Карат. Маленькая девочка и большое бытие.

Вертикальная доска с вбитыми в неё рядами гвоздей. Она прикрыта стеклом. Под доской ряд контейнеров. Своеобразный лабиринт и полоса препятствий для шариков которые попадают на доску ровно посередине и катятся вниз отклоняемые гвоздями вправо или влево. Больше всего шариков заканчивает свой путь в центральных контейнерах, но особо везучие или наоборот заканчивают свой путь в самых крайних. Это опыт демонстрирующий распределение Гаусса.
Цок, цок, цок — падают шарики один за одним.
Цок, цок, цок — события, выборы, люди.
Жизнь.

***

«...Карат...»
«...Карат?..»
«...Карат!..»
«...Тс-с-с...»

«Цок.»

Это Карат. Ей три года.
Уже поздно, но никто не забирает её из детского сада. Снова. Зато все игрушки в её распоряжении. Густой жёлтый свет заливает пустую комнату, за окном темнеет вечернее небо, а Карат собирает немую игрушечную «семью» к позднему ужину. Воспитательница долго звонит по телефону, потом тихо вздыхает и сама отводит её до дома. Глупо было бы спрашивать у Карат, как она к этому относится. Она не поймет.

«Цок.»

Это Карат. Ей исполнилось четыре года.
Карат гуляет с дочками маминой подруги. Во время прогулки они поднимаются на пешеходный мост возле железнодорожного вокзала — посмотреть на поезда. Вагоноремонтный завод — он тоже сойдет за городскую достопримечательность.
— Гы-гы-гы.
— Ха-ха-ха.
Сёстрам по тринадцать лет, они разговаривают о непонятных вещах, смеются и плюют с моста на проходящие составы.
— Смотри, — говорит одна и показывает на длинный ров между колеями. Там из стенки рва бьёт вода.
— Видишь, вода течет? Оттуда железнодорожники пьют!
— А там в стенке фильтр воду очищает? — живо интересуется Карат. — А где они кран поставили, если вдруг захочется воду отключить?"
— Гы-гы-гы.
— Ха-ха-ха.
Сёстры беззлобно смеются.
— Ты такая забавная, Карат. Тебя так просто обмануть.
— А зачем меня обманывать?
— Вырастешь, поймешь.
— Гы-гы-гы.
— Ха-ха-ха.
И они идут гулять дальше.

«Цок.»

Где Карат? Её здесь нет. И там тоже нет.
Ей сейчас шесть лет. Карат забыли в кафе и теперь, пока её ищут родители, она сидит за отдельным столиком и смотрит телевизор, дожидаясь их возвращения. По телевизору нет ничего интересного. Седой дядька ведет непонятную лекцию, играется с шариками и исписал целую доску незнакомыми символами.
А потом её потеряли в универсаме.

«Цок.»

Это Карат. Ей восемь лет.

— Карат...
— Карат?..
— Карат!..

— Карат, ты любишь свою маму?
— А своего папу?
— А нового папу?
Взрослым так нравится задавать вопросы, на которые Карат сложно ответить. Устраивать из них целое представление, смеяться над ответами и гладить Карат по голове...
Нездоровится.
Карат лежит в больничном подвале. Здесь пусто, прохладно и влажно — как в гастрономе. У Карат берут желудочный сок на анализы.
Карат лежит на кушетке, перед ней стоит облупленная табуретка с баночками. Когда наполнится одна, Карат должна переставить трубку в другую. Она с удовольствием бы поспала, но эта задача важнее.
Напротив, на такой же кушетке, лежит мальчик. Они стараются не смотреть друг на друга. Обоим противно...
Сон приходит и уходит.
Карат то проваливается в дрему, то лежит с приоткрытыми глазами и смотрит в больничный потолок.
Посреди ночи она проснулась в полной темноте и на мгновение забыла, где находится, пока в глаза не бросилась знакомая стена палаты.
«Это подвал? Нет, палата. Как странно», подумала Карат.
«Если я не знаю где нахожусь, есть ли разница где мне очутиться? Почему же нельзя проснуться в другом месте? Ведь я не замечу подмены...»
Карат переворачивается набок и слегка вздыхает.
Бессонница. Фары редких машин изредка освещают палату. У Карат есть время думать о таких вещах.

