КОРНИ

/ПРОЛОГ/

Лëжа в высокой траве, оплетенный корнями старого дерева, он едва открывал глаза, но отчаянно пытался уловить редкие касания солнечных зайчиков к своим векам и поймать их отблески на ресницах. Солнце. Когда в последний раз он видел его не кусочком мозаики через плотную ткань размашистых ветвей, не тонким отсветом в капле росы сквозь густую щётку подлеска, а напрямую, большим белым диском в бесконечных голубых небесах? Он уже и не помнил.

Когда он впервые пришел к дереву и присел отдохнуть в тени его раскидистых отяжелевших от сочной листвы ветвей, кто мог предположить, что всё это обернется вечным заключением во мраке и сырости? Он уже почти не верил, что жизнь его была совсем другой, что руки и ноги его были свободны, грудную клетку не сковывали путы корней, мох не забивался в нос, мешая дышать, а рот не был заполнен сырой землей. Казалось, прошли столетия, прежде чем он смирился и потерял ту призрачную нить, что связывала его с прошлым миром. Тьма с каждым годом становилась сильнее, он всё глубже погружался под землю, солнца было всё меньше, но он всё еще изо всех сил пытался ощутить его хотя бы частичкой своего измученного тела.

Тело... оно еще было целым? Или уже истлело до кости, обглоданное червями? Там всё еще была кожа? А мышцы? Или их давно заменила туго сплетенная грибница, обвивающая пожелтевший скелет? Есть ли у него ресницы на самом деле или это лишь тень, дорисованная его воображением в попытках несчастного, заточенного в черепе мертвеца, разума сохранить остатки вменяемости?

Мысли всё чаще путались, грудь больше не вздымалась в механических попытках вдохнуть, он уже не чувствовал копошение живности вокруг и не обращал внимания на лесные шорохи и скрип корней. Смирение или отчаяние - что стало его главным пленителем? Почему он больше не пытался вырваться, а тонкие пальцы заледенели и не рвались больше сплести заклятий? Неисчерпаемый ряд вопросов - вот и всё, что ему осталось. Вопросы к себе, вопросы к лесу, вопросы к дереву, вопросы к червям, поселившимся в его волосах, вопросы к небесам, оставившим его, и к сердцу, что предательски отказалось биться. Так много вопросов, так мало ответов. Где он слышал эту фразу? Почему она ощущается послевкусием шутки на иссушенных губах? Ответа не последует. Их никогда не было, а если бы были, он бы ни за что не оказался здесь.

Раньше, когда Лес еще говорил с ним, воспринимая его как отдельную личность, а не как подкормку для старого дерева, Он говорил, что спасение может быть даровано, если только найдется тот, кто решится открыть Дверь. Да придет спаситель, и протянет он руку измученному корнями и иссушенному виной, задушенному землей и истерзанному надеждой, и станет та рука снова живой, и обретет он прощение и спасение свое во взгляде глаз милосердных. Как-то так говорил Лес, менее поэтично, более расплывчато, но что еще осталось разуму, почти уничтоженному скукой, как не словоформование и мыслеизрячение самыми изощренными способами в попытках не потерять хотя бы возможности мыслить на человеческом языке?

И он ждал. Сочинял истории, придумывал сюжеты, пересказывал чужие поэмы: он знал, что умение мыслить на языке человека - это последнее, что отделяет его от полного слияния с лесом. Однажды он забудет последнее человеческое слово «Я» и превратится окончательно в перегной у подножия древнего дерева, что словно храм возвышается в сердце леса, и мысли его сольются с мыслями деревьев и птиц, грибов и животных, он станет одним из них - всего лишь частью одного огромного организма, распластавшегося на километры вокруг - частью Леса. И тогда уже ничто не сможет его спасти. А пока он может обрекать мысль в слово, пусть и не произнося его в слух, пока он может составлять слова и предложения, он еще не закончился, он еще здесь.

И пусть вера его в чудесное спасение истончилась, словно старческий волос, пусть надежда его истрепала львиными когтями сердце до такой степени, что то не выдержало и остановилось, он всё еще хотел жить. Отчаянно, болезненно, совершенно сумасшедше, но абсолютно по-человечески хотел жить.

