Пролог
Олаф невзлюбил семнадцатое ноября ещё в молодости, и этот год исключением не стал. И дело было не только в том, что сегодня была среда, а среду в Управу Блюстителей прибывала проверка из Внутреннего Ведомства, и нужно было подготовить недельную сводку. И даже не в том, что завтра начинался Фелис Таргал - праздник длиною в неделю в ознаменование победы Меледора над степными кочевниками в двадцать шестом году. По причине этого мероприятия спиртное во всех окрестных кабаках и пивных стремительно росло в цене. Нет, все это были мелочи в сравнении с тем, какая ужасная беда нависла над отставным гвардии капитаном Олафом Тенкорроном, а ныне - сантрумским следователем особого отдела. Сегодня Олафу исполнялось сорок три...
Возраста он не боялся. Напротив, он с облегчением обнаружил на исходе четвёртого десятилетия первые седые волосы в своей густой бороде. Будто с ними, наконец, он стал выглядеть достаточно представительно для своего внутреннего я. Но вот к чему никак не мог привыкнуть следователь, так это к повышенному вниманию к собственной персоне. Весь день напролет он вынужден был пожимать руки осыпающим его поздравлениями людям, многие из которых были ему незнакомы. Всюду в Управе его встречали радостными окликами и пожеланиями крепкого здравия и прочей лабуды, которую принято, согласно этикету, желать сослуживцам. Эту паршивую традицию Олаф не переносил на дух, поэтому, когда его, вдруг, выдернули из душного кабинета Начальника Управы в середине проверки, немало озадачив при этом пузатого чиновника из Ведомства, он был несказанно этому рад. В коридоре его поджидал командир оперативного отряда Беррил Натори и молодой жандарм Рэтчет.
По настроению коллег Олаф догадался, что улыбка, игравшая на его раскрасневшемся от духоты лице, была неуместна. Стряслось что-то серьезное.
- Что такое? Там проверка в разгаре, - мотнул головой на дубовую дверь следователь.
- Обойдутся и без тебя, ты нужнее в другом месте, - с этими словами командир протянул следователю белый платок с вышитыми на нем инициалами «А.В.». У Олафа внутри все похолодело.
- Соседка нашла ее сегодня утром на заднем дворе, - продолжал беспристрастно Беррил. – Я не очень-то хотел привлекать тебя к расследованию, но она оставила кое-что. Кое-что для тебя, Олаф.
Следователь, казалось, не расслышал последней фразы. Он вмиг посерел и отстраненно уставился куда-то вдаль. Столь незначительными теперь казались неудобства минувшего утра, теперь он по ним почти-что скучал. Рэтчет, положил руку товарищу на плечо, и тот, вздрогнув, удивлённо моргнул и вернулся в реальность
- Что оставила?
- Увидишь на месте, - был ответ.
***
Армена Валсар проживала в самом центре Сантрума. Здесь узенькими улочками стояли вплотную друг к дружке имения самых обеспеченных жителей столицы. Большинство из них возвращалось к зиме в город из своих вилл и поместий, когда в них становилось слишком скучно. В городе было чем заняться: балы, творческие вечера, театр, - Сантрум мог удовлетворить любой каприз. Обитало все это общество в тесной коммуне обособленно от прочих сантрумцев. В этом маленьком мирке все знали друг друга, и, конечно, смерть Армены вызвала переполох среди соседей. Ладно бы смерть – убийство! Жесткое, хладнокровное и хорошо спланированное, ведь у госпожи Валсар было на зарплате полдюжины охранников, которые редко покидали пределы ее имения после смерти мужа. Это не помогло – кто бы ни имел зуб на Армену, об охране он знал. Все шестеро были на момент преступления в доме, но никто не слышал ни звука.
Распростертое на холодной земле в бежевом платье тело видно было издалека. Армене принадлежал скромный особняк в конце Тенистой Аллеи с небольшим прудом у кромки которого ее и увидел Олаф. Бледная, словно мраморное изваяние, и поразительно неподвижная, не такой ее привык видеть следователь. Было в ее траурном облике нечто прекрасное, словно смерть забрав Армену к себе, запечатлела напоследок ее неземную красоту, придав телу простую естественную позу, будто женщина просто прилегла отдохнуть. Но нет - не сон смежил ее веки, она ушла навек, и следователю не хватило дороги от Управы, чтобы свыкнуться с этой новостью.
