой не так, Нери?


Я просыпаюсь, и в голове пустота.  Не сразу понимаю, где я, что со мной. Комната окутана серым утренним светом, пробивающимся сквозь шторы, и воздух застоялся, словно ночь длилась вечность. Тело кажется тяжёлым, но я всё равно встаю.  Возвращаюсь в свою комнату, шагаю босыми ногами по холодному полу. В ванной включаю душ, тёплая вода стекает по коже, смывает остатки сна, но не тусклую тревогу, которая засела внутри. Я тру ладонями лицо, закрываю глаза, слушая, как вода стучит по кафелю.  Когда выхожу, вспоминаю, как проходила мимо гостиной. Там пусто, никаких следов вчерашнего кошмара.  Пол чистый, диван тоже, ни бутылки, ни пятен, ни запаха виски. Всё так, будто Теодоро здесь никогда и не было.  Его самого тоже нет. 

Я замираю на мгновение, вслушиваясь в тишину квартиры, но она слишком плотная, слишком ровная. Он ушёл. Когда? Куда? Я не знаю.  В животе неприятно тянет, и я понимаю, что хочу есть.  Иду на кухню. 

Обычно Теодоро оставлял мне еду у двери, иногда это была просто коробка с чем-то горячим, иногда контейнеры из ресторанов, но он всегда оставлял что-то.  Сегодня — ничего. 

Я открываю холодильник, заглядываю в шкафы, но там пусто. Пару крупинок сахара на полке, забытая упаковка кофе. Больше ничего.  Желудок неприятно сжимается, а вместе с ним внутри разрастается беспокойство. 

Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть.  Я резко оборачиваюсь, сердце на миг сбивается с ритма. Кто это? Теодоро? Он вернулся? 

Я неуверенно подхожу к двери. Рука зависает над ручкой, но в конце концов я поворачиваю её и медленно открываю.  Передо мной стоит Оттавио.  Его взгляд цепляется за моё лицо, скользит по мне, выискивая, что-то, чего я сама, возможно, ещё не осознаю. 

Я не успеваю ничего сказать, как он делает шаг вперёд и без раздумий обнимает меня.  Я застываю, губы приоткрываются, но слова не выходят. Он тёплый, настоящий, любимый брат. Я просто стою в его объятиях, и впервые за долгое время внутри что-то смягчается.

—Нери, я привезла тебе кучу вкусной еды, и ещё кое-что, — раздается до боли знакомый голос, и я, отстранившись от брата, смотрю ему за спину.

В длинном пальто, с кудрявым хвостом на голове, стоит Нея, держа в руках два огромных пакета. Я радостно взвизгиваю прижимая руку ко рту.

—Господи, как я по вам скучала! — выкрикиваю я, и бросаюсь к сестре.

Она же кидает пакеты на пол, бережно обхватывает меня руками, и целует в щеку.

—Моя Нери.

Когда я обнимаю Нею, внутри что-то сжимается, и мне хочется заплакать.  От радости, от облегчения, от того, что она здесь.  Я крепче прижимаюсь к ней, вдыхая знакомый запах, пропитываясь её теплом. Мне так этого не хватало. Не хватало её голоса, её прикосновений, её живой, лучистой энергии, которая всегда наполняла меня светом.  Всю свою жизнь мы были вместе — я, Нея и Назарио. Тройняшки, неразделимые, всегда понимающие друг друга без слов. А сейчас... Сейчас мы столько времени провели вдали друг от друга, и эта разлука была невыносимой. 

—Где Назарио? — интересуюсь я.

—Остался в Остине, у него много обязанностей, — парирует Оттавио, и я киваю.

Мы устраиваемся в гостиной, садимся рядом, и мне впервые за долгое время становится по-настоящему спокойно. Я слушаю  голос Неи, её рассказы, ловлю каждое слово, будто боюсь упустить хоть что-то,   и вдруг в квартиру входят незнакомые парни. 

Я резко поворачиваю голову, наблюдая, как они, не говоря ни слова, начинают заносить в гостиную пианино.  Пианино.  Настоящее, чёрное, с гладкой лакированной поверхностью. 

Я ошеломлённо смотрю на Оттавио, потом на Нею, но та лишь улыбается, её глаза сверкают теплотой. 

— Оттавио решил сделать тебе подарок, — говорит она, словно это нечто само собой разумеющееся. 