По-человечески... Человек... Что ещё связывало его с прошлой, зыбкой, дрожащей, недостижимой жизнью, жизнью человека? Что делало его им? Что связывало душу и тело? Что позволяло звать себя "человек"? Что это? Такое важное, такое простое, такое знакомое. То, что есть у всех. То, что раньше нельзя было знать никому. То, что прятали как ценное сокровище от местных обитателей, чтобы они не украли, не присвоили себе, не смогли тебя одурманить. И то, что он выдал по-глупости и цеплялся за него, как за последнюю ниточку... Что никак нельзя забывать? Никогда нельзя забывать! Что он помнил раньше так чётко, повторял годами, ворочая в голове, изменяя, коверкая, пробуя сухим языком на вкус в своём рту? Что он забыл...?

/ ИВЫ /

Рина поправила на плече сползающую лямку рюкзака, прищемившую прядь русых волос, покрепче перехватила ноутбук и встала в самую устойчивую позу из всех, как она считала, натренированную годами. Дорога в родное село была долгой, сидячие места, как обычно, ещё с конечной остановки были заняты бабушками с рассадой в ящиках, дедушками с удочками наперевес и огромными котомками яблок, а водитель, дядя Серёжа, не ездил, а летал на своей старой Газели так, как будто у всех пассажиров есть ещё минимум по три жизни в запасе, а у него лично так и все 9.

Маленькая, морщинистая как сморчок бабушка, обмахивая себя газетой, утëрла платочком с вышивкой пот со лба и что-то проговорила, судя по движущимся губам. Рина вытащила один наушник и неловко попыталась запихнуть его в карман джинсовой юбки.

-Чего, баб Мань? Не услышала, - улыбнулась она.

-Ишь ты, не услышала. - Бабулька скосила сморщенный рот в ухмылке. Все шипящие гласные у неё выходили с подсвистом, и Рина поняла, что баба Маня в этот раз не забыла свою вставную челюсть. - Эх, Маринка, ото переехала в свой город, теперича ничего не слышу, ничего не вижу, да?

-Баааб Маань, - Рина снисходительно улыбнулась. Эта старушка знала и саму Рину всю её жизнь, и её маму, и бабушку и даже прабабушку застала.

-А вот вынула б свои затычки из ушей и услышала бы, что я тебе говорю! Клади свои сумки уже, чаво ты с ними телепаешься? - Она крепко похлопала по своим коленям, обтянутым тонкой юбкой. Несмотря на солидный возраст, старушка была очень крепкой. Рина видела других стариков в её возрасте, особенно во время патриотических мероприятий в университете, когда вся группа по указке декана отправлялась поздравлять ветеранов с годовщиной Дня Победы. Она видела их водянистые глаза, дрожащие руки и плохо слушавшиеся ноги, видела старые слуховые аппараты и рассеянность, которая сопровождала каждое их движение. У баб Мани такого не было и в помине. Она словно и не видела вовсе войну и презирала старость в своим жизнелюбии и жизнерадостности. Иногда Рина думала, что старая баба Маня любит жизнь так, как она и её сверстники уже не умеют. - Клади-клади, а то щас Серёжка начнёт ямы на мосту объезжать, ты и завалишься. И так вон, как тремпель мотыляешься, худющая стала, страсть. Совсем ничего не ешь, поди, в своём институте.

Дядя Серёжа, задорно бибикнув трактору, обтëр усы и пошёл на обгон, подмигнув Рине в длинное салонное зеркало. Она положила ноутбук бабе Мане на коленки и спустила рюкзак с плеч, то и дело больно ударяясь то рукой, то рёбрами о жёсткие грани плотных рядов сидений. Стоять было действительно неудобно: голову приходилось наклонять, пакет с одеждой в ногах мешал и противно прилипал к потной ноге. Было душно, даже открытый люк в потолке и настежь раздвинутые окошки не помогали. Голову приходилось чуть наклонять вперёд, иначе макушка то и дело задевала жёсткий замызганный потолок. Маршрутка в очередной раз лихо вильнула вправо и Рина, запутавшаяся ногами в пакете, резко скинула рюкзак вниз, машинально пытаясь ухватиться за край кресла, стоящего впереди бабы Мани.

-Ох ты ж, хосподи-ты-боже-мой, - скороговоркой проговорила старушка, одной рукой придерживая ноутбук девушки, а другой подхватывая её под локоть. - От шо твой город с людями делает! Серёжа, ты щас девочку угробишь, дурелом!

