Пролог. Глава 1.
Пролог.
NERESA
—Ты только и можешь быть куском дерьма, — кричу я, отталкивая его от себя. —Только и можешь, что кричать мне о том, что я тебе не нужна! Я не хотела выходить за тебя, не хотела детей от тебя, не хотела жить с тобой!
Я бросаюсь к тумбочке, и со всей силы стараюсь поднять ее, совершенно не думая о том, к чему это может привести. Единственное желание — избавиться от эмбрионов внутри себя, что связывают меня и Теодоро. Он мне не нужен.
Теодоро подбегает, пытается оторвать мои руки от деревянной поверхности, но я держусь за нее слишком крепко.
—Я избавлюсь от детей! Не в больнице, так дома! Избавлю тебя от груза, и избавлю себя от твоего гребаного присутствия, чёртов мудак! — кричу я, слезы льются из глаз, снова дёргаю тумбу, но Тео хватает меня железной рукой за локоть, и дёргает на себя.
—Успокойся, мать твою! — рявкает он мне в лицо, и отталкивает к дивану. —Дети — мое наследие, и ты можешь валить нахрен, как только их родишь, но если ты попытаешься что-то сделать, я самолично тебя уничтожу.
—Тебе не придется трудиться, — задыхаясь, отталкиваюсь от дивана, бегу на кухню, хватаю нож, и незамедлительно режу запястье не поперек, а вдоль вены.
Кровь начинает течь по руке, на секунду я чувствую боль, а затем облегчение.
—Гребаная дура! — слышу голос Тео, он приближается, зажимает рану, а я падаю на колени, и пытаюсь вырваться из его хватки.
Я больше так не могу. Я не могу. Не могу.
NERESA
Приятный аромат, исходящий от торта сводит меня с ума. Я широко улыбаюсь, радостно, но беззвучно изображая аплодисменты. Надпись «Happy Birthday» вселяет в меня надежду на лучшее начало восемнадцатого года жизни, и мы задуваем три свечи, перед этим сделав глубокий вдох. Свечи гаснут, я загадываю желание, которое не произношу вслух. Хочу найти себя.
—С днём рождения, нас всех, — шепчет Нея, и они с Назарио целуют меня в обе щеки.
—С Днем рождения, — повторяю я.
Я же взъерошиваю их кудрявые волосы, и обнимаю тебя крепко, как только могу. Это лучший день рождения, который могла себе представить.
Свет в нашей комнате загорается, и тетя Дарси появляется в дверном проеме. Ее хмурый взгляд заставляет нас с Неей опустить головы, а Назарио напрячься.
—Если Армандо проснется от запаха свечей, вам не сдобровать, —тихо, но грубо проговаривает тетя.
Ее длинная юбка волочится по полу, когда она уходит, закрывая за собой дверь. Нея смеётся, упираясь носом мне в плечо, а Назарио падает на мою подушку, и втягивает нас с сестрой за собой.
—Она воняет хуже, чем свечи, — говорит Назарио, и отодвигает табуретку, на которой стоит тортик, подальше.
—Тетя даже не поздравила нас, — Нея тяжело вздыхает, смотря в потолок. —Я все ещё не понимаю, зачем они нас забрали, если им плевать.
Назарио быстро выключает свет, и возвращается, протиснувшись между мной и Неей. Его мускулистые руки оказываются под нашими шеями, и мы прижимаемся к нему по бокам.
—Нас бы отдали в детский дом, если бы не они, — констатирует факт Назарио, и целует в щеку сначала меня, а затем Нею. —Оттавио не мог нас обеспечить тогда. Но я уверен, если бы у него была возможность, он бы нас не оставил.
Я вздыхаю, но ничего не говорю. Эти десять лет жизни были адом для каждого из нас, но был тот самый свет, спасающий по определенным дням от блеклой темноты. Оттавио — наш старший брат.
—Он приедет сегодня, — утверждает Назарио. —Он не может забыть.
—Сомневаюсь, — обиженно проговаривает Нея. — Теперь у него есть жена и дети, и вряд ли он захочет навещать нас.