Я перевожу взгляд на него, но он просто пожимает плечами, будто не сделал ничего особенного.  А у меня перехватывает дыхание. У меня никогда не было своего пианино.  Я всегда играла на чужих инструментах — в музыкальной школе, в зале для репетиций, у кого-то дома, если удавалось прикоснуться к клавишам. Мечтала, представляла, как однажды у меня будет своё. Но сейчас, глядя на это чёрное, отполированное до блеска пианино в своей гостиной, я даже не могу поверить, что оно здесь.  Мне кажется, это нереально.  Из-за беременности я стала рассеянной, забывчивой. Мысли путаются, ускользают, а эмоции скачут от одного края к другому. Я настолько привыкла отказываться от своих желаний, что, кажется, совсем забыла, как когда-то мечтала о своём инструменте.  Но он здесь. 

Я делаю пару шагов вперёд, приближаюсь к пианино и осторожно провожу пальцами по его поверхности. Холодное, гладкое, идеальное.  Мои губы растягиваются в улыбке — по-детски широкой, искренней, почти отчаянной.  Я касаюсь крышки, провожу по ней ладонью, будто боюсь, что это мираж, который может исчезнуть в любую секунду.  Вдруг звонит телефон, и Оттавио, взглянув на экран, быстро выходит из комнаты, оставляя меня наедине с Неей.  Я поворачиваюсь к ней, и в груди поднимается тепло. 

— Спасибо, — тихо говорю я, но в этих словах больше чувств, чем можно передать. — Спасибо, что вы приехали. 

Нея улыбается, подходит ближе, берёт меня за руки, сжимает их в своих тёплых ладонях. 

— Конечно, приехали, — говорит она, как будто это не требует объяснений. — Мы всегда будем рядом.

Я вспоминаю о словах Андреа, и меня наконец осеняет.

—Капо попросил Оттавио привезти тебя, я права? — закусив губу, проговариваю я, и Нея сильнее сжимает мои руки.

—Мы хотели раньше, но мы не могли покинуть Остин без разрешения Романо. У Оттавио возникают проблемы на работе из-за того, что он постоянно думает о тебе...

Я опускаю голову.

—Мы все очень скучаем, и любим тебя, Нери. Вечером мы вынуждены вернуться назад — в Техас.

Начинаю нервно перебирать собственные пальцы, взглядом цепляюсь за животик, и думаю о том, будут ли такими же смоченными мои дети? Там будет две девочки и мальчик, или два мальчика и девочка? Может быть, там будут все девочки? А может, все мальчики? Не знаю, но с каждой минутой хочу узнать.

—Нереза, пойдем поедим, такое ощущение, как будто здесь тебя совсем не кормят, — Нея касается ладонью моей щеки, я поднимаю на нее глаза, и улыбаюсь.

Она такая светлая, иногда дерзкая и невыносимая, но такая родная и любимая.

—Что ты привезла мне? — с прищуром спрашиваю я.

—Кучу фруктов, овощей, сладостей, орехов и мармелада.

Мы сидим на кухне, и это странно.  Я никогда раньше здесь не проводила время, для меня эта кухня всегда была просто пространством — местом, где можно взять бутылку воды или увидеть Цербера, поедающего корм. Я не сидела за этим столом, не пила чай, не завтракала, как нормальные люди.  Но сейчас здесь я и Нея.  Перед нами кружки с чаем, который она настояла сделать сама. Мы разговариваем, и это так легко, так привычно, словно ничего не изменилось. 

Она рассказывает мне истории, смеётся, перебрасывается воспоминаниями о детстве, а я ловлю себя на том, что тоже смеюсь. Первый раз за долгое время, по-настоящему. 

Но мы обе знаем, что есть вещи, о которых мы не говорим.  Мы будто сознательно избегаем этих тем.  Ни слова о Теодоро, ни слова о том, что мне приходится переживать вдали от семьи.  Это одновременно радует меня и пугает.  Радует, потому что я могу просто быть здесь, просто говорить, просто чувствовать себя... живой.  Но пугает, потому что в любой момент Нея может спросить.  Она наблюдает за мной слишком внимательно, её глаза — слишком проницательные. Она знает меня с рождения, знает все мои эмоции, все оттенки моего голоса.  И я боюсь, что вот-вот она всё-таки решит спросить.

—Твой животик растет очень быстро, — Нея улыбается, опираясь бедрами об стол.

—Да, — поддакиваю я, отворачиваясь.

Я не была уверена, что Нея поддержит мою идею с избавлением от детей в домашних условиях, потому что это имеет последствия для моего организма, но так же не была уверена сама, что хочу этого до сих пор.