- Как же так, - недоуменно пробормотал он под нос, присев на корточки подле покойницы. Подхватив с земли прядь ее золотистых волос, следователь не двигался почти минуту. Только спина его вздымалась в такт сбивчивому дыханию.
- Жизнь не скупится не испытания, - сочувствующе проронил капитан, - Мне очень жаль.
Олаф пропустил мимо ушей соболезнования Беррила, все еще погруженный в глубокие раздумья. Когда же он поднялся на лице его отразилось выражение мрачной решимости.
- Вы сказали, она оставила что-то для меня. - Капитан в ответ молча протянул товарищу вчетверо сложенный листок бумаги. Осторожно развернув его, следователь пробежался по тексту глазами, и брови его в удивлении взмыли ко лбу. Армена предвидела свою смерть, об этом свидетельствовал аккуратный ровный почерк. Это была не предсмертная записка, но прощальное письмо. - Вы это читали? – Посмотрел Олаф на коллег. Те в ответ кивнули.
- Поэтому мы тебя и выдернули, - подал голос Ретчет. – Странно все это. Если не сказать – страшно.
Несмотря на скорбное свое состояние, Олаф Тенкоррон сохранил способность рассуждать трезво. Он знал - скоро его накроет боль утраты, и он насладится ею сполна, ну а пока нужно было все обдумать. В послании от Армены всплыло имя, которое он не слышал уже несколько лет. Это походило на дурной сон, события в котором переплетались, накладывались друг на друга, не подчиняясь законам логики. Он был мертв, давно мертв, в этом Олаф был абсолютно уверен. В конце концов, он же сам присутствовал при вскрытии! События те минули давно, но ошибки быть не могло – Армена обвиняла в своей смерти покойного мужа... Следователь перечитал письмо ещё раз:
«Дорогой мой и верный Олаф,
Если это письмо застало тебя, значит - меня нет в живых. Ах, как же много нам следовало сказать друг другу, сколь многое нужно было сделать. Однако судьба, видимо, распорядилась иначе. Не печалься, ибо смерть моя была единственным логическим завершением того пути, на который я вступила. Истина явится тебе не сразу, но по мере того, как ты будешь приближаться к ней, ты узнаёшь обо мне многое из того, что я постыдно скрывала. Не суди меня прежде времени, я полагаюсь на твоё благоразумие и верю в тебя, ибо, в конце концов, ты поймёшь почему все произошло именно так. Пока же знай, в моей смерти повинен никто иной как мой супруг Гауст Валсар. Это может показаться невозможным, но это так. Берись за дело не раздумывая, и не предавайся скорби. Если кто и сможет распутать этот клубок, то только Ты.
Вечно твоя
Армена»
- Как это возможно? – Подался вперед Рэтчет, но Беррил тут же оттащил его назад. Обернувшись, помощник следователя взглянул на Олафа - по красному лицу отставного военачальника текли слезы. Сам он не замечал их и смотрел куда-то вдаль, погруженный в глубокие раздумья. И хотя сознание анкиллирца все еще не могло охватить лавину обрушившегося на него горя целиком, тело среагировало быстрее. Плечи воина судорожно затряслись, руки стиснулись в кулаки, дыхание участилось.
- Она хотела, чтобы я занялся ее... делом, - Олаф не мог заставить себя произнести слово «убийство». - Мне нужна будет помощь, - обратился он к капитану, смахнув слёзы.
- Рэтчет поможет, - кивнул Беррил. - И я тоже, чем смогу. Завтра приходи в Управление, других дел тебе давать не буду, пока не закончишь с этим. Вдобавок барон Скулер все равно мне проходу не даст, пока мы не поймём, в чем тут дело. - Скулер был главой местной коммуны, всполошённой страшными известиями, и пообещал всеми способами разобраться в случившемся. Под способами подразумевались, конечно, следователи Управления, с начальством которых барон состоял в дружественных отношениях.