«Цок.»

Это Карат. Ей десять лет.
Она умеет предсказывать будущее. Если отчим приезжает из командировки, значит Карат скоро положат в больницу — поправлять здоровье.
В больнице будет скучно. Дети будут меняться. Карат никто не будет навещать. Она будет смотреть с медсестрами новости или бесконечные фильмы про любовь. А если выпустят погулять, она будет с другими детьми бродить по пятачку земли с бетонным столбом в центре. На столбе будет висеть табличка с непонятной надписью, черепом и перекрещенными костями. И будут говорить, что под ней хоронят детей, которые пробовали сбежать.
Карат прекрасно умеет предсказывать будущее. Но её никто об этом не спрашивает.
А ещё Карат стыдно возвращаться в класс. С каждым разом он становится всё более чужим.
Смена дня и ночи — правило. А смена событий? За плохим обязательно должно идти хорошее? Так говорят. Мама говорит:
— Всем иногда бывает плохо. У каждого в жизни бывают чёрные полосы, после них обязательно идут белые полосы.
— То есть если с человеком случилась большая беда, потом обязательно произойдет что-то очень хорошее?
— Да, — отвечает мама.
— A если случилось что-то хорошее, надо потом ждать плохого?
— Надо надеяться, что плохое не случится.
— Значит это не правило?
— ...
«Кто решает чему быть?»
«Кто-то это решает?»
«Кто следит за событиями и отмеряет, что...вот тут должна закончиться чёрная полоса и начаться белая?»
Карат должна поправлять здоровье. Её всегда кладут в больницу, даже если нет мест. Мама старается ради Карат. Мест нет, но Карат временно кладут в больничную библиотеку. Сквозь приоткрытую дверь в комнатушку льётся свет дежурной лампы и мучимая бессонницей, Карат читает одну книгу за другой.
— Мама, а что не так с котом Шредингера?
— ?

Карат придумала теорию, что все предметы существуют потому что их видят, либо помнят про них. А если предмет случайно пропадет с глаз и если о нем никто не вспомнит – такой предмет оторвётся от нашей Вселенной.
В самом деле, какая Вселенной разница, был он или его никогда не было? Если никто не помнит, не видит, и следов никаких не осталось?
«Можно ли пропасть запершись, допустим, в шкафу?»

«Цок.»

Это Карат. Ей — двенадцать лет.
Она села на скамейку у подъезда, почитать книжку. Но ей надоели скучные истории и она придумала свою.
«Жили-были два муравья и были в их жизни и светлые, и черные полосы. Одного муравья Карат случайно размазала каблуком по асфальту, когда садилась на скамейку, а второй сейчас карабкается по её ноге.»
— Не судьба, — говорит Карат себе под нос и брезгливо стряхивает насекомое палочкой.
Потом она долго рассматривает маленькую тёмную полосу на асфальте. Карат плачет...
Долгий урок литературы. Учитель довольно оглядывает класс, он хочет затеять с учениками дискуссию о добре и зле. Хочет напомнить о простых истинах и морально-этических нормах. Так он записал в большой тетради с учебным планом.
— Зачем мы должны делать добро, дети?

Карат поднимает руку, она хочет спросить.
— А зачем мы должны об этом задумываться? Разве не стоит делать добро не думая?
Пауза. Неловкая пауза.
Карат не видит. Никто не видит, насколько заданный ею вопрос обескуражил молодого учителя. Какой бы он ни видел эту дискуссию, когда задавал классу вопрос, чтобы бы это ни было, оно пошло прахом.
Что-то сломалось в планах учителя, сломалось настолько, что он пошел на попятную, по ходу отступления спасая свой авторитет.
— То есть, мы должны делать добро направо и налево, — размахивая своими руками, будто перекладывая из стороны в сторону кирпичи, учитель корчит гримасу удивления — э-э-э... бездумно?

— Карат...
— Карат?..
— Карат!..
Раздаётся одобрительный хохот в классе.
— Делать добро бездумно? Это как, расскажи нам.
— Нет... Не так, я хотела... Я не знаю, — сдается Карат и садится под всеобщий хохот.

«Цок.»