-Простите, баб Мань! - Дядя Серёжа приложил левую руку к карману на груди своей синей рубашки в жесте сердечного извинения. - И ты, Маришка, не серчай. Развелось тут всяких, тормоза да и только! Мы так до наших Ив ток к семи доберемся. А меня дома Любаня ждёт, к нам брат мой с Камчатки приехал. Надо поспешить.

-Ох, Серёжка, поспешишь - людей насмешишь. Знаешь такое? Ты давай полегче. Нам тут всем ещё пожить хоцца. А Любка подождёт. И Ромка твой тоже.

-Лаааадно-ладно, - водитель махнул рукой. Он водил эту маршрутку вот уже 25 лет. Ещё Рина не родилась на свет, а дядя Серёжа (тогда ещё просто молодой Серёжка) купил свою первую газель и начал нелегально катать своих односельчан в райцентр и обратно. Городские автобусы, конечно, тоже ходили, но только два раза в день, в 6 утра и 5 вечера, и все, кто на них не успевал, уже не могли выбраться из Ив (или в них добраться), если у них не было автомобиля. Много воды с тех пор утекло и сейчас дядь Серёжа осуществляет перевозки уже законно, открыл своё ИП, не без трудностей, но у него всё получается потихоньку. И всё село знает его, как добродушного весельчака, склонного к лихачеству, который делает самую лучшую вишнëвку в мире. От этой его настойки Рина однажды уснула после третьей рюмки прямо на столе во время празднования свадьбы соседей. Больше она ту вишнëвку никогда не пила, но дядя Серёжа усердно передавал ей «пузырёчек на память» каждый раз, когда бабушка передавала Рине гостинцы в общагу. За эту вишнëвку все общажные пацаны Рину готовы были носить на руках.

-Ты надолго домой, дочка? - Спросил водитель, поглядывая в зеркало. - Лето же, отдохнешь хоть от своего города, да бабушке с хозяйством поможешь.

-Не знаю... - неохотно ответила Рина. - Я только своих навестить... - Баба Маня и дядя Серёжа посмурнели, водитель коротко кивнул. - И надо обратно возвращаться.

-Так кудой тебе возвращаться, Маринка? Экзамены ж уже посдавала, бабушка говорила, что на красный диплом идëшь. Отличница наша!

Рина скромно улыбнулась, но ей было приятно получить похвалу. Из села редко уезжали учиться в город. В основном, поступали в техникум или аграрную академию в соседнем посёлке покрупнее и шли работать на зернозавод или в коровник. Село было сельскохозяйственное и маленькое, в основном, все были при деле на двух крупных агрохолдингах, а многие содержали и личные хозяйства. Местные молодые люди не отличались амбициями и высокими стремлениями, считая, что здесь они кормят всю страну, а от того работа их чрезвычайно важна и правильна. Рина так не считала и сразу после 11 класса сбежала в самый крупный город региона, чтобы отучиться на маркетолога. Местные этого решения не поняли, как и того, чем маркетолог должен заниматься, кроме как «всякое барахло людЯм втюхивать», но со всем своим простодушием поддержали. Единственный, кто был действительно недоволен - это её мать.

Галина, так её назвала баба Маня, была женщиной строгой, если не сказать суровой. Она рано потеряла мужа, а затем и своего отца, а потому вся тяжесть хозяйского быта взвалилась на её плечи. Рина помнила времена, когда папа был ещё жив. В те годы мама была мягче и ласковее, она часто смеялась и была душой любой компании. Он поэтому её так и любил. Сильно любил, крепко. Баловал её, а маленькую Рину баловал еще пуще. Тогда Галина ничего тяжелее тяпки или кастрюли с борщом не поднимала. Она звала его своим Гришенькой, а он её своим Галчонком. Вечерами они собрались вместе и смотрели совершенно дурацкие сериалы по телевизору, мать прижимала Рину к себе, а отец массировал маме ладошки, натруженные за день в огороде.