Я укоризненно смотрю на сестру, и ощущаю тупую боль в районе сердца. Больше всех она была обижена на Оттавио с самого детства, и даже сейчас эта обида не прошла. Когда старший брат сказал нам о том, что он женится на женщине, у которой двое детей, Нея ненароком подумала, что мы больше ничего для него не значим, но она забыла, как он вытаскивал нас из пожара. Из пекла, в котором погибли наши родители.
—Нея, — я упираюсь лбом в ее лоб. —Оттавио любит нас.
—Он любит Ренату, Алисию и Рана, — трясущимся голосом говорит сестра. —А если бы он любил нас, мы бы не жили в этой комнатке втроём уже гребаных десять лет!
—Тебя смущают условия, или наличие нас с Нери в этой комнате? — сразу же идёт в атаку Назарио, и мне приходится схватить его за руку, чтобы усмирить.
—Назарио.
—Не лезь, Нери, — скалится брат, и снова возвращает взгляд к Нее. —Серьезно? Мы грёбаные тройняшки, мы должны быть рады, что постоянно вместе, что мы есть у друг друга! Или ты бы предпочла жить подальше от нас? Жить одна, где-нибудь на берегу моря? Нея, ты ебаная эгоистка.
Я снова хватаю брата за руку, и слегка ударяю по плечу.
—Видимо, я единственная, кого раздражает эта жизнь, — со слезами на глазах, усмехается Нея. — Восхваляйте Оттавио дальше, а я не собираюсь.
Она встаёт с моей кровати, и двигается к двухъярусной. Назарио матерится себе под нос, затем обнимает меня и целует в висок.
—Если бы не дядя, я бы давно уже был мафией, и вытащил нас из нищеты.
—Но мы не бедны, — говорю я, прижимаясь к брату. —У нас есть мы.
—Давай спать, Оттавио должен приехать завтра утром, — бормочет Назарио, и я правда пытаюсь заснуть.
Утро начинается как всегда. Я встаю раньше всех, готовлю завтрак, через полчаса поднимается Нея и прибирается в доме. Тетя Дарси и дядя Армандо все ещё спят, и мы должны выполнить всю работу по дому до того, как они проснутся, чтобы не ощутить их гнев на себе. Когда мы были детьми, тетя и дядя казались милыми, часто дарили нам подарки, и с уважением относились к нашим родителям, но стоило им погибнуть, как их милость обратилась гневом, будто в какой-то глупой сказке про падчерицу.
—У тебя подгорели блины, — ворчит Нея, заправляя подол рубашки в джинсы.
—Я добавила какао, они такие и должны быть, — фыркаю я, и скидываю блинчик со сковороды на тарелку.
—Я не люблю с какао.
Я поворачиваюсь через плечо.
—А я не люблю, когда ты ворчишь без остановки. Перестань, Нея.
—Слушай, я вас с Назарио не понимаю, — сестра запрыгивает на край столешницы, неподалеку от еды, и раскачивает ногами, пристально смотря за моей работой. —Вы действительно верите в то, что Оттавио до нас есть дело?
Я вздыхаю. Оттавио был нашим старшим братом всю нашу жизнь, и я ни разу не усомнилась в его любви к нам. Будучи детьми, мы наблюдали за тем, как он часто пропадал на работе, став частью мафии в раннем возрасте, но это не мешало ему уделять нам время, пока наши родители были живы. Я плохо помню момент их гибели, будто эту часть моей памяти просто стёрли, но хорошо помню, как Оттавио пообещал Армандо обеспечивать нас, если тот выполнит приказ отца по нашему опекунству. Все это время мы живём в доме дяди за деньги Оттавио, которые достаются ему кровью и потом, и не удивительно, что его стало мало в нашей жизни, потому что он день и ночь работает. Нея будто этого не понимает, или просто не хочет понимать.
—Если тебя так бесит тот факт, что наш старший брат, которому уже почти сорок лет, женился, то скажи ему об этом в лицо, Нея. Меня достало, что ты постоянно винишь его в нашем положении, — произношу я, наливая тесто на раскаленную сковороду. —Мне иногда кажется, что ты грезишь жизнью, которая нам и не светит. Когда ты начнёшь жить реалиями?