Температура — 37.3˚, кажется, Карат заболела. Терапевт выписывает направления на анализы — кровь, моча.
— Анализы в норме, — говорит терапевт.
Карат молча на неё смотрит. Терапевт подклеивает анализы в толстую больничную карточку, затем поднимает уставшие глаза.
— Ну что смотришь? Иди.

Карат жалуется на температуру и головную боль родителям. Родители посылают Карат к врачу. Врач посылает Карат на анализы. Анализы в норме. «Следующий!»
— Мама, можно мне аспирин? Или может...
— Ты всё равно пойдешь в школу. Тебе надо учится.

Но родители беспокоятся о дочке. Отчим садит Карат на колени, он говорит:
— Лекарства пьют если больны, Карат. Если пить лекарства без рецепта — будет плохо. Так что сказала врач, ты больна?
— ...Хорошо, папа.

«И всё таки, если закрыть себя в шкафу, будет ли этого достаточно? Потеряется ли связь со Вселенной? Но люди, случается, попадают в шкафы... но это заведомо неудачные попытки, ведь о тех, кто потерял связь, мы никогда не вспомним, потому что их никогда не было.»
Не то, чтобы Карат хочет закрывать себя в шкафу, Карат просто нравится думать.

«Цок.»

Это Карат. Ей уже тринадцать лет.
Она — большая девочка. Она должна позаботиться летом о больной бабушке. Карат любит бабушку. Бабушка знает немецкий, польский, украинский и киргизский. Бабушка научила Карат вязать и шить. А ещё, бабушка умеет прясть! У неё в шкафу лежит веретено и клубок верблюжьей шерсти.
Здесь, на краю города, скучно. У бабушки есть развлечение — она разговаривает с умершим дедушкой. А Карат с трудом сходится с соседскими детьми.
Один мальчик гордится своим отцом — военным. Сам носит тельняшку, показывает подаренный отцом берет и жутко матерится. Бывает за это бит, но всё равно повторяет услышанные от отца слова. Он хочет быть похожим на него.
Девочка — слушает известного певца. Она хочет быть во всём похожей на его жену, тоже певицу.
— Карат...
— Карат?..
— Карат!..

— Карат, а твой папа военный?
— Карат, а у вас есть машина?
— Меня бабушка учит немецкому яз...
— А мы не учим! А мы их победили, немцы — говно!!!
— Карат. Ты фашист?

Температура.
У бабушки нет телефона, поэтому Карат звонит родителям с почтового отделения — по вечерам там занято, днем никто не берет трубку.
Сейчас Карат торопливо идет по улице. Надо найти кефир для бабушки, его почти нигде нет. Или купить молоко с рук, а время для молока уже позднее.
По пустынному переулку Карат торопится в продуктовый магазин. У Карат снова болит голова.
«... а Карат сказала... »
«...вот! Знаете, Карат... »
Карат торопится и на ходу говорит, обращаясь непонятно к кому:
— Зачем? Зачем вы рассказываете про меня глупости?

Голоса знакомых и незнакомых людей.
«...Карат... »
«...Карат?... »
«...Карат!... »
«...Тс-с-с... »

Температура.
Ртутный столбик не умеет лгать, он деловито и неутомимо, совершенно бескорыстно отображает объективную реальность. Изо дня в день.
Почему происходит то, что происходит? И почему двери на кухню ведут именно на кухню? Всегда. Карат однажды их не узнала, открыла — а там всё равно кухня. Но ведь Карат тогда не знала, что там кухня.
— Бабушка, это потому что двери были кухонные?

Дети играют в подвале, но Карат с ними нельзя.
—...
— Потому что!..

— Карат...
— Карат?..
— Карат!
— Карат, а какую ты любишь музыку?
— Разную.
— А кто твой любимый певец?
— Не знаю, слушаю, что нравится, в...
— А этого певца любишь? Он самый лучший. Знаешь чем?
— Чем?
— Ну ты и глупенькая.
— Наверное.
— Ты ничего не понимаешь!
— Наверное.
«Я? На кого хочу быть похожей я? Но зачем? Ведь я — это я. И почему я должна вырасти в маму или папу? Не понимаю».
Карат думает осторожно, ведь если думать много — у неё наверняка снова заболит голова...
Вот конец лета. Бабушке плохо. Карат вызывает бабушке скорую.
— Где твои папа и мама?
— В городе живут.
— Позвони им, пусть последят за бабушкой. Тебе будет тяжело с ней.
— А вы не заберете её в больницу?
— Нет причин.
Но по вечерам там занято, а днём никто не берет трубку...
Да были ли родители? Лето дышит жарой на исходе, дышит жаром Карат и в этой духоте, не отпускающей ни днем, ни ночью, растворяется сама реальность.
Карат с бабушкой смотрят телевизор. Пожилая тётя по телевизору, с чувством рассказывает о сыновьей любви.