Счастье длилось не вечно. Отца забрал рак. Он здесь частый гость. Ринина семья живёт в той области, что славится самыми высокими показателями по заболеваемости раком. Здесь большая радиация, говорят, сильно задело во время той аварии на атомной станции. Многие в селе умерли именно от этой болезни. Мужчины, чаще всего, умирали от рака лёгких, потому что курили, как паровозы, и бросать не думали. А женщины от рака груди. Наверное, потому что всё принимали близко к сердцу, думала Рина. После смерти отца жить стало тяжело. Они переехали в дом к бабушке и дедушке, свой дом Галина продала. С тех пор она была уже не той мамой, что раньше. Веселье и смех ушли вместе с лёгкостью и звонкостью фигуры. Плечи становились больше и шире, ноша всё тяжелее. Характер матери тоже испортился. Она стала быстрее выходить из себя и жутко злилась, если что-то шло не по её плану. Но уж лучше так, чем то, что было в начале. Рина отлично помнила, как долгие месяцы мать не могла взять себя в руки. Что-то в этой сильной женщине сломалась совершенно неистово, и она плакала, плакала и плакала день за днём, отказываясь от еды и обычной жизни. Если бы не дед с бабушкой, неизвестно, чем бы это закончилось. Каким-то образом родители нашли подход к убитой горем дочери и помогли ей собраться, но раны так и не зажили до конца. Мать стала жёстче, воспитывала Рину в строгости и, практически, аскетизме. А вот дед её баловал изрядно, как и отец когда-то. Дед Толя был для неё чем-то вроде супергероя. Ему подчинялись яблони на участке, все козочки его слушались и даже гусь Степан, бросавшийся на всех с шипением, деда уважал и даже давал ему себя погладить. Рина таким гусиным доверием похвастаться не могла, её Степан однажды больно ущипнул за... Ну, пониже поясницы, и маленькая девочка ещё долго боялась к нему подходить. Дед Толя играл на гитаре, ловил рыбу на самодельную удочку, ремонтировал велосипеды для всей деревни и учил Рину на них кататься. Он учил её вообще всему, что умел и любил (кроме курева). А больше всего он любил читать, поэтому девочка быстро обогнала школьную программу по чтению, а в сельской библиотеке ей давали книги уже даже без билета (конечно, все её знали, ведь она внучка Толика и Маруси). Бабушка Муся тоже Рину баловала, но не так открыто, т.к. Галина её за это часто ругала, мол вырастет избалованной и наглой, нечего её в жопу целовать. Но бабушка Муся пропускала колкости мимо ушей, списывая на тяжёлый период утраты. Тогда она ещё верила, что Лина, Линочка, её маленькая Галочка, сможет оправиться и заживёт радостно, пуще прежнего. Бабушкиным мечтам не суждено было сбыться. Уже через пять лет старуха смерть снова заглянула в их дом.

Дед Толя умирал тяжело, угасал ежечасно. Он уже не ел, не мог. Но всё время держал за руку свою Мусеньку. А бабушка постоянно молилась и плакала, плакала и молилась. Пока они безвылазно были в больнице для раковых больных (снова), мать Рины тащила всё хозяйство на себе и приучала к тому и дочь. Она уже знала, что на счастливый конец рассчитывать не стоит. Когда деда не стало, в доме поселились тоска и уныние. Несчастливое ли это совпадение или просто издёвка судьбы, но оба мужчины умерли в июне с небольшой разницей в числах, всего в пять дней: отец 23-его, а дед 28-ого.

С тех пор Рина больше не верила в Бога. Её отчаянные молитвы, такие же чистые и искренние, как и всех остальных женщин семьи, этот жестокий бородатый мужчина в длинном платье не услышал, а может просто не захотел помочь. Рина склонялась ко второму. Бабушка Муся восприняла потерю тяжело, но старалась держаться. Хотя искра в её груди померкла так же, как и у Гали. Теперь они второëм остались друг у друга. Больше не было никого. Односельчане, зная о горе, никогда не оставляли женщин в беде. Соседские мужики бесплатно пригоняли к ним трактор и помогали пахать огород, заготавливать сено и таскать навоз. Соседки часто приносили продукты, присматривали за маленькой Риной, отводили её в школу, помогали с уроками. Особенно баба Маня - она часто забирала девочку к себе и рассказывала ей удивительные истории про царевичей, волшебный лес и заколдованных животных, про лешего и водяного, про бабу ягу и много чего ещё, в чем утопала детская тревога, уступая место искренней любознательности и вере в чудеса. Эти сказки вырывали ребёнка из серых и мрачных будней и давали ей взглянуть на мир под другим углом. Где-то там, в Лесу, с которым граничит участок Бабы Мани, есть говорящие звери и люди, которые под светом круглой Луны обращаются волками и рысями, а некоторые - даже медведями! Там стоит огромный древний ясень, который держит на себе весь мир, он качает своей тяжёлой кроной и слышит всё на свете, там живёт Хозяин Леса, а дальше, за рекой, отделяющий наш мир от их мира, лежит поле, а за ним деревня, куда уходят все, кто умер, чтобы найти покой. Там строят они себе дома и ждут, пока их родные присоединятся к ним и они все снова будут вместе. И Рина поверила в это, поверила в чудесный лес, в волшебную реку, в деревню, в которой живы папа и дедушка и в которой они её ждут и дождутся. Однажды обязательно дождутся.