Сестра вздыхает, и опускает глаза.
—Нам уже по восемнадцать, а мы ничего в этой жизни не видели. Неужели ты, Нери, не хочешь побывать в Нью-Йорке? Не хочешь поужинать где-нибудь на Манхэттене, или же побывать в Техасе, увидеть настоящие скачки? Нереза, мы теряем жизнь только потому, что являемся заложниками своих же родственников. С этого момента мы можем сами распоряжаться своей жизнью, мы совершеннолетние!
С одной стороны Нея права. Мы действительно живём жизнь загнанных в рамки людей, и не можем выбраться за их пределы только потому, что наш отец много лет назад поручил дяде Армандо быть нашим опекуном. Наверное, если бы мы жили в детском доме, было бы ещё хуже.
—Распоряжаться своей жизнью может лишь Назарио, — вздыхаю я, выкладывая очередной блин. —Он — мужчина, а мы должны быть под чьим-то надзором, будто ты не знаешь об этом.
—А ещё мы не должны были знать о мафии, как наша глупая тетя, — шикает Нея, и начинает складывать блинчики, помогая мне. —Но мы знаем, а значит, проблемы в нарушении правил нет.
—Скажи спасибо брату, что растрепал все, что знает о подноготной Каморры, — фыркаю я, выключаю плиту, и ставлю кипятиться электрический чайник. —Все, не забивай мне голову, ещё сегодня на занятия ехать.
—У тебя не осталось денег, — произносит Нея с подозрением.
—Оттавио приедет сегодня, и даст нам карманные, — парирую я, — все, иди, буди Назарио, пусть ест и идёт кормить собак.
—Надейся, что приедет, иначе твое пианино потерпит поражение, — закатив глаза, бурчит Нея, и спрыгивает со столешницы.
—Так же, как и твои коллекционные кольца, — бросаю я ей вслед, и начинаю накрывать на стол.
Все проходит как всегда. Тетя и дядя даже не поздравляют нас с днём рождения, мы молча завтракаем, Назарио отправляется на работу на ферму, а мы с Неей гладим вещи, и моем посуду после еды. Так проходит каждый день любого месяца на протяжении долгих лет, и лишь появление Оттавио в доме, даёт нам возможность почувствовать себя счастливыми.
Я веду утюг вдоль рукава пиджака дяди, стараясь разгладить упрямые складки. Гладкая ткань послушно поддаётся, но стоит мне на секунду замешкаться, как дверь прачечной с тихим скрипом открывается. Я замираю, пальцы сжимают рукоять утюга, а сердце на мгновение забывает, как биться. Передо мной стоит Оттавио.
Такой же высокий, как в последний раз, когда я его видела. Тот же кривоватый, чуть насмешливый оскал, как будто он знает что-то, чего не знаю я. Татуировки покрывают его кожу — даже лицо, даже шею, и каждая из них, вероятно, что-то значит, но он никогда не рассказывал мне их истории. И, конечно, он всё так же хромает — правая нога, протез, о котором он редко говорит, но который всегда напоминает мне, какой ценой он зарабатывает себе и нам на жизнь. Я не раздумываю, срываюсь с места и прыгаю на него, крепко обхватывая руками за шею. Он чуть пошатывается, но успевает подхватить меня, удерживая в крепких руках. Я чувствую, как он смеётся, низко, хрипловато, его грудь вздрагивает, когда мои кудри щекочут его щёку.
— Черт, Нери, ты что, подросла? — его голос звучит так, словно он правда удивлён, но я знаю, что он просто дразнит меня.
— Глупости, — я фыркаю, утыкаясь носом в его плечо.
Быть его младшей сестрёнкой всегда приятно. Даже несмотря на эти девятнадцать лет разницы, несмотря на то, кем он стал.
—С днём рождения, — шепчет Оттавио, и гладит меня по спине. —Где надоедливая задница Назарио и мой маленький комок кудрей?