О том, как все, невзирая на возраст и занятость делами, должны бежать в отчий дом и падать родителям в ноги, со слезами прося о прощении: «Так как мы все перед ними виноваты». Потом кружится хоровод и играет на баяне седой старичок.
Карат неудобно и неловко от мысли падать родителям под ноги, и она уходит к окну подумать об этом.
В постели что-то тихо бормочет бабушка, крутя в слабых руках клубок ниток, с которыми она уже ничего не может сделать. Бабушка бормочет на немецком, польском, украинском и киргизском. Подняв руку вверх, перебирает на пальцах числительные.
Кружится на прогоревшем экране чёрно-белый хоровод. Катится по полу шерстяной клубок и Карат идет ему наперерез, чтобы подхватить и вернуть бабушке.
— Книжку бы мне. На киргизском, почитать бы. Э-эх... — тихо причитает бабушка, — Эхе-х...
Карат вновь подходит к окну — поразмышлять не спуская глаз ни с бабушки, ни с телевизора. А в нём всё кружится, кружится бесконечный хоровод, надрываясь, дребезжит в динамик седой баянист и говорит с надрывом, заламывая руки, пожилая тётя.
Снова выпал и подпрыгнув, как живой, катится клубок ниток из верблюжьей шерсти.

Карат возвращается домой с кефиром и не то она идёт, рассекая густой как желе воздух, то ли мир сам движется под ногами у Карат, услужливо поворачиваясь улицами и домами, деревьями и солнцем. Карат заметила краем глаза, что на её мчится большой рыжий пёс и отскочила, чтобы с ним не столкнуться. Она повернула голову...
— Где же ты, пёсик?

«Цок.»

Бабушка умерла этой ночью. Карат прикрыла зеркала. Карат утром должна обязательно позвонить родителям. Зажечь свечку надо?
Глупо было бы спрашивать у Карат, как она к этому относится.
Она не поймет.
Жизнь — это череда событий, которые случаются. Они случаются без явных взаимосвязей, цели или предназначения, они просто ложатся как придется и Карат не видит как на них повлиять.
За окном непроглядная темень, видно только полную Луну, будто нарисованную на окне с той стороны.
Карат бродит по дому без цели. Заглядывает за все двери подряд. Карат уходит. Карат возвращается.
— Я хотела спросить. Пусть теперь... и поздно... Бабушка, а ты не видишь этого рыжего пёсика?

Теперь Карат спит беспокойным сном. Ей снятся то больница, то школа. Снятся люди гладящие её по голове. Снится, что она сидит в бабушкином кресле. Ей надо смотать клубок пряжи сделанной бабушкой. Перед ней вертится хоровод, а в центре сидит седой баянист и с чувством играет на баяне. Непонятно откуда доносится голос:

— Жизнь готовит сюрприз для тебя, Карат.
— Хороший?
— Для тебя — нет однозначного ответа. Для окружающих — нет, пожалуй.
— А его можно обойти, если я не хочу причинять другим неудобства, как маме и папе?
— Ты идешь по жизни прямо, Карат. Но у жизни нет своего мнения или желаний. Если ты вдруг пойдешь под углом — она не станет возражать.
— А как это сделать?
— Если ты не видишь линии жизни — нет ответа. Но...всякое случается. Мало ли, что может произойти до того, как случится непоправимое.

«Цок.»