- Ступай-ка ты домой, Олаф. Отоспись, приведи мысли в порядок, мы о ней позаботимся, - посмотрел капитан в сторону тела.
Олаф отрешенно кивнул, мельком взглянул на подругу ещё раз, и заскрежетав зубами, покинул скорбное место, не попрощавшись. Корить его было неуместно - всем в Управе были известны чувства следователя к покойнице.
Ноги несли анкиллирца в сторону дома. Он довольствовался малым - лет пять назад приобрёл крохотную квартирку неподалёку от Рынка Бенелесар, да так и остался в ней. Жил он один, гостей не водил, а круг его общения в основном замыкался на людях, так или иначе связанных с работой. Не считая Рэтчета и капитана, никого Олаф Тенкоррон не мог назвать другом, остальные так - приятели. Правда, был ещё Бертрим Морн, закадычный товарищ времён военной службы, но он отбыл на северные рубежи и давно уже не писал. Олаф Тенкоррон предпочитал уединение, считая подавляющее большинство окружения безынтересным и мелочным. Годы службы научили его быть с людьми обходительней, но все же он комфортнее чувствовал себя в одиночестве.
Каблуки сапог звонко отбивали такт по брусчатке, и вскоре следователь очутился перед домом. Поразмыслив немного, он свернул на соседнюю улицу и скрылся в «Серой Мыши», крохотной пивной, заправлял в которой знакомый Олафа, долговязый Минс Беллами.
Пивная встретила его ароматом копчённого на вертеле мяса, перегаром и густым табачным дымом. То, что надо, чтобы напиться до беспамятства и забыться сном без сновидений. Иначе эту ночь, он провести был не в состоянии, Олаф это прекрасно понимал. Он запретил себе думать о ней, думать о завтрашнем дне. Весь его мир сжался до темного зала кабака.
Завидев следователя, Минс приветливо улыбнулся ему, но, обратив внимание на бледное лицо знакомого, быстро распорядился, чтобы гостю освободили место за барной стойкой. Такова была натура Минса, он с завидной точностью определял настроение посетителей и их нужды, к тому же он был в долгу перед Олафом, который однажды спас его шею от виселицы. Следователь был известен своим пристрастием к спиртному и нередко напивался в «Мыши» до чертиков. Минс закрывал на это глаза, более того, он вместе с помощниками всегда отводил, к слову, отнюдь нелегкого Олафа домой, благо - тот был неподалёку.
Следователь пил до глубокой ночи, пил в одиночестве и молчании, бездумно уставившись на плясавший в камине огонь. Когда закончилась бутылка, он заказал вторую, затем третью. Лишь, когда взор его помутился, а в кончиках пальцев проснулось приятное покалывание, Олаф сбавил темп.
Глубоко за полночь к анкиллирцу подсел какой-то неотесанный мужлан, из ремесленного квартал, судя по резкому запаху пота. Он, по всей видимости, принял следователя за военного и стал громко восхвалять славные победы меледорской армии, то и дело икая. Олаф молчал, пропуска слова пьянчуги мимо ушей. Много разного говорили об анкиллирских войсках, подчиняющихся напрямую Сенату, больше плохого чем хорошего. Вот и теперь, пьяница, за дружелюбным тоном которого угадывалась язвительная насмешка, прославлял анкиллирскую армию, с особой ожесточённостью подавившую несколько бунтов в центральных землях минувшим летом. Он совсем не замечал того, что собеседник не обращал на него никакого внимания, все распаляясь. В любом другом заведении столицы за подобные высказывания можно было угодить на ночь за решетку, но в «Серой Мыши» контингент ошивался под стать. Всюду слышались одобрительные выкрики гостей. Обстановка накалялась.
Олафу, по большому счету, было плевать. Он много лет прослужил в армии, и понимал, что пьяница по-своему прав. Может в другой ситуации он и вступил бы с ним в полемику, но не сегодня. Сегодня он пил чтобы забыться. И вдруг... Хрясь! Следователь получил звонкую пощечину и удивленно проморгался.