—Нея на кухне, а Назарио на ферме, — я все ещё продолжаю сидеть на руках брата, а он держит меня так, словно я ничего не вешу.
Оттавио всегда был для меня чем-то большим, чем просто брат. Может, потому что он появлялся в моей жизни редко, как гость из другого мира — внезапно, ярко, с запахом чужих улиц и опасности, с историей, которую он никогда не рассказывал полностью. Может, потому что он был для меня единственным, кто умел исчезать и возвращаться, словно праздник, к которому я всегда готова, но который никогда не наступает по расписанию.
Я спрыгиваю с него, улыбаясь, хотя в груди что-то сжимается — будто боюсь, что если отпущу слишком резко, он снова исчезнет. Но вместо этого я хватаю его за руку и, не давая опомниться, тащу в сторону кухни.
— Давай, пойдём! — говорю я, чувствуя, как его пальцы крепко ложатся поверх моих.
На кухне пахнет средствами для посуды. У стола сидит Нея, склонившись над чашкой, из которой ещё поднимается пар. Она даже не поднимает голову, когда мы входим.
Оттавио хмыкает и подходит ближе, опираясь на столешницу.
— Ну, поздравляю, малышка, — произносит он, и в его голосе звучит что-то тёплое, настоящее. — Не каждый день тебе исполняется восемнадцать.
Нея медленно поднимает глаза и смотрит на него. В её взгляде ничего, кроме холода. Но я вижу, что это не так. Я замечаю, как её пальцы чуть дрогнули на тонкой ручке чашки. Как в глубине глаз вспыхнуло что-то — мгновение, почти незаметное, но я знаю, что оно там. Тоска, спрятанная за безразличием. Оттавио усмехается, опускается на стул напротив неё и, откинувшись, наклоняет голову набок, внимательно её разглядывая.
— Ты позврослела, милая, — говорит он, и его голос становится чуть мягче.
Нея не отвечает. Я сажусь рядом, стараясь удержать это мгновение, этот хрупкий момент, когда он здесь, а мы вместе. Потому что, кем бы он ни был для других, для меня — и для неё, пусть она и не признается — он всё ещё наш брат.
—Ты поздравил? Можешь возвращаться к жене и детям, — кидает Нея, и встаёт из-за стола.
—Нея, перестань, — вмешиваюсь я, и хватаю Оттавио за локоть.
—Я не перестану.
Я вижу, как лицо брата теряет энтузиазм, и он тяжело выдыхает.
—Я хотел забрать вас в Нью-Йорк на пару дней, и познакомить Назарио с его будущим местом работы, — произносит брат.
Я замираю от шока, а Нея поворачивается к нам, и усмехается.
—Нет уж, спасибо. Забирай Назарио и Нерезу, а я прекрасно проведу время будучи служанкой наших дяди и тети, — выплевывает сестра, и с психом бросив чашку в раковину, покидает кухню.
Я же прижимаюсь к руке брата.
—Не обращай на нее внимания, она не в духе.
—Я хочу перевести вас в Остин, поближе ко мне, — брат касается моих волос, и целует в висок. — Знаю, что должен был сделать это раньше, но у нас возникли некоторые проблемы с Армандо. Я не мог сделать этого, пока он был вашим опекуном. Нея ведь считает, что я бросил вас, верно?
Я неуверенно киваю, и мне становится стыдно за собственную тройняшку.
—Собери некоторые вещи для поездки, и постарайся уговорить Нею. Я хочу, чтобы вы провели свое совершеннолетие так, как пожелаете. И простите меня, если сможете, что заставил вас ждать так много лет, — Оттавио говорит сдержанно, но я чувствую то тепло и заботу в его голосе. —Назарио станет работать вместе со мной в ближайшее время, а далее переедет в Нью-Йорк, а вы с Неей будете жить в Остине, недалеко от меня и Ренаты.
Я улыбаюсь, не веря в его слова. Я все ещё помню огромный скандал по поводу того, что Оттавио взял замуж женщину, что уже являлась окольцованной, ещё и с двумя детьми. По рассказу Назарио, который узнавал все через своих знакомых, Каморра и Пять семей чуть не разразили войну снова, из-за того, что Оттавио опорочил жену одного из важных людей в их клане. Это было ужасно.