Это Карат. Середина осени. Бабушку давно похоронили. В доме было много гостей, горевали о бабушке, жалели Карат, которая как неподатливая тряпичная кукла переходила из объятий в объятия. Её жалели, говорили между собой то о тяжелой женской доле, то о старости. Пили водку.
А когда Карат не было рядом, снова тихо переговаривались о ней. Но Карат это было не интересно. Она сидела в своей комнате возле окна, читала книги. Изредка она бросала взгляды во двор, где желтыми и красными листьями пылали деревья.
Вот и сейчас она размышляла о воле, людях и поступках. Всю жизнь она смотрела на происходившее как на кино, не понимая когда надо или не надо вмешатся, чтобы что-то изменить. Да и можно ли было действительно повлиять на что-то по настоящему? Опыт подсказывал Карат, что не особо. И она просто созерцала жизнь, не особо радуясь или огорчаясь. Да и другие люди, они ведь не были Карат, они были кем-то другим и она не решалась вмешиваться в их жизнь не имея чёткого представления о последствиях. В отличии от них. Карат глубоко вздохнула.
На самом деле Карат смотрит в окно не просто так. Был один мальчик. Они были едва знакомы, что не удивительно для флегматичной девочки. Последнее время, мучимая бессонницей, головными болями и температурой она часто стояла вечерами прислонившись лбом к холодному стеклу. Именно тогда она обратила на него внимание. Он часто задерживался во дворе допоздна. Один, в совсем не детское время он сидел на лавочке или бесцельно бродил кругами пиная траву, листья, песок в песочнице.
В этот раз он тоже пришел и Карат приняла решение. Было уже около полуночи, родители спали в своей комнате и она быстро переобувшись и натянув болоновую куртку тихо выскользнула из квартиры.
Во дворе было холодно, моросил мелкий дождь. А мальчик привычно и неспешно нарезал круги по двору.
— Привет. — Сказала Карат.
— А что ты здесь делаешь? — Спросила Карат.
— Уже поздно, а тебя не наругают родители? — Поинтересовалась Карат.
Каждое слово давалось Карат нелегко. Она так не привыкла. Она так не умела. Но что-то, какое-то непонятное грустное и тягостное чувство, принуждало её раз за разом, отчаянно пытатся зацепиться словами за ускользавшего мальчика. Она нервно мяла край болоновой куртки пытаясь подыскать слова...
Но разговор совсем не клеился. Мальчик вяло отвечал через плечо, разбрасывая ногою листья, продолжая свою прогулку.
Предложить вынести зонтик? Спросить как дела? Что сказать? Что нужно спросить? Карат снова окутывакт жаром и тени, чёрные и рыжие уже клубятся где-то на краю поля зрения.
— А о чём ты думаешь? — задала Карат очевидный вопрос и внезапно мальчик остановился.
Он повернулся. Он поднял голову. Он посмотрел своими ничего не выражающими глазами прямо в глаза Карат и неожиданно улыбнувшись ответил:
— Я не знаю — и добавил снова повернувшись к девочке спиной, — мне уже домой пора, извини.
Хлопнула дверь подьезда, Карат осталась одна. Моросил дождь и собравшись на локонах, капли дождя соскользнули побежав ручейком по горевшим щёкам.
Сегодня её снова мучила бессонница. Отложив книги она думает о воле, людях и порступках. О добре, о мотивации. О бабушке и одиночестве. А о чем она думала на следующий день, смотря в окно на машину скорой помощи во дворе, Карат и сама не знала.

«Цок.»