- Ну что, будешь слушать, что я тебе тут говорю, или твоя офицерская рожа, слишком важная, чтобы снизойти до разговора с простым человеком!? - Пьяница свирепо уставился на Олафа, покрасневшими глазами. Он был не в себе.
- Если ты ударишь меня ещё раз, я сломаю тебе руку. - Голос следователя, бесстрастный и холодный, прорезал тишину, повисшую в зале. Олаф даже не повернулся в сторону обидчика. Он продолжил пить, будто его и не было вовсе. Незнакомец нервно хмыкнул, взгляд его пал на трактирщика, который многозначительно покачал головой. Впрочем, пьяница намека не понял. Сплюнув на пол, он с размаху засадил следователю по лицу ещё раз и разразился криком:
- Слушай, когда с тобой разговаривают! Ты, шавка сенатская!
Несколько посетителей тут же повскакивали с мест и заторопились к выходу. Они знали Олафа достаточно хорошо, чтобы сказать наверняка, что произойдёт дальше. Минс закатил глаза, быстро убрал со стойки большой кухонный нож и все рюмки. В последнее время припадки следователя обходились ему слишком дорого.
Олаф поднялся во весь рост. Он был на голову выше надоедливого работяги и шире в плечах. Пьяница заметно струхнул, но воспалённое чувство гордости не позволило ему пойти на попятную. Он с вызовом смотрел на великана, судорожно сжав кулаки.
Олаф сохранял спокойствие даже теперь. По крайней мере, так могло показаться со стороны. Его боль притупилась, умалилась после четвёртой бутылки вина, но на смену ей пришло раздражение, граничащее с гневом. Он злился на Армену. Да, он знал, эта злоба не имела под собой оснований, но ничего не мог с собой поделать. Как посмела она предать его? Как могла так просто расстаться с жизнью, зная, как много она для него значила!? Клокотавшему в сердце следователя гневу нужен был выход. И повод нашёлся. В какой-то мере он даже обрадовался появлению этого невменяемого. Ведь пьяница мог зайти в любой другой кабак в округе, но сама судьба привела его к Олафу.
Работяга не стал медлить, он размахнулся и силой засадил следователю в нос! Однако цели удар не достиг. Кулак нападавшего обхватила громадная пятерня, а затем раздался неприятный хруст, и пьяница завопил что было мочи, припав на колено.
- Я же сказал, - спокойно произнёс Олаф, после чего поднял надоедливого болтуна за грудки и швырнул через соседний стол. Поднялся страшный грохот! Несчастный перевернулся в воздухе, опрокинув посуду, и упал на пол, больно ударившись затылком. Все в зале уставили свои взоры на великана. Многие были настроены крайне недружелюбно, прочими же овладело нездоровое любопытство.
- Гнида! - Прошипел один из посетителей, подскочив к Олафу, и пнул его с ноги в живот. Следователь согнулся пополам от боли, но, когда поднял побагровевшее от злости лицо, обидчик понял, что совершил ошибку. Увесистый кулак врезался ему в скулу, и мужчина растянулся на полу без чувств. После секундного замешательства на великана кинулась целая толпа!
Олаф ревел словно зверь. Он поддался горю и утратил над собой всяческий контроль. Это было раненное измученно существо, отчаянно сражающееся за свою жизнь. В этот миг не было в голове следователя мыслей об ушедшей подруге, об убийстве, остался только гнев, низменное дикое чувство, которым упивался следователь. Он расшвыривал ошалевших посетителей "Мыши", словно те были соломенными. Недюжинная сила, которой был наделен Олаф смолоду, выплеснулась наружу, и не было в полумраке трактира никого, кто мог бы сдержать ее в одиночку. И все же, друзей у пьяного заводилы, заварившего всю эту кашу, оказалось много. Сам он, к слову, пришел в себя вскоре после начала потасовки, и тихонько постанывая, отполз в сторону. Раздался грохот - то следователя опрокинули на стол, который под его солидным весом не выдержал и сломался! Тут уж разгорячившиеся работяги накинулись на поверженного великана всей гурьбой. Они лупили его по бокам ногами, рвали разметанные волосы, а кто-то даже рискнул куснуть следователя за руку. Заметно выдохшийся Олаф уже не мог отбиваться, и лишь негромко охал от боли и досады из-под груды человеческих тел.