—Нери, вероятно, ты не хочешь об этом говорить, но..., — я не даю сестре закончить мысль.

—Верно, не хочу. Давай не будем портить нашу приятную атмосферу, пожалуйста, — произношу я, и поднимаю глаза на Нею. —Лучше расскажи мне, как вы поживаете в Остине, и как там мои племянники.

Нея поглаживает меня по плечу, вздыхает, и начинает делиться тем, как она проводит время с Алисией и Раном. Я знала, что когда Оттавио заберёт их в Остин, Нея перестанет ненавидеть его, и найдет плюсы в том, что у брата есть жена и дети. Наверное, мне бы тоже понравилось жить там, но у судьбы на меня другие планы.

Я слышу, как за моей спиной щелкает дверь. Звук отдается в позвоночнике холодным уколом. Сердце пропускает удар, а затем начинает биться вдвое быстрее.  Надеюсь, это Оттавио.

Оборачиваюсь и вижу, как в дверном проеме появляется Теодоро.  Горло сжимает спазмом. Страх, первобытный, липкий, поднимается изнутри, окутывает, как ядовитый туман. И следом — отвращение, такое сильное, что меня едва не передергивает. 

Его лицо все то же, непоколебимое, с виной и недовольством, а  глаза — серые, пристальные, читают меня, будто имеют на это право.  Но затем я замечаю его шею.  Фиолетово-синий след тянется от ключицы вверх, исчезая под воротником. Он выглядит свежим, будто поставлен всего минуту назад. Я замираю. Вчера этого следа не было.

Мгновение, и я вновь прихожу в себя. Напряжение внутри становится твердым, почти осязаемым, и я вижу, как Нея, скрестив руки на груди, с вызовом смотрит на Теодоро, будто собирается сказать что-то максимально колкое.

—Добрый день? — почесывая затылок проговаривает Теодоро, и я не успеваю даже осознать смысл его фразы, как Нея преодолевает расстояние между ней и Тео.

Я напрягаюсь от того, как взгляд Теодоро ожесточается, когда Нея оказывается напротив него. Ее хрупкие плечи расправляются, и она усмехается, смотря ему в лицо.

—Мне говорили, что я не должна болтать с мужчинами вроде тебя, — начинает сестра, и у меня возникает желание схватить ее под локоть и утащить куда подальше. Я все ещё не знаю, что творится в извращённом разуме моего мужа. —Но ты не мужчина, поэтому Оттавио даже не отчитает меня за высказанное неуважение в твою сторону, ублюдок.

Я ахаю, встаю с места, и хочу подойти к Нее, чтобы угомонить ее, но она выставляет руку назад, останавливая меня. Теодоро же непонимающе мечет взглядом от меня к Нее. Моя кожа покрывается мурашками от его взора.

—Я хотела сделать это ещё тогда — в Маккини, — фыркает Нея, и резко замахнувшись, отвешивает ему звонкую пощечину, от чего мои глаза округляются.

Буквально секунда, и Нея делает тоже самое, но по другой щеке Теодоро. Кожа в том месте сразу же краснеет, а он шокировано смотрит сначала на меня, и затем на мою сестру.

—Смотри, пока можешь, потому что кто знает, может я настолько конченная, что выколю тебе глаза, когда ты уснешь. И береги свой член, который ты пихал в мою сестру без разрешения, сукин сын, — выплёвывает Нея с особым отвращением, а затем делает пару шагов назад, и хватает меня за локоть. —Как только мои племянники родятся и подрастут, я расскажу им, кто их отец, поэтому тебе лучше относиться к Нерезе как к королеве, иначе, я сделаю все, чтобы уничтожить тебя. Поверь, мне терять нечего.

От ее слов меня бросает в дрожь, я чувствую, как низ живота начинает тянуть так сильно, что я сгибаюсь. Руки Неи поддерживают меня, но не помогают. Я чувствую, как все колет, давит и будто бы режет.

—Эй, все в порядке? — доносится тон Теодоро, и он тут же оказывается напротив, садясь на колени передо мной.

Я вздрагиваю, делая шаг назад.

—Уйди отсюда, придурок, — рявкает Нея, а затем обращается ко мне. —Нери, что такое? В больницу?

Я качаю головой, обхватывая живот, и пятясь назад, упираюсь свободной рукой в край стола. Доктор сказала, что я в порядке, но мой организм слегка истощен. Вероятно, после вчерашнего, я чувствую себя ещё хуже, и малышам это не нравится. Малыши. Мои малыши.