—Я соглашусь на любое предложение, Оттавио. Я люблю тебя, — приподнимаюсь, целую брата в татуированную щеку, и улыбаюсь. —Постараюсь уговорить Нею, спасибо, что приехал.
Оттавио криво улыбается, и кивает мне. Ну что же, меня ждёт увлекательное приключение благодаря любимому брату.
Нея не поддалась ни на мои уговоры, ни на настойчивые попытки Назарио. Она упрямо осталась в Маккини, словно пыталась доказать что-то самой себе. Может, она действительно не хотела лететь, а может, просто хотела показать характер. А я лечу, первый раз в осознанном возрасте.
На мне красивый белый спортивный костюм, мягкий и удобный, но даже он не может скрыть лёгкого волнения внутри. Я смотрю в иллюминатор, наблюдая, как город остаётся внизу, превращаясь в сетку крошечных улиц и домов, похожих на игрушечные. Когда-то, когда мама и папа были живы, мы часто летали. Я помню это смутно, как далёкий, почти нереальный сон. Тогда путешествия казались обычным делом, чем-то само собой разумеющимся. Но после их смерти всё изменилось. Теперь самолёт — нечто новое, почти пугающее.
Рядом со мной сидит Назарио. Он не умолкает ни на секунду, болтая с Оттавио обо всём подряд. О каких-то парнях, с которыми они пересекались, о старых знакомых, о делах, о жизни. Оттавио, как всегда, отвечает коротко, с ленцой, но его глаза смеются. А я молчу, смотрю сквозь стекло иллюминатора, и в моей голове рождается мелодия. Она появляется сама собой — плавные, тихие ноты, сначала несмелые, а потом всё громче. Я бы хотела сыграть её.
Пианино всегда было для меня единственным способом выплеснуть то, что копилось внутри. Когда слова казались бессмысленными, когда казалось, что никто не поймёт, пианино понимало. Но у меня его нет. Дядя с тётей не разрешали купить инструмент в дом, считая это пустой тратой денег и места. Поэтому мне приходилось арендовать пианино в музыкальной школе. Каждую неделю я откладывала на это карманные деньги, которые нам давал Оттавио. Он никогда не спрашивал, зачем мне они, но я знала, что он догадывается. Я откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза и мысленно перебираю клавиши. Пока что только так.
Мы прилетаем в Нью-Йорк рано утром. Я ещё толком не отошла от перелёта, но Оттавио действует быстро: нас с Назарио тут же заселяют в роскошный отель в центре города. Широкие холлы, сверкающий пол, высокий потолок — всё здесь кажется мне слишком большим, слишком роскошным, будто это кадры из фильма, а не реальность. Но реальность наступает сразу, когда мы отправляемся по магазинам. Я никогда раньше не видела таких вещей. Бренды, о которых слышала только из журналов или соцсетей. Бирки с ценами, от которых голова идёт кругом. Но что поражает больше всего — это то, как Оттавио расплачивается. Без вопросов, без колебаний. Он даже не смотрит на сумму в чеке, просто протягивает карту и кивает кассиру. Назарио ведёт себя сдержанно, так же, как и я. Нам обоим неловко. Мы не хотим чувствовать себя нахлебниками, не хотим обанкротить Оттавио. Но отказываться тоже нельзя — он не позволит. Поэтому мы берём что-то небольшое, символическое, чтобы он не подумал, что его жест не оценили.
После магазинов мы отправляемся на обед. Небольшое кафе с французской кухней, что-то уютное, с панорамными окнами, откуда открывается вид на улицы города. Мы едим нежные круассаны, запиваем кофе, и я не могу поверить, что всё это происходит на самом деле. Нью-Йорк кажется мне огромным, шумным, но в этом хаосе есть какая-то особая гармония. И всё же чего-то не хватает. Нея. Всю жизнь мы были вместе, втроём. Никогда не разлучались, никогда не проводили дни так, чтобы кого-то из нас не было рядом. А теперь она далеко. Я бросаю взгляд на Назарио. Он молчит, задумчиво ковыряя вилкой в тарелке, и я знаю, что он чувствует то же самое. Ему тоже её не хватает. После прогулок Оттавио отвозит нас обратно в отель. Он даже не заходит в номер, просто останавливается у входа и протягивает мне и Назарио несколько пачек долларов.