Вдруг, перекрывая гомон голосов, заголосил свисток! Все разом замолчали и повернули головы к выходу. С дубинкой наголо, обводя свору презрительным взглядом, в дверях трактира стоял Рэтчет. Значок Управы поблескивал в отсветах пламени, многие тут знали его слишком хорошо.
- Я скажу это только раз, - процедил Рэтчет, - Пошли вон отсюда, сейчас же!
Дважды просить пьянчуг не пришлось. Следователи Особого Отдела славились особой жестокостью к устроителям различного рода беспорядков. Рэтчет, к тому же, потеряв из-за пристрастия к крепкому алкоголю отца, испытывал особую ненависть к ему подобным. Впрочем, работягами это было невдомек. Куда больший ужас внушала им весьма реальная возможность скоротать ночь в камерах дознания, где-нибудь в сыром подвале Управы Блюстителей, где компанию им составят неразговорчивый охранник и все те же дубинки. Народ валом повалил из "Мыши". Среди участников сабантуя невредимыми на улицу вышли немногие. Кого-то несли на руках товарищи. Когда в зале стало посвободнее, Рэтчет присел на корточки и потряс за плечо бесчувственного Олафа.
- Господин Тенкоррон, как вы? - Ответом ему послужило нечленораздельное мычание, пьяного вдрызг следователя. Олаф с трудом поднялся на ноги, пошатнулся и оперся о стойку. Помотав головой, он взглянул на Рэтчета заплывшими глазами.
- Т-ты?
- Я, я. Пойдем те ка отсюда. Вам поспать надо.
И тут Олаф Тенкоррон расплакался. Глубокие рыдание сотрясали его могучую грудь, когда он, точно младенец, уткнулся лбом в плечо товарища, который от неожиданности не знал, что ему делать. Минс, с сожалением оглядев устроенную следователем разруху, подошел к опешившему Рэтчету, и взвалил тяжелую лапищу Тенкоррона себе на плечо:
- Давай на улицу, пока он мне тут еще чего-нибудь не разнес. Чего у него стряслось?
- Подругу убили, близкую, - нахмурился молодой помощник следователя, и вдвоем они не без труда вывели товарища прочь из трактира.
Когда они доволокли тяжелое тело Олафа Тенкоррона до его квартиры, которая, как назло, находилась на третьем этаж, и плюхнули его на скрипучую кровать, оба основательно взмокли и тряслись от усталости. Минс порылся в шкафу следователя, вытащил из него графин водки и две стопки.
- Я при исполнении, - покачал головой Рэтчет. Беллами хмыкнул, выдернул зубами пробку и налил себе до краев. Опрокинул жгучее пойло, поморщился и уселся в старенькое потертое кресло.
- Часто он у тебя так? - Кивнул на спящего Рэтчет.
- Чаще, чем хотелось бы, но он мне жизнь спас, так что я особо не жалуюсь. Ты-то как узнал, что он сюда придет?
- Говорю же, горе у него. Беррил приставил посмотреть ночку за ним. Как бы дел не наворотил.
- А это что- по-твоему!? - Изумился Минс, указав рукой на трактир, который виднелся из окна.
— Ну это, так, пустяки, - улыбнулся Рэтчет. - Ты его на работе не видел. Бывает так зверствует, что мне страшно становится.
Олаф ничего этого не слышал. Сон умалил страдания и высушил слезы. Но ему предстояло испытать новую волну боли поутру. Боли от осознания свершившегося, от понимания простого факта - спасительное забвение ночи, не изменило хода вещей, а смерть Армены была так же реальна, как и это неумолимое, неизбежное утро... Но это потом... а пока за окном стояла сантрумская ночь, унося следователя в омут воспоминаний.