Теодоро смотрит на меня слишком внимательно, в его глазах беспокойство — настоящее, живое, и мне становится не по себе. 
Но прежде чем я успеваю разобраться в этом странном чувстве, Нея прижимается ко мне, ее теплые руки поддерживают меня за плечи, а голос сыплет вопросы, не давая передышки: 

— Нереза, ты в порядке? Что случилось? Где болит? Ты уверена, что все нормально? Может, нужно позвать кого-то? 

— Все в порядке, — отвечаю я, хотя внутри все сжимается. 

Живот тянет неприятной болью, но я не хочу, чтобы она волновалась. Не хочу, чтобы он видел мою слабость.  Я снова смотрю на Теодоро — и на мгновение во взгляде, прежде казавшемся холодным и расчетливым, вспыхивает что-то новое, чужое. Я не знаю, что это, но это меня пугает.  Я отвожу глаза. 

Моя рука хватает Нею за запястье, пальцы крепко сжимаются на ее коже. 

— Пойдем, — тихо говорю я, увлекая ее за собой. 

Мы выходим из кухни, и лишь когда дверь в комнату закрывается за нами, я осознаю, что дышу слишком часто и глубоко, будто только что бежала.

В комнате тихо, но напряжение все еще висит в воздухе, будто натянутая струна. Я сажусь на кровать, стараясь не подавать виду, что боль в животе никуда не ушла.  Нея стоит у окна, скрестив руки на груди, и кипит. Я вижу, как она сжимает зубы, как по ее лицу пробегает знакомое упрямство, прежде чем она бросает через плечо: 

— Он мудак. Настоящий ублюдок. 

Я молчу, но внутри себя я полностью соглашаюсь с ней.  Нея поворачивается ко мне, в ее глазах еще гнев, но за ним — тревога. 

— Нереза, ты ведь понимаешь, да? Он не должен был... не имеет права... 

Она запинается, тяжело выдыхает, пытаясь подобрать слова. Я знаю, почему она так говорит. Знаю, почему ее голос срывается на злость. Она злится, потому что заботится, потому что любит меня.  Я не хочу, чтобы она беспокоилась. 

— Все хорошо, — тихо говорю я. 

Она закатывает глаза, но не спорит. Просто подходит и ложится рядом, устраиваясь так, чтобы мне было удобно.  Так проходит весь день. Мы лежим в постели, делимся редкими словами, но в тишине нам комфортно. Нея иногда перебирает мои волосы, я просто слушаю ее дыхание. Это приносит странное спокойствие.  Когда начинает темнеть, за ней приезжает Оттавио. 

Нея нехотя поднимается, бросает на меня последний оценивающий взгляд, будто хочет убедиться, что я точно справлюсь. 

— Я скоро приеду, ладно? — говорит она у дверей. 

— Буду ждать, — отвечаю я. 

Она крепко меня обнимает, почти сжимает в руках, а потом уходит, и в квартире становится слишком тихо.

Дверь в комнату открывается неожиданно, явздрагиваю, но не двигаюсь. 

Теодоро стоит на пороге с опущенной головой. Плечи напряжены, будто он несет на них тяжесть, с которой не может справиться. Он молчит, просто стоит так, неподвижно, несколько минут. Я напрягаюсь. Внутри все собирается в тугой узел, мышцы рефлекторно готовятся к защите или бегству. 

Но взгляд сам собой скользит по нему.  Высокая фигура, обтянутая темной рубашкой и брюками. На первый взгляд — обычный человек, а не тот, кого можно представить в роли жестокого мафиози из фильмов.  Но есть детали: протез вместо правой руки — холодный металл там, где должна быть кожа, фиолетово-синий след на шее, который выглядит еще хуже, чем несколько часов назад, и странный шрам, который я замечаю, когда воротник рубашки чуть сдвигается, обнажая линию, уходящую куда-то ниже.  Я ловлю себя на мысли, что он выглядит не опасным, а просто... побитым жизнью.  Но эта мысль длится всего секунду. 
Потому что в следующий момент я вспоминаю.   Воспоминание ударяет, как ледяной поток, накрывает с головой, заставляет желудок скрутиться в болезненной судороге.  Я вспоминаю тот день, его руки на себе. Вспоминаю, как он не слушал, как ему было все равно.  Меня выворачивает от отвращения. 

Но он вдруг говорит:

— Прости, что тебе вчера пришлось это увидеть. 

Я резко вскидываю голову, его голос звучит низко, глухо.