Бабушка Муся, как особа верующая в христианского Бога, была не в восторге от идей, заложенных соседкой в детскую голову, потому что всё это сказки и богохульство. Но Галина сказала, что и её вера в Спасителя ничем не лучше, мало чем он помог этой семье и уж точно уже не поможет ребëнку. На этом спор был резко оборван Галиной, заявившей, что и то и то - абсолютный бред. Однако, бабе Мане строго-настрого запретили рассказывать маленькой Марине про Ту Сторону и морочить ребёнку голову. Но девочка всё равно просила рассказать ещё сказку, и старая Маня украдкой поведывала ей загадочные увлекательные истории, подмигивая, а Рина прикладывала пальчики к губам, как будто запирает их на замок, и выкидывала воображаемый ключ за забор, как её научил дед Толя.

Воспоминания, выбившие Рину из колеи на несколько секунд, нахлынули так неожиданно, что она растерялась и вновь чуть не упала. Баба Маня снова поддержала её под локоть.

-Прости, баб Мань, задумалась.

-Ничего, внучка, ничего. Так ты почему уезжать-то собралась?

-Так практика у меня, баб Мань. Надо пройти обязательно, а то зачёт не получу и вся учёба коту под хвост.

-Понапридумывают... - сморщилась ещё сильнее баба Маня. - Праааактики какий-то.

-Ага-ага, - вставил дядь Серёжа. - Я тоже слышал. Мой племянник тоже на практику идёт, сюда в коровник наш работать. Будущий технолог! - Он поднял вверх над головой большой палец, жестом обозначая, насколько это важная должность в нашем селе. - А где ж ты, дочка, будешь проходить свою?

-Так в рекламном агентстве в городе. Я уже договорилась, меня ждут там уже первого июля.

-Не дают дитям отдыхать, тьфу. - Проворчала баба Маня. - Опять Галина будет бубнеть, что ты по хозяйству помогать не хошь. - Рина понуро кивнула. Она уже была к этому готова, мать начала заранее, ещё по телефону, когда девушка сообщила о своих планах и отказалась торговать летом на городском рынке рядом с универом яблоками и козьим сыром. - Напомни мне, старухе, кем ты там будешь работать-то?

-Маркетологом.

-Маркер....маркетолухом, тьфу ты. Понапридумывают! - Рина тихонечко хихикнула, дядька Серёжа посмеялся погромче.

Дорога, разбавленная разговором и шутками, прошла быстрее, чем Рина предполагала. И вот они с баб Маней уже сошли на своей остановке у магазина Денис, названного в честь местного бизнесмена, который его и открыл. Электронное табло (единственное в деревне) показывало: «22 июня 2024г, температура снаружи +28°С, время 18:17».

-Ну, вот мы почти и дома, - сказала Баба Маня, подтягивая за собой катомку на колясочке, куда уже успела пристроить пакет с вещами девушки. Рина накинула рюкзак на плечи, перехватила ноутбук и осторожным жестом отстранила руку старушки от ручки тележки, принимая её на себя. Громко стрекотали кузнечики, сороки скакали по крыльцу магазина - двухэтажного кирпичного домика с вывеской, не меняемой ещё с 90-ых. Воздух был душный и тяжёлый. Небо сгущалось. Рина глубоко вздохнула. Её не покидало волнение, как будто вот-вот должно что-то произойти. Вот-вот должно что-то случиться...

-Всё будет в порядке, - мысленно сказала себе Рина, поправляя лямки рюкзака. - Я мигом, туда и обратно. За неделю ворочусь. Я не надолго. Мне надо всего лишь проведать мёртвых. Только и всего...