Осень кончалась, деревья догорели.
Мама проводила Карат до ворот, хрустя первым утренним льдом под ногами. Медсестра встречала их с другой стороны. Наверно, полагалось передать её "с рук в руки" в регистратуре или где-то там, но у мамы всё было схвачено. И Карат просто проскользнула между створками приоткрытых ворот, стараясь не зацепить чешуящиеся на них, многолетние слои краски. Вслед за девочкой проскользнул сквозь ворота пластиковый пакет с портретом патлатого певца диковатой наружности. В нём лежали аккуратно сложенные Карат её личные вещи.
Медсестра небрежно, но с профессиональной цепкостью взяла её за руку и повела к двери приемной. Там Карат привычно разоблачилась, отдала кастелянше свою шапку, курточку и вязанные рукавицы. Переобулась в тапки. С удивлением узнала, что "нельзя" и покорно отдала свой пакет с вещами и диковатым певцом. Тогда медсестра, устало хмыкнув, достала здоровенную связку ключей и открыла первую дверь, а затем, мягко подтолкнув Карат в коридор, пахнущий больничной едой, прошла сама и закрыла двери на ключ.
Медсестра повела девочку по незнакомому коридору, незнакомой больницы и каждый раз когда путь им преграждала дверь - её сначала отпирали гремящей связкой ключей, а оставив позади - непременно закрывали. Так и шли. Поворот ключа. Шаг. Поворот ключа обратно. Ни шагу в сторону - только по прямой. И новый отрезок мрачного коридора - их было много, девочка не считала, но явно больше чем два или три.
Казалось, что с каждым проходом сквозь двери, лампы горят всё слабее. Казалось, что воздух становится всё тяжелее. И, то ли слышала Карат в самом деле, не то её мерещились далёкие голоса - не такие, как в старой больнице. Она шла молча, направляемая мягкими подталкиваниями в спину.
За одной из дверей она запнулась - псы. В полумраке коридора, выстроившись в ряд вдоль облупившихся стен, сидели они - рыжие и чёрные. И смотрели на Карат грустными глазами. Теперь у неё была возможность их тщательно рассмотреть, но Карат специально не повернула головы и не подала виду, чтобы не смущать медсестру. Толчок в спину и они продолжили путешествие по бесконечному коридору, мимо бесконечной вереницы псов со скорбными глазами. То ли голова у Карат закружилась, то ли и впрямь - вскоре пол пошёл под углом вниз, а за очередной дверью девочка запнулась вновь - у её ног плескалась вода. Пол, стены и вереница собак, а в конце и потолок с пыльными люстрами - все уходили под её тёмную поверхность. И снова нетерпеливый толчок.
Карат сделала шаг, сделала второй. Погрузилась холодную воду по-пояс, затем по-грудь, потом она шумно вдохнула и вошла в воду с головой оказавшись у очередной двери - последней. Наверно последней, так ей показалось. Древнющие двери. С вензелями и филенками. Много раз чиненные, с вековым, поди, упрямым замком, не признавшим огромный ключ. Медсестра снова устало хмыкнула, тихо руганувшись вступила в схватку с впавшим в маразм, дореволюционным чудовищем и неосторожно потеряла Карат из виду.
Жизнь готовит для тебя сюрприз, Карат. Он не спрятан за этими дверями, его нельзя найти ни в тумбочке, ни под кроватью. Это процесс и он уже начался. И хотя этот сюрприз для тебя, как раз ты его и не заметишь. И хотя происходящее - дело, в общем-то, житейское... Но, всякое случается.
И пока медсестра пыхтела над замком - где-то надломилась, пошла трещиной Вселенная. И распалась на волокна ткань реальности - вот ниточка с вопросом, вот ниточка со Шрёдингером...
А вот - нить из верблюжьей шерсти. Откуда она у ног Карат? Уже один конец она держит в руках, а где продолжение? А коридор где? И где же медсестра, дверь, псы, стеныводапотолокправолевопрошлоенастоящее? Схлопнулся разлом, распахнулась дверь и медсестра пошла пить чай.
А Карат? Там, где нету ни верха, ни низа, ни прошлого, ни будущего, где ничего нет, но всё может появится - Карат распадается на пустоту.
И теряя слой за слоем, её личность обнажает всё отчётливей, то единственное желание с которым она прожила свою недолгую жизнь:
- Я хочу остаться собой. Я хочу остаться собой. Я хочу остаться собой. Я хочу остаться собой. Я хочу остаться собой. Я хочу...
И что-то подсказывает, что в месте, где нет ничего, но всё возможно - её желание было исполнено. Но это уже, совсем другая история.

***

Вертикальная доска с вбитыми в неё рядами гвоздей. Она прикрыта стеклом. Под доской ряд контейнеров. Своеобразный лабиринт и полоса препятствий для шариков которые попадают на доску ровно посередине и катятся вниз отклоняемые гвоздями вправо или влево. Больше всего шариков заканчивает свой путь в центральных контейнерах, но особо везучие или наоборот заканчивают свой путь в самых крайних.
— Бам! — шарик должен был упасть в крайний контейнер, но, побалансировав на его кромке, вылетел за пределы и упав на пол, укатился прочь.