— И спасибо, что не позволила мне умереть. 

Я сжимаю зубы так, что скулы ноют.  Мне хочется сказать, что я не ради него это сделала. Хочется плюнуть ему в лицо, но я просто молчу.

—Обещаю, что дома больше пить не буду, — проговаривает Теодоро, и не дождавшись моего ответа, разворачивается и уходит.

Его обещания и любые слова, для меня — пыль.

Ночью сон не приходит. Я ворочаюсь в постели, но тело не может расслабиться, а мысли, тяжелые, спутанные, клубятся в голове, не давая покоя. В комнате слишком тихо, слишком темно. Кажется, что тишина давит, проникает под кожу.  Я не выдерживаю, встаю, медленно выхожу в коридор, на цыпочках направляюсь в гостиную.  Там меня ждет пианино. 

Я открываю крышку, провожу пальцами по клавишам. Прежде чем сыграть хоть одну ноту, настраиваю инструмент — быстро, механически, привычными движениями. Это своего рода ритуал, успокаивающий, помогающий собраться с мыслями.  Когда все готово, я кладу пальцы на клавиши. 

Никаких готовых мелодий, только мои собственные, рождающиеся прямо сейчас, в тишине ночи. Я не думаю, просто позволяю музыке литься, выплескивать наружу все, что копилось внутри.  Я думаю, что дома никого нет.  Но спустя несколько минут слышу знакомый топот когтей по полу.  Цербер.  Пес прибегает из спальни и сразу же устраивается у моих ног. Ложится, кладет морду на лапы, закрывает глаза, будто прислушиваясь к музыке.  Я продолжаю играть, но ловлю себя на том, что улыбаюсь. 

Животик немного мешает — приходится сидеть чуть иначе, чтобы не чувствовать лишнего напряжения, но мне это не мешает, наоборот, становится легче.  Пианино всегда было моим спасением. 

Мне было семь, когда мама впервые посадила меня за клавиши. Ее руки, теплые и нежные, направляли мои пальцы, помогали найти правильные ноты. Она не заставляла — просто показывала, давая мне выбор.  И я выбрала.  С того момента я люблю пианино так же сильно, как любила ее.

Иногда я пытаюсь вспомнить родителей, но их образы расплываются. Мы были маленькими, когда они погибли, поэтому с каждым годом их внешность и голоса рассыпаются в куче воспоминаний, что заставляет меня грустить.

Я играю, позволяя музыке заполнять ночную тишину.  Пальцы скользят по клавишам, то нежно, то резко, отражая вихрь мыслей и чувств, который не дает мне спать.  Но вдруг я слышу шорох.  Едва уловимый звук, будто кто-то осторожно ступает босыми ногами по полу.  Цербер тоже замечает это. Он поднимает голову, напрягается, затем поворачивает морду к дверному проему.  Я замираю, мои руки застывают над клавишами, легкая дрожь пробегает по пальцам. 

В дверях стоит Теодоро.  На нем только темные шорты и простая футболка. Волосы слегка взъерошены, глаза сонные, но взгляд все равно пристальный, изучающий.  Он явно только что проснулся, и  не могу понять, сколько он уже стоит там. 

Сердце пропускает удар, но он вдруг говорит: 

—Продолжай. 

Я моргаю, не сразу осознавая, что услышала. 

— Я проснулся, потому что это звучит хорошо, — добавляет он, голос еще чуть хриплый от сна. 

Я не двигаюсь, не знаю, что мне делать, но клавиши под моими пальцами до сих пор теплые.  Я делаю тихий вдох, и снова начинаю играть. Чувствуя его присутствие, напряжение не уходит, и музыка становится более гремящей, а не душевной.

Закончив эмоциональную композицию, я устало выдыхаю, и оборачиваюсь, в надежде не увидеть там его. Но он все ещё стоит, смотрит на меня без каких-либо эмоций.

—Прости за вчерашние слова, — проговаривает Теодоро, опуская голову.

Я вижу, как его длинные пальцы сжимаются.

—За то, что схватил тебя и...

—Я поняла, — опережаю его я, и встаю с места. —Я тоже многого не хотела, но увы.

—Я был не в себе, — продолжает он, когда я двигаюсь к двери, но боюсь пройти мимо него, чтобы не оказаться в его лапах снова.

—Из-за тебя я тоже была не в себе, — глубоко вздохнув, произношу я, и взяв себя в руки, быстро пробегаю между ним и косяком.

Теодоро не двигается, а я бросаю через плечо:

—Спокойной ночи.