— Здесь несколько тысяч. На всякий случай, — говорит он, и его тон не терпит возражений.
Я беру деньги, хотя чувствую себя странно. Как будто это не мне. Как будто я в чужой жизни.
— Ты куда-то уходишь? — спрашивает Назарио.
Оттавио качает головой и криво улыбается.
— Работа. Позвали. Можете погулять вечером, но будьте осторожны, и если что, звоните мне.
И прежде чем мы успеваем что-то сказать, он разворачивается и исчезает за дверью.
Я перевожу взгляд на Назарио. Его кудрявые волосы ниспадают на лоб, а глаза прикованы ко мне.
—Это было круто, — хмыкает он, и схватив меня за руку, резко бросает на огромную кровать, которых в комнате было две. —Нея дура, раз не согласилась на поездку. Сама ведь мечтала о Нью-Йорке.
Я тяжело вздыхаю, когда Назарио падает рядом со мной, и закинув руки за голову, мечтательно смотрит в потолок.
—Я скоро стану солдатом.
—Это опасно, — проговариваю я, вспоминая о протезе и многочисленных шрамах Оттавио. — Чертовски опасно.
—Я мужчина, и должен принять эту опасность, — спокойно произносит брат, а я смотрю на деньги, лежащие в моей ладони.
—Я отложу эти деньги для занятий на пианино, — незамедлительно говорю я, и встав с места, запихиваю доллары в свой чемодан. —Нужно экономить.
—Скоро я буду получать зарплату, поэтому мы можем не экономить, — горделиво произносит брат, — поэтому эти тысячи, — он крутит деньги в руках. — Мы можем прогулять.
Я вскидываю бровь.
—Как?
—Помнишь, когда дядя и тетя уезжали на свадьбу Морелли? Мы тогда выпили пару бутылок шампанского, и это было классно. Предлагаю найти какое-нибудь атмосферное место, и напиться там, — Назарио подмигивает мне, а я отрицательно качаю головой.
—Вряд ли Оттавио оценит то, что мы пропили его деньги. Не стоит, Назарио.
—Нери, не будь занудой, — он сводит брови к переносице. — Завтра мы уже не сможем прогуляться, потому что Оттавио поведет меня к капо, и покажет место, где я буду работать после того, как он натренирует меня. Нужно пользоваться моментом.
Я вздыхаю, и снова вспоминаю о Нее. Она совершила ошибку, так обращаясь с Оттавио, и отказавшись от поездки, где, казалось, сбылись бы ее мечты. Нея является самой ранимой из нас троих, и прячась за маской безразличия, она пытается закрыть себя настоящую.
—Может быть не стоит? — спрашиваю я с надеждой, но Назарио отрицательно качает головой, и вскочив с кровати, мчится к своей спортивной сумке.
—У меня где-то было поло, которое оставлял Оттавио ещё пару лет назад. Думаю, в нем и серых брюках я буду соблазнителен.
—Ты собрался кого-то соблазнять? — я сдерживаю смешок. — А как же Айла? Она бегает за тобой с четвертого класса.
—Айла кареглазая брюнетка, Нери, — хмыкает брат, и начинает разрушать сложенные мною вещи в своей сумке. —А я люблю блондинок с голубыми глазами.
Закатываю глаза.
—Ты не в Маккини, Назарио, никто не станет спать с тобой за твои глупые шутки и красивую улыбку.
—Это мы ещё посмотрим. Собирайся, Нереза.
Как бы я ни сопротивлялась, как бы ни убеждала себя, что это глупая идея, я всё равно поддаюсь. Назарио умеет уговаривать, особенно когда ему что-то действительно хочется.
— Один раз, Нереза, просто развеяться, — говорит он, пока я качаю головой, скрестив руки на груди.
Я вздыхаю и сдаюсь.
Выбираю своё самое симпатичное платье — нежно-розовое, лёгкое, с тонкими бретелями. Добавляю к нему единственные ботинки черного цвета. Макияж почти отсутствует: чуть подкрасила брови, нанесла помаду. Этого достаточно.
Бар, который мы находим, расположен недалеко от отеля. К десяти часам вечера мы уже стоим у его входа. Я всё ещё волнуюсь. В голове крутится мысль, что Оттавио не обрадуется, если узнает. Но чем ближе мы подходим к входу, тем сильнее во мне просыпается интерес. Я никогда не была в таких барах.
Внутри приглушённый свет, в воздухе витает запах алкоголя и лёгкого табака, но не резкого, а скорее сладковатого, смешанного с ароматами духов и чего-то древесного. Громкая музыка не заглушает голосов, но делает их фоном, частью атмосферы. Я осматриваюсь, пытаясь запомнить всё до мельчайших деталей. Люди смеются, кто-то болтает у стойки, кто-то уже лениво покачивается под ритм музыки. Интерес постепенно перевешивает тревогу.
— Ну, как тебе? — шепчет Назарио, наклоняясь ближе, чтобы перекричать музыку.
Я бросаю на него взгляд, приподнимая бровь.
— Пока не знаю. Но кажется, ты был прав.
—Теперь мы идём пить, а потом я кого-нибудь трахну, — говорит брат, и я толкаю его в плечо.
—Не неси чушь.
За всю свою жизнь я пила алкоголь лишь однажды. Это, конечно, была идея Назарио. Нам тогда было по шестнадцать, и он, решив, что мы слишком зажаты, притащил несколько бутылок шампанского, которые где-то раздобыл. Я помню, как мы сидели в нашей комнате, хихикали, морщились от вкуса и пытались вести философские беседы, которые в тот момент казались очень глубокими. На утро же мы просто поклялись больше не повторять эту глупость. Но сейчас атмосфера клуба располагает к себе.
Я сижу за высоким барным столиком, наблюдая, как всё вокруг мерцает неоновыми огнями, как люди смеются, как официанты ловко лавируют между столами, разнося дорогие напитки. Здесь явно отдыхают богатые. Это видно и по одежде, и по взглядам — высокомерным, оценивающим, будто мы здесь чужаки. Назарио возвращается с напитками.
— Тебе коктейль, — он ставит передо мной высокий бокал с чем-то ярко-розовым. — А мне... — он поднимает свой стакан с янтарной жидкостью, — виски.
Он делает глоток и тут же кашляет, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица. Я смеюсь.
— И зачем ты это заказал?
— Надо же соответствовать, — хрипло отвечает он, прочищая горло.
Я пью свой коктейль. Сладкий, чуть терпкий, с лёгким вкусом алкоголя, но не неприятным. Через час музыка становится громче, свет сменяется движущимися прожекторами, а на танцполе уже почти не протолкнуться. Я замечаю, что мне хочется в туалет. Обернувшись к Назарио, я собираюсь попросить его пойти со мной, но он уже на танцполе, двигается под ритм вместе с какой-то высокой блондинкой. Он увлечён, она смеётся, их руки касаются друг друга, и я понимаю, что отвлекать его не стоит. Я глубоко вздыхаю и сама направляюсь к уборной. Толпа плотная, люди то и дело задевают меня, кто-то резко смеётся у самого уха, кто-то нечаянно цепляет локтем. Я пробираюсь к дверям и почти добираюсь до них, когда вдруг сталкиваюсь с кем-то.
Высокий мужчина, массивная фигура, словно выточенная из камня. Я собираюсь извиниться, но слова застревают в горле, когда чувствую, как его рука — холодная, железная, действительно железная — едва касается моего плеча. Меня пробирает страх. Его протез заставляет меня напрячься, а когда его серые глаза сталкиваются с моими, меня и вовсе пробирает дрожь.
—Извините, — пытаюсь перекричать музыку.
Он игнорирует мой жест вежливости, и идёт дальше.